Худеющий - Кинг Стивен - Страница 33

— Я постоял там у обочины шоссе какое-то время, — сказал Эндерс. Обычная цыганская жизнь. Чем значительнее все меняется, тем больше они остаются теми же самыми. Когда-то были все сплошь палатки да шатры, а теперь машины и трейлеры. Какая-то женщина гадает. Две или три продают дамам порошки, а два-три мужика продают порошки мужчинам. Я думаю, они бы задержались здесь и подольше, так как собрались устроить собачий бой для какого-то богача, а полиция штата про то пронюхала.

— Собачий бой?!

— Люди любят делать ставки, друг, а эти бродяги готовы мгновенно организовать любую азартную штуку: собаки, петухи со шпорами-бритвами. Бывает, что и два мужика берут в зубы концы шарфа и начинают ножами пырятъся пока кто-то из них шарф не отпустит, — проиграл, значит. Цыгане называют это «честный бой».

Эндерс смотрел в зеркало за стойкой бара на себя и сквозь себя.

— Да, все было, как в прежние деньки, — сказал он мечтательно. — Я носом чуял запах их мяса с перцем, оливкового масла. Откроешь банку — оно так пахнет, а поджаришь — иначе. Слышал их старинный говор и удары: туд! туд! туд! — кто-то, значит, нож в доску кидает. А кто-то и хлеб пек по старинке — на раскаленных камнях. Все вроде бы, как в старые времена, да не так. Что-то мне вдруг страшно стало, понимаешь. Вообще-то цыгане меня и раньше пугали как-то, но тогда я все равно мог к ним прийти. Какого черта — как никак я был белый человек, верно? В прежние времена мог подойти к их костру как хозяин, купить у них выпить чего-нибудь — не потому, что выпить хотелось, а просто, чтобы поглазеть. Но время сделало из меня старого человека, друг. А когда старику страшновато, он куда угодно без оглядки не попрется. Не те времена, когда он еще учился бриться… В общем, стоял я там вечером и смотрел. По одну руку Солт Шек, по другую — их машины, трейлеры. Они бродили туда-сюда у своих костров, а я слушал их разговоры, смех, запах их еды ощущал. И тут открывается один фургон, на котором нарисована женщина и белый конь с рогом, как он там называется…

— Единорог, — подсказал Билли. Ему показалось, что голос его прозвучал от кого-то другого. Он хорошо запомнил этот фургон, впервые увидев его в тот день, когда цыгане появились в парке Фэйрвью…

— Из него кто-то вышел, — продолжал Эндерс. — Вижу только тень да огонек сигаретки. Но я узнал его. — Он постучал бледным пальцем по снимку. — Он это, приятель твой.

— Вы уверены?

— Он еще так крепко затянулся сигареткой, а я вижу… у него такая штука. — Эндерс указал пальцем на то, что осталось от носа Тадуза Лемке, но прикасаться к глянцевой фотографии не стал, словно боялся заразиться.

— Вы с ним поговорили?

— Нет, — сказал Эндерс. — Это он со мной поговорил. Я стоял в темноте и Господом готов поклясться, что в мою сторону он даже не глянул. И вдруг говорит: «Что, Флэш, по жене соскучился? Ничего, скоро будешь с ней».

Потом стрельнул окурком и пошел к костру. Я еще увидел, как у него блеснуло кольцо в ухе.

Он утер ладонью воду с подбородка и посмотрел на Билли.

— Флэш — такая кличка у меня была, когда я грошовым носильщиком работал на причале еще в пятидесятых. Но никто меня с тех пор так не называл, друг. Я, понимаешь, стоял-то совсем в темноте, а он вроде бы увидел и назвал по старой кличке, либо, как цыгане говорят, секретным именем. Представляешь, что у них там за пазухой, коли даже секретное имя человека знают?

— Неужели так много знают? — спросил Билли, обращая вопрос отчасти к себе.

Бармен Тимми снова приблизился к ним. На этот раз он заговорил с Билли почти ласково и так, будто Лона Эндерса рядом и не было:

— Он свою десятку заработал, верно? Ну и оставь его в покое. Ему худо, а от этих разговоров лучше не станет.

— Нормально, Тимми, — сказал Эндерс.

Тимми даже не взглянул в его сторону. Он смотрел на Билли Халлека.

— Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой, — сказал он Билли урезонивающим, даже добрым тоном. — Ты мне не нравишься, понимаешь? Выглядишь, как несчастье, — только место ищешь, чтобы натворить чего. За пиво можешь не платить, уходи.

