Мизерере - Гранже Жан-Кристоф - Страница 61

— «Тигр».

Они вытянули и раздвинули руки, затем свели их перед грудью, словно стремясь удержать рвущуюся изнутри силу. Прямо перед ними сквозь забранные стальными решетками окна лился солнечный свет, образуя на полу квадратные пятнышки.

Шаг вправо, шаг влево. Каждый раз их согнутые руки расслаблялись с раскрытыми наружу ладонями. Тигр готовился к прыжку, мощные лапы наливались силой…

Волокин почувствовал, что обливается потом, действие травки подходило к концу. Его руки и ноги становились ватными. И тут надежды на внутреннюю энергию, давно утраченные, напомнили о себе. Энергия Ци.

Он глухо произнес:

— «Ласточка».

Правой рукой они очертили в воздухе круг, прежде чем нанести удар кулаком. Затем с легкостью танцоров застыли в той же позе. Руки раскинуты. Кулаки сжаты. Стоя на одной ноге, они отвели головы назад.

Ласточка расправляла крылья.

Очередной поворот кругом, одновременно правый кулак выбрасывается вперед, затем левая рука наносит удар ребром. Они развернулись лицом друг к другу. Изменили положение рук, готовые к новой атаке.

«Отлично», — подумал Волокин. Но он все еще не видел того, чего ждал. Знаменитого удара ногой Франчески Батальи.

И он предложил:

— «Дракон».

Она отступила назад, прежде чем выбросить ногу к солнцу пяткой вперед. Невозможно представить себе движение более быстрое, стремительное и одновременно завершенное, полное. Женщина уже склонялась, опускала правую ногу, присела на пол, затем расслабилась в прыжке.

Волокин повторил ее движения, почувствовав себя тяжеловесом. «Красавица и чудовище», — подумал он.

Они выполнили один за другим комплексы «орла», «змеи», «медведя», между тем как за оконными решетками угасал день. С безупречной синхронностью они кружили, парили, разворачивались в прыжке, наносили удары или зависали в полете.

Два человеческих существа приносили свою энергию в жертву заветной свободе, получая взамен гармонию, понимание, которых им не дало бы ничто другое. Даже плотская любовь. Особенно плотская любовь.

— Так ты с ней перепихнулся?

По-своему Касдан тоже был тяжеловесом.

— Нет. Не перепихнулся. Мы пережили с ней нечто другое, вот и все.

— Ну-ну, старина. Что за молодежь пошла…

Волокин вновь предался воспоминаниям. Когда спортивный зал погрузился в темноту, он и правда попытал счастья. Приблизился к ней и, не вполне понимая, что делает, попробовал ее поцеловать. Она мягко уклонилась. Без всякой агрессивности.

— Ни за что. Не здесь. И не так.

Волокин отступил, слегка кивнув:

— Понимаю.

На самом деле он ничего не понимал. Он кивнул подругой причине. Из-за странного блеска в глазах женщины. Из-за абсолютной чистоты этого мига, не поддающейся никакому анализу, никакому осмыслению.

Волокин отогнал воспоминание.

Постучал по клавиатуре, стирая следы своего вторжения в компьютер Гетца.

Касдан кивком указал на экран:

— Она тебе отвечает?

— Никогда.

Армянин открыл было рот, наверняка чтобы еще что-нибудь ляпнуть, но тут зазвонил его мобильный.

— Арно? — спросил Касдан. — Есть новости? Мы перезвоним тебе через пару минут из тачки.

Они заперли квартиру. Выскользнули на улицу, не встретив ни души. Через минуту уже сидели в «вольво», включив мотор и отопление.

В салоне послышался голос Арно:

— Я узнал, где находится второй генерал.

— Разве ты не празднуешь Рождество?

— И не напоминай. Я укрылся на втором этаже. Грустно признаваться, но я не выношу семейных праздников.

— Добро пожаловать в клуб. Что ты нам припас?

— Адрес Лабрюйера. Все еще живой. Похоже, награды продлевают жизнь… Но имей в виду, я не гарантирую, в каком он состоянии. Мне с трудом удалось его выследить, потому что его досрочно отправили в отставку. Он не служит с конца восьмидесятых. По состоянию здоровья.

— А что с ним?

