От первых проталин до первой грозы - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 39

Для первого раза Елизавета Александровна отпустила меня гораздо раньше других.

С какой радостью я собрал свои книжки, тетрадки и выбежал наконец на улицу!

Вот когда я как следует оценил и солнце, и воздух, и деревья. Точно из тюрьмы на белый свет вырвался. От радости не чуя под собой ног, я во весь дух пустился домой.

ЭТО ТОЛЬКО ЦВЕТОЧКИ, А ЯГОДКИ ВПЕРЕДИ

— Как Лизиха на Кольку-то заорала, чтобы он в носу не ковырял! — сказал я Серёже, когда он вернулся из школы.

— «Заорала»! — насмешливо передразнил Серёжа. — Ты только цветочки сегодня видел. Вот погоди, начнёт драть линейкой, тогда уж на ягодки поглядишь!

— А она часто дерёт?

— Да, почитай, каждый день. Это сегодня на неё почему-то добрый стих напал.

— И тебя тоже дерёт?

— А я что же, святой, что ли? — Так почему же ты дома ни маме, ни Михалычу не скажешь? Они бы ни за что ей не разрешили.

— Э-э-э, брат! — махнул рукой Сережа. — Вот отлупит она тебя, и не вздумай домой бежать жаловаться, ничего не поможет.

— Почему не поможет, нас ведь дома никогда не бьют?

— То дома, а то у неё. Ну, придёт папа или мама твоя. Лизиха сейчас такой ласковой, такой святой прикинется. Скажет: «Что вы, что вы, да ведь это я так, легонечко, шутя… Разве я могу моих малышей больно ударить? Зря они на старую бабушку жалуются. Только вас и меня понапрасну расстраивают». Ну, и разведёт турусы на колёсах, да всё таким медовым голоском. Конечно, ей и поверят, а не нам с тобой. Скажут: ленишься, учиться не хочешь, а на неё сваливаешь. Тебе же ещё и достанется. А уж к ней потом хоть на глаза не кажись. Нет, уж лучше стерпеть разок-другой, чем она потом поедом есть будет.

Я почувствовал, что Серёжа прав, что мы с ним попали в лапы отвратительной, злющей бабы-яги. Спасения нет, нужно смириться и терпеть.

— Серёжа, а кто этот Митенька, который показывал мне, как нужно читать, которого Лизиха так хвалила?

— Гадина, вот кто! — ответил Серёжа. — Подлиза, ябеда, Лизихин любимчик! Уж она с ним носится, не знает, как его и приласкать!

— Что ж, он так хорошо учится?

— Да совсем не хорошо, выставляется только. — И Серёжа, скорчив умильную рожицу, сложив губки трубочкой, заговорил, как Митенька: — «Елизавета Александровна, а можно, я ещё один стишок выучу?» Поганец! — И Серёжа с досады даже плюнул в сторону. — И ведь не выучит ничего, напишет на шпаргалку стихи, стоит за её спиной, по шпаргалке и дует.

— А если она заметит? Серёжа хитро подмигнул:

— Нет, брат, когда Митенька отвечает, она и не обернётся, чтобы его не смущать. Ему вера полная. Ему всё можно.

— А Кольке часто достаётся?

— Ещё как! Этот парень лихой. Он в прошлом году Лизихе в чай соли подсыпал. Она как хлебнёт, как рожу скорчит! Мы со смеху чуть не лопнули.

— Узнала, кто сыпал? — со страхом спросил я.

— Нет, не узнала. Всех ребят передрала, никто не выдал.

Я с облегчением вздохнул.

— Колька — славный малый, — сказал Серёжа.

На следующий день Елизавета Александровна проверила мои знания по арифметике, по письму и всем осталась очень недовольна.

— Такой здоровый малый, женить пора, а он таблицы умножения не знает! Учи, болван! — И она швырнула мне арифметику, которую я не поймал.

Книга упала на пол. Я поднял, сел на стул и принялся зубрить.

В этот же день я имел возможность увидеть, что бывает с тем, кто недостаточно хорошо усвоил заданный урок.

