Мизерере - Гранже Жан-Кристоф - Страница 5

— Фамилия, Мендес.

Рикардо вздохнул, достал из кармана сигариллу:

— Франс Одюссон. ЛОР-отделение, больница Труссо.

Касдан записал имя в блокноте. Уже не первый год память играла с ним скверные шутки.

— А токсикологические анализы?

— Через два дня. Но там ничего не найдут. Все очевидно, Касдан. Хоть и необычно, но очевидно.

— А что ты можешь сказать о самом убийце?

— Очень сильный. Очень быстрый. Он в два счета проколол обе барабанные перепонки, прежде чем органист упал. Одно молниеносное движение. И очень точное.

— По-твоему, он знаком с анатомией?

— Нет. Но сноровки ему не занимать. Попал в десятку.

— Ты можешь вычислить его рост и вес?

— Кроме его силы, тут ничего не вычислишь. Говорю тебе, чтобы проткнуть кость, нужна редкая сила. Разве только он использовал какой-то прием, о котором нам пока ничего не известно.

— Ты не нашел следов на теле? Например, на мочках? Слюны или еще чего-нибудь, чтобы определить ДНК?

— Какое там. Сам убийца не касался жертвы. Контакт был только с орудием убийства.

Касдан встал и положил руку на плечо эксперта:

— Спасибо, Мендес.

— Не за что. И вот тебе бесплатный совет. Брось ты это дело. Ты уже слишком стар. Парни из уголовки обстряпают все в лучшем виде. И двух дней не пройдет, как они найдут мерзавца, который это сделал. Готовься к своему путешествию и оставь всех в покое.

У Касдана вырвалось изо рта облачко пара.

— Убийца осквернил мою территорию, — тихо сказал он. — Я найду его. Я — хранитель храма.

— Ты — зануда каких поискать.

Касдан наградил его самой обаятельной улыбкой на свете:

— Остатки пахлавы — твои.

5

Вильгельм Гетц жил на улице Газан, в доме номер 15–17, напротив парка Монсури.

Касдан пересек Сену по Аустерлицкому мосту и по бульвару Опиталь добрался до площади Италии. Следуя линии надземного метро, доехал до бульвара Огюст-Бланки, затем до площади Данфер-Рошро и отсюда двинулся по проспекту Рене-Коти, где уже ощущался простор и покой парка Монсури, расположенного в самом конце.

Возле парка он свернул налево и припарковался на проспекте Рей, в трехстах метрах от цели поездки. Просто по привычке соблюдать осторожность.

Всю дорогу он переживал из-за неудачи с мальчишками. Он поспешил воспользоваться удобным случаем — и просчитался. А уж если допрос не задался, этого не исправить. Из ребят больше ничего не вытянуть. Тут он облажался по полной.

Ты уже слишком стар, сказал Мендес. Возможно, он прав. Но выпустить из рук это убийство — выше сил Касдана. То, что насилие добралось до него в самой его норе, — знак свыше. Он обязан раскрыть тайну. И остановиться на этом. Потом будет великое путешествие. Исконные церкви. Каменные кресты. Древние стелы.

Прежде чем включить в машине освещение, Касдан убедился, что на проспекте никого нет. В конторе собора он стащил карточку Вильгельма Гетца, заполненную самим органистом при поступлении на службу. Чилиец сообщил о себе очень немного. Родился в Вальдивии (Чили) в 1942 году. Холост. Проживает в Париже с 1987 года.

К счастью, Саркис тогда сам опрашивал музыканта и сделал карандашом кое-какие пометки. До 1964 года Гетц получал музыкальное образование в Вальпараисо. Играл на органе и рояле, изучал гармонию и композицию. Затем поселился в Сантьяго, преподавал в Национальной консерватории фортепиано. Участвовал в политической жизни страны, поддерживал Сальвадора Альенде на пути к власти. В 1973-м, когда военщина во главе с Пиночетом устроила государственный переворот, Гетца арестовали и подвергли допросам. Дальше в биографии зиял провал. До 1987-го, когда Гетц появился во Франции, получив статус политического беженца.

За двадцать лет в Париже чилиец нашел себе место под солнцем: играл на органе во многих приходах и был регентом нескольких церковных хоров. Кроме того, давал частные уроки фортепиано. Все очень солидно. На это он мог жить в столице, наслаждаясь радостями старой доброй демократии. Вильгельму Гетцу удалось осуществить мечту каждого эмигранта: раствориться в общей массе.

