Николай Гоголь - Труайя Анри - Страница 23

Гоголь часто прогуливался по аллеям Павловска и доходил до Царского Села. Императорский парк с его раскидистой тенью деревьев, зелеными, бархатистыми лужайками, мраморными статуями, озером с лебедями, мостами, ложными развалинами, старинным дворцом в стиле рококо весьма благоприятствовал философским размышлениям. Но все же не эти красоты притягивали сюда нашего путника. Прохаживаясь по парку, он выжидал, главным образом, невысокого молодого человека в цилиндре и с тростью в руке, бодро прогуливающегося по дорожке.

Увидев Пушкина, он уже считал, что день проведен не напрасно. Искренняя симпатия установилась между этими людьми. Частенько к ним присоединялся и В. А. Жуковский. Они обсуждали написанные ими произведения, говорили о своих планах. Александра Осиповна Россет писала в своем дневнике: «Жуковский рад тому, что захватил строптивого Хохла… Я предложила Пушкину пожурить бедного Хохла, если он и дальше будет оставаться таким печальным в Северной Пальмире, появляясь всегда в виде нездорового солнца. Пушкин ответил, что лето на Севере – это карикатура зимы на Юге. Досадуя на Гоголя за его робость и дикость, они все же перестали перестраивать его под свой лад…»

Гоголь был так горд тем, что добился дружбы с Пушкиным, что сразу же сообщил об этом всем своим друзьям. Не принимают ли они его за хвастуна, – думал он? Всегда склонный к изворотливым решениям, он предпринимает неординарный ход. Посетовав Пушкину, что не имеет постоянного адреса в Санкт-Петербурге, он просит разрешения воспользоваться для получения своей корреспонденции его адресом. Немного удивившись, Пушкин дает на то согласие. 21 июля 1831 года в послесловии письма, в контексте которого не было ни строчки упоминания об отношениях с Пушкиным, Гоголь вдруг с напускной небрежностью сообщает матери: «Письма адресуйте ко мне на имя Пушкина, в Царское Село, так: Его Высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину. А вас прошу отдать Н. В. Гоголю». Тремя днями спустя он вновь упоминает о своей рекомендации: «Помните ли вы адрес? на имя Пушкина в Царское Село».

К середине августа он с сожалением покидает Павловск, возвращаясь в Санкт-Петербург, где он ожидает сигнальный экземпляр первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки». По совету П. А. Плетнева он отдал это произведение в типографию на Большой Морской улице. В нетерпении он шел туда понаблюдать, как идет работа. Ах, если бы его новый друг Пушкин мог быть рядом с ним. Гоголь пишет ему в Царское Село, чтобы поделиться своей радостью: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я проснулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до черезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».[61]

Эпизод с наборщиками, умиравшими со смеху, не правда ли – это выдумка Гоголя для того, чтобы лучше подготовить свое вхождение в мир литературы? Возможно, его удивила чья-либо улыбка при входе в типографию и в голове тут же родилась подобная идея. Свое письмо он завершил выражениями добрых пожеланий госпоже Пушкиной, но при этом по недосмотру назвал ее Надеждой Николаевной. В ответ ему Пушкин пишет: «Ваша Надежда Николаевна, то есть моя Наталия Николаевна, благодарит вас за добрые пожелания» и добавляет: «Я поздравляю вас с первым триумфом: весельем наборщиков и объяснениями метранпажа».

Санкт-Петербург стоял еще полупустой, но эпидемия холеры приутихла. Было дождливо и ветрено, ранняя осень проявляла свои признаки. Кое-где стало уже подтапливать. Улицы, дворы Мещанского квартала оказались под невысоким слоем воды. Дождь шел почти непрерывно. А что, как не плохая погода, побуждает к чтению? Рассуждая таким образом, Гоголь полагал, что подобная погода содействует созданию наилучших условий для представления свету его «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Как только в его руки поступил первый пробный экземпляр, он тут же отправил его Пушкину для окончательного решения. Пушкин не отрываясь прочел это произведение и выразил свое полное восхищение:

«Сейчас прочел „Вечера близ Диканьки“, – писал он в конце августа 1831 года Воейкову, редактору Литературного приложения к „Русскому инвалиду“. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались „Вечера“, то наборщики начали прыгать и фыркать. Фактор объяснял их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю с истинно веселою книгою».

Наконец, в начале сентября 1831 года Санкт-Петербург вновь оживился и преобразился. Вышла в свет книга, озаглавленная «Вечера на хуторе близ Диканьки, повести, изданные пасечником Рудым Паньком». Гоголь посетил книжные лавки, чтобы осведомиться о комиссионных, которые причитались за каждый проданный том, оформил свои отношения с типографией и стал ожидать. Первые отклики были только хвалебными, и он направил экземпляр книги с посвящением своей матери. 19 сентября он писал ей: «Она есть плод отдохновения и досужих часов от трудов моих. Она понравилась здесь всем, начиная от государыни; надеюсь, что и вам также принесет она сколько нибудь удовольствия, и тогда я уже буду счастлив. Будьте здоровы и веселы и считайте все дни не иначе как именинами, в которые должны находиться всегда в веселом расположении духа».

И тут же он обращается с просьбой к своей старшей сестре Марии прислать ему новые записи малороссийских сказок и песен для второй части тома «Вечеров»:

«Ты помнишь, милая, ты так хорошо было начала собирать малороссийские сказки и песни и, к сожалению, прекратила. Нельзя ли возобновить это? Мне оно необходимо нужно».[62]

Его так все это интересовало, что он просил Марию купить для него старые украинские костюмы:

«Я помню очень хорошо, что один раз в церкве нашей мы все видели одну девушку в старинном платье. Она, верно, продаст его. Если встретите где-нибудь у мужика странную шапку или платье, отличающееся чем-нибудь необыкновенным, хотя бы даже оно было изорванное – приобретайте!.. Все это складывайте в один сундук или чемодан, и при случае, когда встретится оказия, можете переслать ко мне».[63]

Сейчас он был уже полностью уверен, что найдет свой истинный путь. Как он полагал, для осуществления своего будущего ему было необходимо еще более преумножить усилий. Известность обязательно его приведет к фортуне. Почему же мать все еще продолжает беспокоиться за него? Тем более что он даже не просит у нее денег и сам обещает оказать ей свою помощь. Чтобы хоть как-то сменить настроение матери, он направляет ей в Васильевку небольшие подарки в виде дамской сумочки и перчаток, а также браслет и пряжку для пояса для своей сестры Марии. В письме он просит их подсказать: какой цвет подойдет больше к их лицу и какой размер обуви они носят. «Это не мешает знать на всякий случай, особливо когда случатся у меня лишние деньги».[64]

И еще:

«Теперь Он (Бог) подвигнул Андрея Андреевича помочь вам. На следующий год, может быть, доставит мне это благополучие. Итак, вы видите, что нам должно быть бодрыми, деятельными, вместе трудиться и веселиться».[65]

В марте месяце 1832 года в книжных лавках появился второй том «Вечеров на хуторе близ Диканьки», публичный успех которых еще более расширил известность автора. «Чорт меня возьми, если я сам теперь не близко седьмого неба», – писал он своему другу Данилевскому на Кавказ.[66]