Путешествия с тетушкой - Грин Грэм - Страница 4

— И как вы поступили, тетушка?

— Я спрятала лицо в носовой платок и сделала вид, что плачу, но мне показалось, что ни один человек не заметил — кроме разве священника, но он ничем себя не выдал, — что гроб отсутствует. Вдовец-то — уж во всяком случае. Он и до этого много лет не замечал, что у него есть жена. Доктор Хавелок произнес очень трогательную речь — а может, мне это показалось: тогда я еще не окончательно перешла в католичество, хотя была уже на грани, — о благородном достоинстве прощальной церемонии, без привычного лицемерия и без риторики. И без покойника, можно было добавить с успехом. Все остались вполне довольны. Теперь тебе понятно, Генри, почему я старалась не делать лишних движений сегодня утром.

Я украдкой бросил взгляд на тетушку поверх стакана с виски. Я не знал, что ей ответить. Сказать «Как это грустно» было бы не к месту, так как я вообще сомневался в реальности описываемых похорон, хотя последующие месяцы заставили меня признать, что в основе своей тетушкины рассказы правдивы — она добавляла лишь мелкие детали для общей картины. Меня выручил Вордсворт: он нашел верные слова.

— Надо быть шибко осторожный, когда похороны, — сказал он. — В Менделенд — мой первый жена был менде — всегда разрезают сзади покойника и вынимают селезенка. Если селезенка большой, покойник был колдун и все смеются над семьей и уходят с похороны быстро-быстро. Так было с папа мой жена. Он умер от малярия. Эта люди совсем плохо понимают, малярия делает большой селезенка. Потом мой жена и ее мама быстро-быстро ушел Менделенд и поехал Фритаун [столица (с 1961 г.) Сьерра-Леоне; в 1808-1961 гг. — административный центр английской колонии Сьерра-Леоне]. Не хотел терпеть, чтоб соседи злился.

— В Менделенде, должно быть, много колдунов? — спросила тетушка.

— Да, конечно, очень-очень много.

— Боюсь, мне пора идти, тетушка, — сказал я. — Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.

— Ты будешь скучать без матери. Генри? — спросила меня тетушка.

— Да… естественно.

Я, откровенно говоря, об этом не думал, поскольку был занят приготовлениями к похоронам, переговорами с адвокатом матушки, управляющим банком, агентом по продаже недвижимости, который должен был помочь продать ее небольшой дом в северной части Лондона. Холостяку, вроде меня, всегда трудно придумать, как распорядиться, например, разными женскими принадлежностями. Мебель можно выставить на аукцион, но что делать с ворохом вышедшего из моды белья старой дамы, наполовину использованными баночками допотопного крема? Я спросил об этом тетушку.

— Боюсь, у меня с твоей матерью не совпадали вкусы на одежду и даже на кольдкрем. Я бы отдала все прислуге при условии, что она заберет все, абсолютно все.

— Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь моя единственная близкая родственница.

— Как сказать, еще неизвестно — у твоего отца бывали периоды повышенной активности.

— Моя бедная матушка… Мне, наверное, невозможно будет представить кого-то другого в этой роли.

— Тем лучше.

— В строящихся домах отец первым делом стремился обставить квартиру-образец. Я привык считать, что он иногда уходил туда поспать после обеда. Не исключено, что в одной из таких квартир я и был… — Я осекся на слове «зачат» из уважения к тетушке.

— Лучше не гадать попусту, — сказала тетушка.

— Я надеюсь, вы как-нибудь навестите меня и посмотрите георгины. Они сейчас в цвету.

— Непременно, Генри. Раз уж я тебя снова обрела, то легко я тебя не отпущу. Ты любишь путешествовать?

— У меня никогда не было такой возможности.

— Сейчас, когда Вордсворт так занят, мы могли бы с тобой разок-другой куда-нибудь съездить.

— С большой радостью, тетя Августа, — сказал я, не допуская даже мысли о том, что тетушка планирует поездку дальше чем на взморье.

— Я тебе позвоню, — сказала тетушка на прощание.