После перемены, во время которой мы съели завтрак, Елизавета Александровна опять уселась на своё место в конце стола, оглядела всех сидящих перед ней, как бы выбирая, с кого начать, и вдруг резко сказала:

— Николай, иди отвечать!

— Я, Елизавета Александровна, ещё не совсем готов, — отозвался Коля, вскакивая со стула.

— Не совсем готов? — тихо и как-то зловеще переспросила Лизиха. — Ну что ж, иди, а я посмотрю, над чем ты полдня просидел.

Коля одёрнул курточку, взял книжку и подошёл к Елизавете Александровне.

— Дай сюда свою грамматику!.. Отвечай коренные слова с самого начала.

— Бег, бегун, беда, — бойко начал Коля, будто читая стихи, — бедняжка, бес, бешеный, ведать… ведать… ведать…

— Ну «ведать», а дальше? — грозно спросила Лизиха.

Коля потупился, молчал.

— Не знаешь? Опять не знаешь!

— Я не помню, вот знал и забыл…

— «Забыл»! — передразнила Лизиха. — А как по улицам собак гонять, не забыл, не забыл… — И она со всего размаха ударила Колю по спине линейкой. Вот тебе, чтобы не забывал! Стой столбом вот здесь, зубри, негодяй!

Коля засопел носом, из глаз закапали слезы. И он, всхлипывая, принялся, стоя возле Лизихи, учить какие-то непонятные мне коренные слова.

За первой экзекуцией последовала вторая, третья. И всё из-за этих страшных коренных слов. Вокруг Елизаветы Александровны образовался целый кружок стоящих «столбами» и ревущих ребят. Подзатыльники и звонкие щелчки линейкой слышались всё чаще и чаще. Доставалось не только одним малышам.

— Ольга, иди отвечай! — крикнула Елизавета Александровна.

Из-за стола встала совсем взрослая девушка, с прической, а не с косами. Я принял её сначала за помощницу Елизаветы Александровны.

— Ну, дурёха, вызубрила? Отвечай наречья!

— Возле, ныне, подле, после, вчуже, въяве… — начала взрослая девица сначала громко, потом всё тише и тише.

— Не умирай, не умирай, пожалуйста, а то за попом пошлю.

— Дальше не помню, — безнадёжно призналась отвечавшая.

— Не помнишь, забыла? А с кавалерами гулять не забыла? Становись столбом!

И взрослая девушка покорно стала в кружок с малышами, горько всхлипывая и повторяя невыученный урок.

— Не реви! — приказала ей Елизавета Александровна. — Хочешь в институт поступить — учись, а не хочешь — зря время не проводи, выходи поскорее замуж!

Девушка не выдержала и, закрыв лицо книгой, заплакала ещё громче.

— У-у-у, распустила нюни, а туда же в институт собралась! Нужны там такие. Очень нужны!..

И Елизавета Александровна с презрением отвернулась от плачущей девушки.

А я смотрел на неё во все глаза и думал: «Зачем она позволяет над собой так издеваться? Ну мы маленькие, над нами можно, а она ведь взрослая, взяла бы и ушла».

— Ты что глаза выпучил? — вдруг услышал я грозный окрик Лизихи.

Я обернулся. Лизиха глядела мне прямо в лицо.

— Чего зеваешь? Понравилась очень? Будешь зевать — сам таким же дураком вырастешь!

— Елизавета Александровна! Я коренные слова все выучил, можно ответить вам? — прозвенел вдруг серебряный голосок Митеньки.

— Отвечай, отвечай, родной! — сразу добрея, заговорила она. — Вот моя единственная радость, утешение моё!

Митенька начал отвечать не очень бойко. Он частенько запинался. Но бабка Лизиха сейчас же, как бы невзначай, подсказывала забытое слово, и он отвечал дальше.

— Умница, молодец! — наконец сказала она и обернувшись к стоящим вокруг неё «столбам», прибавила: — Вот с кого пример берите. Моложе вас всех, а как старается. — И, снова обращаясь к Митеньке, ласково заговорила: — Пойди, родной, отдохни немножко.

— Я, Елизавета Александровна, совсем не устал, я лучше арифметику повторю, — отвечал тот.

— Ну, повтори, повтори, если хочешь. И занятия пошли своим чередом.