Александр Дюма - Труайя Анри - Страница 89

9 мая 1849 года отец и сын вместе отправились в Амстердам, чтобы присутствовать при коронации короля Вильгельма III Голландского. Новый государь принял их дважды. Любезный, голубоглазый, с белокурой бородой, он выглядел человеком терпимым, понимающим, скромным и мечтательным. Увидев его, Александр невольно вспомнил тех правителей, которые так украшали в последние годы его жизнь во Франции. Станет ли он сожалеть о них? Он не имеет на это права – он, республиканец с самого начала! Тронутый почтительным отношением знаменитого писателя, Вильгельм III наградил его нидерландским орденом Льва. Подумать только, жаловался Дюма, в его собственной стране никому больше и в голову не приходит его награждать! Вместо того чтобы воздать ему должное, с него взыскивают долги!

А пока Дюма прохлаждался в Голландии, ожидая приема в королевском дворце, в Париже проходили выборы депутатов нового парламента. Как и было предусмотрено, большинство примкнуло к партии Порядка, но социалисты утвердили свое присутствие и свое значение, заняв сто восемьдесят мест. Дюма удивился этому, не осмеливаясь сожалеть. Граница между его рассудительным либерализмом и чрезмерным реформаторством его друзей была такой расплывчатой…

Как только Александр вернулся во Францию, ему пришлось снова впрячься в работу, и он принялся лихорадочно исписывать страницу за страницей. Долги ли заставляли его возводить эту гору рукописей или потребность доказать самому себе, что он все еще способен к великим свершениям? Решительно и окончательно сделав ставку на театр, Дюма взялся за инсценировку «Шевалье д’Арманталя», вместе с Гранже и Монтепеном работал над «Коннетаблем Бурбона», превратил маленькую комедию Луи Лефевра «Граф Герман» в пятиактную драму, снова объединился с Маке ради того, чтобы сочинить «Женскую войну», под именем Поля Лакруа написал «Завещание Цезаря». Последняя пьеса была принята в «Комеди-Франсез». Право, на такое он и не рассчитывал!

Двадцатого мая 1849 года, во время репетиции «Завещания», к Александру подошел служащий театра и шепнул на ухо: «Мадам Дорваль послала за вами, она умирает и не хочет умереть, не простившись с вами». Дюма был потрясен: он давным-давно потерял из виду прелестную исполнительницу роли Адели в «Антони». Однако ему было известно, что она порвала с Виньи, что она не могла утешиться после утраты своего внука Жоржа, что она больше не играет на сцене, что Остейн отказался дать ей роль в «Мачехе» Бальзака и что она угасала в нищете, одиночестве, среди всеобщего равнодушия и неблагодарности. Вот только не знал о том, что Мари так серьезно больна… Прервав репетицию, Александр побежал на улицу Варенн. Когда он вошел в комнату, лицо женщины, которая когда-то была его резвой любовницей, а теперь превратилась в иссохшую мумию с угасшим взглядом, осветилось жалкой улыбкой. Она протянула руки к своему дорогому Александру, все такому же бодрому и оживленному, и прошептала: «Ах, это ты! Я знала, что ты придешь!..» Он поцеловал умирающую и зарылся лицом в одеяло, чтобы скрыть выступившие на глаза слезы. Дочь Мари Дорваль, Каролина, и зять, Рене Люге, на цыпочках вышли, оставив их наедине. «Ты не умрешь!» – простонал Александр. Она погладила его по голове. Это прикосновение мгновенно напомнило ему прежние жгучие наслаждения. И пока он старался справиться с нахлынувшими воспоминаниями, она лепетала: «Ну что же, мой Александр, ты прекрасно знаешь, что после смерти моего маленького Жоржа я только и ждала предлога. Предлог подвернулся, и, как видишь, я его не упустила!» Мари настаивала на том, чтобы он сам убедился, вглядевшись пристальнее в ее лицо, насколько она постарела, он слабо возражал: «Да нет, я не нахожу, чтобы ты так уж сильно изменилась!» Мари не приняла эту милосердную ложь и вернулась к своей главной заботе: она боялась, что из-за недостатка денег ее похоронят в общей могиле. Она хотела, чтобы ее положили рядом с внуком. Но где найти деньги, необходимые на погребение? Мучимый раскаянием Александр пообещал, горестно кивнув головой, взять на себя расходы. Он склонился над Мари, и она коснулась его лба уже похолодевшими губами – вместе с ней сама смерть наградила его благодарным поцелуем. Люге и его жена вернулись в комнату. Мари в последний раз поблагодарила их за то, что они о ней заботились, когда все ее покинули, потом закрыла глаза, и ее не стало…