Касдан мысленно представил себе чилийца. Красноватое лицо. Густая высокая шапка белоснежных волос, курчавых, как овечья шерсть. Ничего примечательного. Под густыми бровями — глубоко посаженные глаза. Бегающий взгляд. Касдан никогда ему не доверял. Одар. Неармянин…

Бывший сыщик подавил в себе прилив первобытного расизма и тут же осознал, как мало сострадания вызвала у него смерть бедолаги. Что это — равнодушие? Или просто старость? Чем дольше он служил в полиции, тем толще делалась его шкура. Особенно в последние годы, в уголовке, когда чуть ли не ежедневно приходилось иметь дело с трупами и кровавыми убийствами.

Касдан выключил в машине свет. Достал из бардачка ручку-фонарик «сирчлайт», хирургические перчатки, обрывок рентгеновского снимка. Вышел из машины. Запер ее, заодно осмотрев капот. Тщательно стер крохотное пятнышко птичьего помета и окинул машину удовлетворенным взглядом. Вот уже пять лет он сдувал пылинки с «вольво-универсала», купленного при выходе на пенсию. Не придерешься.

Вдоль решетки парка он двинулся по проспекту Рей к улице Газан, наслаждаясь мирной атмосферой квартала на границе Четырнадцатого округа. Покой. Тишина. Если бы не отдаленный шум с бульвара Журдан, можно было бы поверить, что ты где-то в провинции.

Для 22 декабря погода стояла пугающе теплая. Необъяснимо мягкая зима нынешнего 2006 года нагоняла на людей страху, суля более или менее скорое наступление конца света.

Эта мысль повлекла за собой другую. Он подумал о будущих поколениях. О сыне Давиде, от которого уже два года не получал никаких известий — с тех пор как умерла жена, Нарине. У него свело желудок. Где сейчас Давид? По-прежнему в Армении, в Ереване? Когда Давид уезжал, он упрекнул его в том, что тот будет «объедать Армению». Словно до него этим не озаботились поколения завоевателей…

Боль в желудке обернулась яростью. У него отняли все — семью и возможность ее защищать, вот уже почти тридцать лет составлявшую стержень его существования. Ему хотелось, чтобы бешенство обратилось против небес, против судьбы, но в глубине души он злился на себя самого. Как мог он позволить сыну уехать? Как допустил, чтобы между ними встали гордыня, гнев и упрямство? Он всем пожертвовал ради мальчишки, но хватило одной-единственной ссоры, чтобы разрушить между ними мосты.

Он дошел до перекрестка проспекта Рей и улицы Газан. Дом 15–17 — чуть подальше по правой стороне. Один из уродливых корпусов постройки шестидесятых, самый вид которых неизменно нагоняет тоску. Бежевый оштукатуренный фасад. Давно не мытые окна. Загаженные балконы с решетками, смахивающими на тюремные. Социальное жилье. Наверняка чилиец получил его благодаря своему статусу беженца.

Кастан воспользовался универсальным ключом, чтобы проникнуть в подъезд. Тусклое освещение. Крашенные под мрамор стены. Застекленные двери. Армянин и сам долгие годы прожил в похожем здании. Они с тем же успехом способны заменить нормальное жилище, с каким пластиковая мебель заменяет деревянную. Подделка, фальшивка, туфта. И в ее окружении текут, не оставляя следа, неразличимые людские жизни. Он подошел к почтовым ящикам и отыскал указатель с именами жильцов и номерами квартир. Гетц жил на третьем этаже, в квартире 204. Касдан тихо поднялся по ступенькам и осмотрел коридор. Никого. Только приглушенные звуки телевизора за стеной. А вот и квартира 204. Хлипкая, расшатанная дверь из фанеры, покрытой коричневым лаком. Дешевый замок двухточечной фиксации. Открыть такой — раз плюнуть. Дверь не опечатана. Полицейские еще не приходили. Разве что Верну заскочил втихаря. Он ведь, наверное, нашел в карманах у Гетца ключи…

Касдан приложил ухо к перегородке. Тишина. Он вынул кусочек рентгеновской пленки, свернутый в кармане трубочкой, и просунул его между дверью и косяком. Дверь не заперта — Гетц не опасался воров. Касдан резко провел рукой сверху вниз, одновременно нажав на дверь плечом. Через секунду он оказался внутри.