Билли посмотрел на бармена, испытывая страх и смущение.

— Ладно, ухожу, — сказал он. — Только один маленький вопрос. — Он повернулся к Эндерсу. — Куда они отправились?

— Не знаю, — ответил старик. — Цыгане адресов не оставляют, друг.

Плечи Билли опустились.

— Но я уже не спал, когда они утром тронулись в путь. Мало сплю нынче, а о глушителях они не заботятся. Видел, что выехали на шоссе номер 27 и повернули на север, на шоссе номер один. Думаю, в Роклэнд двинули. — Старик тяжело, с дрожью, вздохнул, и Билли наклонился к нему, чтобы лучше слышать. — Роклэнд или, может, Бутбэй Харбор. Да. Вот и все, пожалуй, друг. Скажу только, когда он меня назвал моим секретным именем — Флэшем, я малость в штаны намочил. — И вдруг Лон Эндерс заплакал.

— Мистер, вы уходите? — спросил Тимми официальным голосом.

— Ухожу, — сказал Билли. Прежде, чем направиться к выходу, он мимолетно пожал хилое плечо старика.

Снаружи солнце ударило зноем, как молотом. Время перевалило за полдень, солнце клонилось к западу. Посмотрев влево, он увидел собственную тень — хрупкую тень высокого подростка на белом песке.

Он набрал код 203.

«Да, у них за пазухой до черта всякого, если знают старую кличку первого попавшегося человека».

Набрал код 555.

«Мне хочется, чтобы ты шел своей дорогой. Ты мне не нравишься».

Набрал 9231 и прислушался к звонкам своего дома в городе Жирных Котов.

«Выглядишь, как несчастье…»

— Алло? — Голос запыхавшийся и полный надежды, но не Хейди, а Линды. Лежа на постели в номере гостиницы, Билли зажмурил глаза от внезапно нахлынувших слез. Увидел ее такой, какой она была, когда он шел с ней по Лантерн Драйв и говорил о несчастном случае, — ее старенькие шорты и длинные неуклюжие ноги.

«Что ты ей скажешь, Билли-бой? Что пропотел весь день на пляже, что пообедал двумя кружками пива и что, несмотря на два больших бифштекса на ужин, ты потерял три фунта вместо обычных двух?»

— Алло?

«Что ты приносишь несчастье тем местам, где появляешься? Что тебе жаль, что ты врал, но ведь все родители так делают?»

— Алло! Кто это? Бобби, ты, что ли?

Не открывая глаз, он ответил:

— Это папа, Линда.

— Папа?

— Миленькая, я не могу сейчас говорить, — сказал он. «Потому что, кажется, плачу». — Я все теряю вес, ты знаешь. Но я напал на след Лемке. Скажи маме об этом. Запомнишь? Я напал на след Лемке.

— Папочка, дорогой, ну пожалуйста, возвращайся домой! — Она заплакала. Билли сжал трубку в руке. — Я по тебе соскучилась и больше не соглашусь, чтобы она меня куда-нибудь отсылала.

Слабо послышался голос Хейди:

— Лин! Это папа?!

— Я люблю тебя, моя душечка, — сказал он. — И маму твою люблю.

— Ну, папа!..

Сумятица тихих звуков. Потом Хейди взяла трубку.

— Билли? Билли, пожалуйста, прекрати это все и возвращайся домой, к нам.

Билли осторожно положил трубку, перевернулся в постели и уткнулся лицом в скрещенные руки.

Он покинул «Шератон», Южный Портленд на следующее утро и поехал по шоссе № 1 на север вдоль побережья. Шоссе начиналось в Форт Кенте, Мэн, и заканчивалось в Ки Уэст, Флорида. Старик в «Семи морях» сказал: Роклэнд или Бутбэй Харбор, но Билли на случай не мог надеяться. Останавливался на каждой второй или третьей заправочной станции на той стороне шоссе, которая вела к северу. Заходил в придорожные универмаги, где на передних лужайках в шезлонгах сидели старики, задумчиво жуя спички. Показывал свои снимки всем, кто готов был посмотреть. Поменял два стодолларовых «трэвеллерс»-чека на мелкие долларовые бумажки и раздавал их направо-налево, словно рекламируя продукцию сомнительного сорта. Чаще всего показывал четыре снимка: девушки Джины с оливкового цвета кожей и черными завлекающими очками, «кадиллака-купе», «фольксвагена-микробаса» с намалеванными на борту женщиной и единорогом, Тадуза Лемке.