Вордсворт проводил меня до двери, и только на улице, когда я шел мимо бара, я вспомнил, что забыл у тети Августы пакет с урной. Я бы и вовсе не вспомнил, если бы девушка в галифе у открытого окна не сказала раздраженным голосом:

— Питер ни о чем, кроме своего крикета, говорить не может. Все лето одно и то же. Только и талдычит про эту хреновую «урну с прахом» ["урна с прахом" — кубок, присуждаемый на ежегодных матчах по крикету между командами Великобритании и Австралии].

Мне неприятно было услышать такой эпитет из уст привлекательной девушки, но слово «урна» сразу же заставило меня вспомнить о том, что я забыл на кухне останки моей бедной матушки. Я вернулся обратно. На двери я увидел несколько звонков и над каждым нечто вроде маленького микрофона. Я нажал крайнюю правую кнопку и услыхал голос Вордсворта.

— Кто еще там?

— Это я. Генри Пуллинг.

— Никого такой не знаю, такой имя не знаю.

— Я только что у вас был. Я племянник тети Августы.

— А-а, этот парень, — сказал голос.

— Я оставил у вас пакет на кухне.

— Хотите брать назад?

— Будьте любезны, если это не очень вас затруднит…

Человеческое общение, мне иногда кажется, отнимает у нас невероятно много времени. Как лаконично и по существу люди говорят на сцене или на экране, а в жизни мы мямлим и с трудом переходим от фразы к фразе, бесконечно повторяя одно и то же.

— В оберточной бумаге? — спросил голос Вордсворта.

— Да.

— Хотите, чтоб сразу получить?

— Да, если это вас не очень за…

— Очень, очень затруднит. Ждите там.

Я готовился холодно встретить Вордсворта, но он открыл дверь подъезда, дружески улыбаясь во всю физиономию.

— Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинил, — сказал я как можно суше.

Я заметил, что на пакете нет печатей.

— Пакет кто-нибудь открывал?

— Вордсворт хотел посмотреть, что там внутри.

— Могли бы спросить у меня.

— Зачем так? Не надо обижаться на Вордсворт.

— Мне не понравилось, в каком тоне вы со мной разговаривали.

— Все виноват этот рупор. Вордсворт хочет, чтоб он разные плохие слова говорил. Вордсворт там, а тут внизу голос скачет на улицу, никто не видит, что это старый Вордсворт. Это такой колдовство. Как горящий терновый куст, когда он говорит со старый Моисей [библейская аллюзия: имеется в виду неопалимая купина, горящий, но не сгорающий терновый куст, из которого раздался голос бога, повелевший ветхозаветному пророку Моисею отправиться в Египет и вывести свой народ из плена в землю обетованную]. Один раз пришел священник оттуда, где церковь святой Георгий на площади. И он сказал такой нежный голос, как проповедь: «Мисс Бертрам, могу я подняться и поговорить о нашем базаре». Говорю, конечно, приходите. Потом говорю: «Вы свой ошейник [жесткий воротник священнослужителя] надеваете?» Да, говорит, конечно, надеваю. А это кто, спрашивает. А я говорю: «Намордник тоже надевайте, когда сюда идете».

— И что он на это сказал?

— Он совсем ушел и больше не явился. Ваша тетя умер со смеху. Вордсворт ничего плохой не думал. Этот чертов рупор попутал старик Вордсворт.

— Это правда, что вы собираетесь поступать в Лондонскую школу экономики?

— Это ваша тетя шутка говорит. Я работал кинотеатр «Гренада палас». Форма красивый, как генерал. Ваша тетя любил мой форма. Она остановился и говорит: «Ты случайно не император Джонс?» Нет, говорю, мэм, я только старый Вордсворт. «О! — говорит она, — дитя, ты диво! Пляши вокруг меня и пой, мой пастушок счастливый!» [У.Вордсворт. Ода; здесь и далее стихи в пер. И.Комаровой] Пишите это для меня, потом говорю. Это красивый песня. Вордсворт нравится. Теперь ее много-много раз говорю. Теперь совсем хорошо знаю, как гимн.

Я был немного смущен его словоохотливостью.

— Ну хорошо, Вордсворт, — сказал я. — Спасибо вам за все хлопоты, и надеюсь, еще встретимся.

— Этот очень важный пакет? — вдруг спросил он.

— Для меня да.

— Тогда надо магарыч давать старый Вордсворт.

— Магарыч?