— Что-то с головой. Лабрюйер страдает психическими нарушениями. Его несколько раз помещали в психушку из-за… травм, которые он сам себе наносил. Попыток себя изувечить. Что-то в этом роде. У него приступы мазохистского бреда.

Волокин уставился на парк Монсури. Совершенно пустой. Совершенно темный. От этой поверхности, как от зеркала, отражалась очевидность. Гетц страдал тем же расстройством. Это не могло быть простым совпадением. Они подверглись одному и тому же воздействию? Участвовали в одном эксперименте?

— Сначала Лабрюйера отправили в военный госпиталь Валь-де-Грас, — продолжал Арно. — Потом в специализированные заведения в Париже и под Парижем. Больница Святой Анны. Мезон-Эврар. Поль-Гиро…

— Ладно. Я знаю.

Русский взглянул на Касдана. Он отметил про себя эту деталь.

— А сейчас? — нетерпеливо спросил армянин.

— Кажется, прозябает дома. У него особнячок в Вильмомбле. Видно, уже не хватает сил оттяпать себе хрен. Правда, поговаривают о другом.

— О чем?

— О наркоте. Мол, Лабрюйер облегчает себе остаток жизни уколами. Героина или морфина. Надо думать, он в жутком виде. Рассыпается на дозы, если можно так выразиться…

— Ты не нашел никакой связи с нашим делом о чилийцах, кроме его давних командировок?

— Как ни странно, нашел. Даже в отставке Лабрюйер продолжал заниматься международными обменами. В частности, с Чили. Давал консультации.

— Что еще?

— В конце восьмидесятых он вроде бы занимался вывозом во Францию некоторых военных, политических беженцев.

— Ты мог бы проверить список этих военных?

— Нет. К ним у меня нет доступа. Я только повторяю вам чужие слова. Одному Лабрюйеру известно, что с ними сталось…

Касдан спросил точный адрес генерала. Волокин записал его в блокнот.

— Спасибо, Арно, — подытожил армянин. — Ты не займешься третьим генералом?

— Само собой. Но в двадцать два часа двадцать четвертого декабря я вряд ли далеко продвинусь.

Когда он отсоединился, напарники не обменялись ни словом. Они и так все поняли. Праздник продолжался.

49

Синее на синем.

Автомагистраль на фоне неба. Гудрон и индиго.

Когда пробило двенадцать, они были в далеком предместье.

Сплошные поселки и каменные дома. Вокруг ни души. В полпервого остановились перед домом шестьдесят четыре по улице Сади-Карно в Вильмомбле.

Молча смотрели они на железные ворота и кирпичные стены. Над оградой медленно раскачивались черные верхушки деревьев. Для полноты картины не хватало разве что осколков стекла поверх забора. Усадьба генерала Лабрюйера прекрасно гармонировала с этой рождественской ночью, больше напоминавшей конец света. Они вышли на мороз.

Ворота были не заперты. Чтобы войти в сад, Волокину пришлось лишь повернуть ручку. Он оглянулся на Касдана, который своей тушей заслонял свет уличных фонарей, и поманил его за собой.

Сумерки сомкнулись за ними. Крепостные стены. Столетние деревья. Ни одного освещенного окна. Найдя тропинку, напарники пошли по ней. Сад давно запущен. Сорняки и пырей заглушили цветы и газонную траву. Там и сям торчали черные кусты, похожие на чудовищных пыльных овец. Все вокруг, словно колючей проволокой, поросло терновником.

— Ложный след, — прошептал Касдан. — Старик помер. Или давно съехал.

— Пойдем посмотрим.

Через несколько шагов они подошли к крыльцу особняка. Внушительное строение, почти господский дом, в духе начала двадцатого века, с закосами под замок. Почерневший кирпич. Остроконечные башни. Полукруглый навес. Крыльцо украшено завитками, отдаленно напоминавшими стиль арт-деко, как вход в метро на некоторых старых станциях. Но больше ничего не видно. Здание было укреплено, как бункер. Ставни наглухо закрыты. В кустарнике валялись куски лепнины. Осколки оконных стекол густо усеяли крыльцо. Настоящая развалина.

Волокин готов был уже согласиться с Касданом: здесь давным-давно никто не живет. Информация Арно устарела.

Они поднялись по ступенькам. Решетчатая дверь заперта на засов, но слуховое окошко разбилось, так что между прутьями из кованого железа образовалась дыра. Можно просунуть руку и открыть засов изнутри.