А Дюма поспешил в похоронную контору. На то, чтобы арендовать временное место на кладбище, требовалось шестьсот франков. Сумеет ли он набрать эту сумму, которая во времена его несметного богатства показалась бы ему смехотворно мелкой? А теперь, вывернув карманы и перерыв все ящики, он еле наскреб две сотни франков. По его просьбе господин де Фаллу, министр народного просвещения, лично дал ему взаймы еще сто франков. Виктор Гюго, как всегда, поскупился и сам не дал ничего, но обратился к министру внутренних дел и добился пособия в двести франков «во имя культуры». Однако для того чтобы набрать необходимую сумму, не хватало еще немножко. Александр вытащил свой тунисский орден, отнес его в ломбард и вернулся с этой последней сотней франков. Мари Дорваль похоронят пристойно, как ей хотелось! На кладбище, над только что вырытой могилой, друзья покойной попросили Дюма сказать несколько слов, но от горя у него перехватило горло, и он только и мог, с полными слез глазами, вытянуть цветок из венка и поднести его к губам. Позже он напишет, что Мари Дорваль была женщиной, которую он «любил больше всего на свете».[87]

Куда бы Дюма теперь ни взглянул, ему казалось, что везде он различает только лик смерти. У него было впечатление, будто в мире, который рассыпался на куски у него на глазах, не оставалось ничего прочного, ничего надежного, ничего долговечного. Даже от политики тянуло горелым. Расточая поначалу одни лишь похвалы Луи Наполеону, теперь он с огорчением замечал первые ошибки власти и писал в «Le Mois»: «Продолжая поддерживать и принцип, и человека, необходимо помешать принципу исказиться, а человеку – ослабеть и впасть в заблуждение». Несмотря на столь суровое суждение, Луи Наполеон почтил своим присутствием премьеру новой драмы Дюма «Граф Герман», состоявшуюся в Историческом театре 22 ноября 1849 года. И не мог не заметить, что Дюма, хранивший верность памяти прежних друзей, подчеркнуто оставил пустой и освещенной ложу, которую обычно занимал герцог де Монпансье, и не отправился приветствовать принца-президента, когда тот вошел в зал.

Зрители прекрасно принимали пьесу, горячо аплодировали, но достаточно ли этого, чтобы снова начать подниматься в гору? Дюма сомневался. Совершенно выдохшийся, усталый, в полном изнеможении, он теперь рассчитывал ради спасения Исторического театра лишь на издание «дорожных впечатлений» от поездок в Голландию и Италию и сборника своих – порой правдивых, порой фантастических – повестей под названием «Тысяча и один призрак». Вспыхнул еще ненадолго луч надежды, когда Арсен Уссе, руководивший теперь «Комеди-Франсез», сделал ему странное предложение: написать для представления «Любви-целительницы» Мольера три легких «антракта», которые будут играть между тремя актами комедии и которые станут забавной «передышкой», – и, конечно же, Дюма согласился и мгновенно написал это дополнение к мольеровскому дивертисменту.

Пятнадцатого января 1850 года Луи Наполеон пришел на премьеру «Любви-целительницы». Зрители стоя шумно приветствовали принца-президента. Куда более прохладно они встретили «импровизации» Александра. Публика, сбитая с толку разностильным соединением классических текстов и современных шуток, реагировала с запозданием. Окончательно смешав Дюма и Мольера, зрители в конце концов принялись аплодировать Дюма, освистав Мольера. Принц-президент остался недоволен проведенным в театре вечером, Александр был недоволен еще сильнее…

А несколько дней спустя на него свалилась новая, совершенно неожиданная неприятность – из-за отсутствия читателей перестала выходить его газета «Le Mois». Что касается Исторического театра, и тут его дела обстояли не лучше. Из хозяйственных руководителей театра никто не мог удержаться, один призрачный директор сменялся другим – после уволившегося к этому времени Остейна на этом месте поочередно перебывали: мошенник Макс де Ревель, за ним – прелестный и простодушный граф д’Олон, вложивший в дело свое небольшое наследство и все потерявший, следом – актер Долиньи, пообещавший вернуть д’Олону так неудачно вложенные им средства… Все эти люди, желавшие Дюма только добра, сбросились, чтобы помочь ему пережить трудные времена, однако до наступления лета на подмостках Исторического так и не появилось ни одной пьесы, которая прошла бы с успехом и дала возможность автору пополнить кассу.