От первых проталин до первой грозы - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 58

ФОТОГРАФИЯ ТВОРИТ ЧУДЕСА

Я никогда раньше даже не мог себе представить, что заниматься фотографией так интересно. Думал, наведёшь аппарат на то, что хочешь снять, щёлкнешь — и всё готово, получится фотокарточка. Ну, а как она получается, как проявляют, закрепляют, печатают, — обо всём этом я имел очень слабое представление.

И вот мы с Михалычем на следующий же день приступили к фотографированию.

Правда, тут сразу возникло затруднение. Возникло оно в связи с тем, что в комнатах не хватило света.

Оказалось, что снять можно далеко не всё, что видишь глазами. Кажется, в любой комнате очень светло и всё хорошо видно, а вот для пластинки света не хватает. Пришлось нашу деятельность перенести в основном на улицу. Вот тут дело сразу пошло на лад. Но с кого же начать фотосъёмку? Конечно, с мамы.

Мама надела свою домашнюю, невыходную шубку, тёплый платок на голову, взяла ведро с куриным кормом и вышла во двор. Её сейчас же со всех сторон обступили куры. Сценка получилась очень живая.

Мы с Михалычем приступили к съёмке. Собственно, снимал Михалыч, а я ему ассистировал.

Закрепили в снегу треножник, привинтили аппарат, стали наводить по матовому стеклу на фокус.

Дело это совсем не лёгкое: то мама получается в фокусе чётко, ясно, но все куры мутно, будто в дыму, то куры отчётливо, зато мама словно в тумане. А то вовсе либо мама, либо куры не умещаются на стекле.

Михалыч сердится:

— Собери ты их поближе к себе! Не могу же я сразу весь двор крупным планом взять. Мама покорно зовёт:

— Цып, цып, цып! — и сыплет на снег куриное угощение.

Куры собираются в кучу, хлопочут, клюют, одна перед другой стараются.

Но Михалыч опять недоволен:

— Нет композиции в кадре. Какая-то толчея, куриные крылья, хвосты… и твои ноги. Ты присядь на снег.

Мама садится. Куры в полном восторге. Они бросаются в ведро, лезут прямо в него. Петух взлетает маме на колени.

— Чудесно! — восторгается Михалыч. — Вот так и сидите. Я сейчас кассету вставлю.

Но петух, видно, сниматься не хочет. Он соскакивает с маминых колен и лезет головой в ведро.

— Ну неужели же вы и минуты спокойно не можете посидеть?! — негодует Михалыч, — Я же просил!

— Кого ты просил? Петуха просил? — отвечает мама. — Да разве он может понять?

— Когда тебе нужно, отлично всё понимает, — ворчит Михалыч, — по часу у тебя на голове сидит. А конечно, если я прошу…

Он не успевает договорить, Петух взлетает маме на плечо.

— Хорошо! Держи, держи его! — умоляет Михалыч. — Минутку вот так подержи!

Мама в переполохе хватает петуха за хвост. Петух вырывается, летит прочь, оставляя в маминой руке часть своего хвоста.

— А ну тебя, с твоей фотографией! — возмущается мама. — Весь хвост петуху из-за тебя выдернула. — Она решительно встаёт, забирает ведро и отправляется домой.

— Ну как, получилось что-нибудь? — с надеждой и сомнением спрашиваю я.

— Кажется, получилось, — кивает головой Михалыч. — Щёлкнул как раз, когда она его за хвост ухватила. Отличный снимок должен получиться. А теперь пошли. Давай займёмся более мирными сюжетами.

Мы прошлись по двору, вышли на улицу, сфотографировали наш дом, потом сарай, сад, усыпанный снегом.

Вернулись опять во двор и тут неожиданно столкнулись с тёткой Дарьей. Она выносила мусорное ведро.

— Давай я тебя сниму, — предложил ей Михалыч.

— Да ну уж, зачем меня-то снимать? — нерешительно ответила она. — Кому я нужна-то, старая, страшная?

— Как кому? — возразил Михалыч. — В деревню своим карточку пошлёшь и себе на память оставишь.

— А то и верно! — вдруг оживилась тетка Дарья. — И вправду сними. В деревню пошлю. Вот дивиться-то будут.

Михалыч приладил аппарат. И тетка Дарья вытянулась перед ним, будто солдат на часах. Вытянулась и замерла, словно окаменела.

— Да ты лицо повеселей сделай, — посоветовал ей Михалыч. — И стань повольнее. А то точно аршин проглотила.

