Путешествия с тетушкой - Грин Грэм - Страница 34

Я задумался над тем, как ей ответить. Я знал, что приятнее всего ей было бы письмо, содержащее новости о Саутвуде, самые будничные детали — вплоть до состояния моих георгинов. А как же быть с моим эксцентричным путешествием в Стамбул? Упомянуть о нем вскользь выглядело бы неестественно и даже претенциозно, а если описать все приключения, рассказав про полковника Хакима, золотой слиток и генерала Абдула, она решит, что мой образ жизни полностью переменился, и это усилит ее чувство оторванности и одиночества в своем Коффифонтейне. Я стал уже сомневаться, стоит ли вообще отвечать, но вот на последней странице (бумага, видимо, съехала, и строчка побежала вверх, залезая на предыдущую строку) она писала: «Я так жду Ваших писем, они приближают ко мне Саутвуд». Я положил письмо в ящик письменного стола, где хранились другие ее письма.

Уже совсем стемнело, но до того, как принесут заказанный обед, оставалось все равно больше часу, поэтому я подошел к полкам, чтобы выбрать какую-нибудь книгу. Как и мой отец, я редко покупаю новые книги, хотя в отличие от него не ограничиваю свое чтение фактически одним-единственным автором. Современная литература меня не привлекает — на мой взгляд, наивысшего уровня английская поэзия и проза достигли в викторианскую эпоху. Если бы я стал писателем (а в юности, до того как матушка подыскала мне место в банке, я порой мечтал об этом), я взял бы себе за образец кого-нибудь из второстепенных прозаиков-викторианцев (подражать гениям — и пытаться бесполезно), скажем Р.Л.Стивенсона или даже Чарлза Рида. У меня много сочинений Уилки Коллинза, хотя его детективные вещи нравятся мне меньше остальных в этом отношении я не разделяю вкусов тетушки. Если бы мне выпало быть поэтом, я бы удовольствовался весьма скромным местом и был бы счастлив заслужить, если бы довелось, титул английского Маэни [Маэни, Фрэнсис Сильвестр (1804-1866) — ирландский поэт, более известный под псевдонимом Отец Праут], воспев Саутвуд, как он воспел Шендон [предместье ирландского города Корка]. Это одно из любимых моих стихотворений в «Золотой сокровищнице» Палгрейва. Быть может, упоминание в письме мисс Кин церкви св.Иоанна, чей колокольный звон доносится до меня воскресным утром, когда я работаю в саду, напомнило мне о Маэни, и я снял с полки антологию.

Строки о Святой Софии никогда прежде не были для меня наполнены таким смыслом: этот унылый мавзолей не идет ни в какое сравнение с нашим св.Иоанном, и упоминание о нем теперь всегда будет связываться в моем сознании с полковником Хакимом.

Одна книга вызывает в памяти другую, и вдруг впервые за много лет я достал том Вальтера Скотта. Я вспомнил, как отец любил гадать по его романам — это называлось играть в Sortes Virgilianae. Мать считала эту игру кощунственной, если только не гадать всерьез, по Библии. Я подозревал, что отец загибал уголки у определенных страниц, чтобы сразу попасть на подходящую фразу с целью подразнить и ошеломить мою мать. Однажды, когда он жестоко мучился от запора, он открыл «Роб Роя» якобы наугад и прочел вслух: «Вошел мистер Оуэн. С такой регулярностью действовал мозг и организм сего достойного человека…» И сейчас я решил погадать и подивился уместности попавшегося мне отрывка: «Один лишь добротный обед способен был поднять мое настроение, дабы я мог воспротивиться унынию, незаметно завладевавшему моей душой».

Я и вправду впал в угнетенное настроение, не знаю уж из-за чего: то ли сыграло роль письмо мисс Кин, то ли мне больше, чем я мог предполагать, не хватало общества моей тетушки, а может быть, Тули оставила некую брешь в моей душе. Теперь, когда у меня не было обязательств ни перед кем, кроме себя самого, радость от возвращения в свой дом и сад как-то начала меркнуть. В надежде отыскать утешительное изречение я снова раскрыл «Роб Роя» — и обнаружил между страницами любительский снимок: пожелтевший прямоугольник, изображающий хорошенькую девушку в старомодном купальном костюме, сделанный старомодной камерой Брауни. Девушка стояла, чуть пригнувшись, она уже успела спустить лямку с одного плеча и сейчас улыбалась, как будто ее застигли в момент переодевания. Я не сразу узнал тетушку Августу, а когда узнал, подумал прежде всего, как она была тогда привлекательна. Кто ее фотографировал? Сестра? Но в таком случае вряд ли она подарила бы подобную карточку моему отцу. Я заключил, что, скорее всего, он фотографировал ее сам и спрятал снимок в Вальтера Скотта, которого матушка наверняка не стала бы читать. Так вот какой она была в те далекие — сколько ей тут, едва ли больше восемнадцати — времена, когда она еще не свела знакомство с Карраном, или мсье Дамбрезом, или мистером Висконти. Судя по виду, от нее уже тогда можно было ожидать чего угодно. Мне попалась на глаза фраза о Диане Вернон [героиня романа «Роб Рой»] на одной из страниц, между которыми была вложена карточка: «Будь терпелив и покоен и предоставь мне следовать своим путем: коль скоро я закушу удила, никакая узда меня не удержит». Нарочно ли мой отец выбрал именно эту страницу, когда прятал снимок? Меня охватила тоска — тоска, какую я испытывал порой в банке, когда по долгу службы листал хранившиеся там старые документы, свидетельства давно утихших страстей. Я почувствовал прилив нежности к отцу — к этому ленивцу, лежавшему в пустой ванне прямо в пальто. Я ни разу не был на его могиле, так как он умер во время единственной в своей жизни поездки за пределы Англии, и я даже не знал, где она находится.

Я позвонил тетушке.

— Просто хочу пожелать доброй ночи и удостовериться, что все в порядке.

— В квартире пустовато без Вордсворта.

— Мне тоже что-то тоскливо — без вас и без Тули.

— Никаких новостей за время отсутствия?

— Только письмо от знакомой. Ей, видимо, тоже тоскливо. — Я запнулся, потом продолжал: — Тетя Августа, сам не знаю почему, но я думаю об отце. Странно, как мало знаешь о своих близких. Представляете, я не знаю даже, где он похоронен.

— Не знаешь?

— Нет. А вы?

— Знаю, конечно.

— Мне захотелось хотя бы раз побывать на могиле.

— У меня кладбища вызывают отвращение. Там всегда какой-то душный болотистый запах, как в джунглях. Вероятно, из-за всей этой влажной зелени.

— С возрастом, мне кажется, проникаешься большей привязанностью ко всему семейному — к домам и к могилам. Мне очень неприятно, что матушка закончила свой путь в полицейской лаборатории.

— Приемная мать, — поправила тетушка.

— Так где же мой отец?

— Как недостаточно верующая католичка, я не могу ответить на твой вопрос с определенностью, но его тело или, во всяком случае, то, что от него осталось, покоится в Булони.

— Так близко? Почему же его не перевезли в Англию?

— Моя сестра была человек несентиментальный и прагматичный. Твой отец уехал в Булонь на один день без ее ведома. Там после обеда он почувствовал себя плохо и почти сразу же умер. Пищевое отравление. Антибиотиков тогда еще не было. Пришлось произвести вскрытие, и моя сестра не пожелала везти домой распотрошенный труп. Поэтому она решила похоронить его на местном кладбище.

— Вы присутствовали на похоронах?

— Я в это время гастролировала по Италии. И услыхала об этом много позже. Мы с сестрой не переписывались.