Но тётка Дарья не шевельнулась.

— Снимай, снимай! — сурово ответила она каким-то напряжённым, замогильным голосом. — Уж раз взялся, действуй, не томи.

Михалыч пожал плечами и снял.

— Всё? — с замиранием спросила тётка Дарья.

— Всё, — ответил Михалыч.

— Ну, спасибо тебе. — И тётка Дарья, захватив мусорное ведро, рысью побежала в кухню. На ходу она обернулась и ещё раз крикнула: — Спасибо тебе!

Мы с Михалычем тоже остались очень довольны, довольны тем, что совершенно нежданно-негаданно смягчили сердце нашего всегдашнего «врага» и притеснителя.

— Теперь она шёлковая будет! — подмигнул мне Михалыч. — Напечатаем её получше, сразу приручим. Погляди, как ещё подлаживаться к нам начнёт. Теперь она навеки наш верный союзник.

Михалыч оказался прав. Чудодейственная сила фотографии выявилась уже за обедом.

Мне, как всегда, не захотелось есть супа. Я поболтал в нём ложкой и отодвинул тарелку в сторону.

— Ты опять фокусничаешь! — рассердилась мама. — Ешь сейчас же, а то сладкого не получишь.

В это время тётка Дарья принесла из кухни котлеты.

Услышав, что мама на меня сердится, она вдруг вступилась:

— Да чего ты на него нападаешь? Ну, не хочет есть, значит, аппетиту ребёнок лишился. Не хочет — и не надо. Я ему потом яишенку с сухариками поджарю.

Мама так и замерла от удивления. Я тоже не верил своим ушам. Что сталось с вечно разгневанной тёткой Дарьей? Её будто подменили.

Но чудеса продолжались и далее: поставив сковородку с котлетами на стол, тётка Дарья ушла в кухню и тут же вернулась обратно. Подошла к Михалычу и, конфузливо улыбаясь, поставила перед ним другую сковородочку с ростбифом, который аппетитно плавал в собственном соку.

— Поешь, ты ведь это любишь, — потупив глаза, сказала она и удалилась.

— Господи помилуй! — прошептала в изумлении мама. — Да что с ней сегодня случилось? Прямо из ведьмы в сущего ангела превратилась.

Мы с Михалычем многозначительно переглянулись и ничего не ответили.

После обеда началось самое интересное — проявление фотопластинок. В кабинете завесили одеялами оба окна. Даже под дверь подложили свёрнутый в трубку половик, чтобы из-под двери не засвечивало. С письменного стола убрали все принадлежности, постелили клеёнку и поставили на неё ванночки с проявителем, водой и закрепителем. Потом погасили лампу и зажгли специальный красный фонарь.

И сразу всё стало таинственно и необычно, как в сказке. Весь кабинет погрузился в красноватый полумрак. Из темноты выступали причудливые очертания каких-то непонятных предметов. Что это — оленьи рога на стене или сучья и ветви диковинного дерева? А это лампа свешивается с потолка или кружит над нами огромная фантастическая птица?..

Но глядеть по сторонам и фантазировать мне было некогда. Самое интересное совершалось вот тут, передо мной на столе.

Михалыч осторожно вынул из кассеты белую матовую пластинку и положил в ванночку с проявителем.

Очень скоро на пластинке стали вырисовываться тёмные очертания каких-то предметов. Каких именно, я не успел разглядеть, потому что пластинка быстро вся потемнела. Михалыч прополоскал её в ванночке с водой и положил в раствор закрепителя.

— Пусть закрепляется, — сказал он, — а мы займёмся пока следующей.

И вторая пластинка вела себя так же, как и первая: быстро потемнела и, искупавшись в ванночке с водой, тоже была положена в закрепитель.

Так мы с Михалычем проявили все шесть пластинок. Только одна из них оказалась какой-то странной: сколько её ни проявляли, она так и не захотела чернеть.

— Чудеса, да и только! — удивлялся Михалыч. — Может, мы на ней ничего не снимали? Да нет, как будто все шесть засняли. Ну да поглядим при свете, что там вышло. — И Михалыч, всполоснув белую пластинку, тоже положил её в закрепитель.

Наконец проявление было закончено. Мы с Михалычем посидели впотьмах ещё с четверть часика, чтобы дать всем пластинкам получше закрепиться, а потом зажгли обычную лампу, так как на дворе уже стемнело.