Путешествия с тетушкой - Грин Грэм - Страница 19

— Воспоминания о чем, тетя Августа?

— О любви. Генри. Любви очень счастливой, пока она длилась.

— Расскажите мне.

Я был растроган, как бывал иногда растроган в театре при виде стариков, вспоминающих о прожитой жизни. Поблекшая роскошь комнаты казалась мне декорацией к спектаклю в Хеймаркете [один из лондонских театров]. На память пришли фотографии с Дорис Кин [известная английская актриса] в «Любовной истории» [пьеса Эдуарда Брусвера Шелдона, современника Дорис Кин] и с той актрисой в «Вехах» [пьеса Арнольда Беннета (1867-1931), опубликованная в 1919 г.] — забыл ее фамилию. Поскольку самому мне вспоминать было почти нечего, я как-то особенно ценил чувства у других.

Тетушка приложила платок к глазам.

— Тебе будет скучно. Генри. Недопитая бутылка шампанского, найденная случайно в старинном буфете, — игра ушла, вино выдохлось.

Эта банальная фраза сделала бы честь любому хеймаркетскому драматургу.

Я пододвинул стул и взял тетушкину руку в свою. Кожа была шелковистая на ощупь, и меня умилили маленькие коричневатые пятнышки, старческая крупка, которые ей не удалось запудрить.

— Расскажите, тетушка, прошу вас, — повторил я свою просьбу.

Мы оба замолчали, думая каждый о своем. Мне показалось, будто я на сцене играю какую-то роль в извлеченной на свет постановке «Вторая миссис Тэнкерей» [драма А.У.Пинеро (1855-1934), поставленная в Лондоне в 1893 г.]. Тетушкина жизнь была очень пестрой, в этом нет никаких сомнений, но когда-то здесь, в отеле «Сент-Джеймс и Олбани», она по-настоящему любила, и, кто знает, может быть, в ее прошлом кроется оправдание ее отношений с Вордсвортом… Гостиная в отеле напомнила мне другой отель «Олбани» в Лондоне, где жил капитан Тэнкерей.

— Дорогая тетя Августа, — сказал я, обняв ее за плечи. — Иногда становится легче, когда выговоришься. Знаю, я принадлежу к другому поколению, к поколению, у которого, быть может, больше условностей…

— История эта в общем-то постыдная, — сказала тетушка и опустила глаза со скромностью, которой я в ней раньше не замечал.

Я неожиданно для себя обнаружил, что как-то неловко стою перед ней на коленях, держа ее руку, но при этом одна нога у меня в чемодане.

— Доверьтесь мне, — сказал я.

— Я не полагаюсь на твое чувство юмора. Генри, я не могу тебе полностью доверять. Нам, я думаю, разное кажется смешным.

— Я ожидал услышать грустную историю, — сказал я с досадой, выбираясь из чемодана.

— Она и есть очень грустная, но по-своему. И в то же время довольно комичная, — сказала тетушка.

Я отпустил ее руку, и она повертела ею в разные стороны, будто примеряла перчатку в отделе удешевленных товаров.

— Надо завтра не забыть сделать маникюр, — сказала она.

Я был раздражен такой быстрой сменой настроений. Меня предательски заманили, и я поддался эмоциям, что мне было совсем не свойственно.

— Я только что видел Вордсворта, — сказал я, желая привести ее в замешательство.

— Вордсворта? Здесь, в отеле?

— Как это ни прискорбно, но я должен вас разочаровать — не в отеле. Я его встретил на улице.

— Где он живет?

— Я не спросил. И не дал вашего адреса. Мне в голову не пришло, что вам так не терпится его увидеть.

— Ты злой, Генри.

— Не злой, тетя Августа. Просто благоразумный.

— Не знаю, от кого в семье ты унаследовал благоразумие. Твой отец был человек ленивый, но благоразумным его уж никак не назовешь.

— А моя мать? — спросил я с надеждой поймать тетушку на слове.

— Будь она благоразумной, тебя бы здесь не было.

Она подошла к окну и стала смотреть через дорогу на сад Тюильри.

— Сплошные няньки с колясками, — сказала она и вздохнула. И снова при дневном свете она показалась мне старой и беззащитной.

— А вам никогда не хотелось иметь ребенка, тетя Августа?

— Для этого не было подходящих обстоятельств, — сказала она. — Из Каррана отец вышел бы очень ненадежный, а к тому времени, как мы познакомились с мистером Висконти, было поздновато — не совсем, конечно, поздно, но ребенок нужен на заре жизни, а мистер Висконти появился, когда солнце уже не было в зените. В любом случае мать из меня, надо признать, никудышная. Я бы таскала этого несчастного ребенка повсюду за собой, одному богу известно куда, но ведь могло случиться, что из него вырос бы человек вполне респектабельный.

— Как я, например.

— Что до тебя — я еще не совсем отчаялась, — сказала тетушка. — По отношению к бедному Вордсворту ты проявил достаточно благородства. Ты прав, что не дал ему моего адреса. Он был бы не совсем на месте здесь, в «Сент-Джеймс и Олбани». Жаль, что прошли времена рабства. Я могла бы сделать вид, что он у меня в услужении, и тогда его можно было бы поселить в «Сент-Джеймсе», по ту сторону садика. — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — Все же я расскажу тебе про мсье Дамбреза. Я очень его любила, и если у нас не было ребенка, то только потому, что это была поздняя любовь. Я не принимала никаких предохранительных мер, абсолютно никаких.

— Это вы о нем думали, когда я вошел?

— Да. Шесть счастливейших месяцев моей жизни, и прожили мы их здесь, в «Олбани». Мы впервые встретились вечером в понедельник возле Фуке. Он пригласил меня выпить с ним чашечку кофе, а в четверг мы уже поселились в «Олбани» — все очень естественно, любящая пара, у нас сразу же установились прекрасные отношения со швейцаром и горничной. Меня ничуть не беспокоило, что мсье Дамбрез женат: я ведь начисто лишена чувства ревности и, кроме того, мне доставалась львиная доля его любви — так, во всяком случае, я тогда думала. Он рассказал мне, что у него есть загородный дом под Тулузой, где живет его жена с шестью детьми — она вполне счастлива и поглощена семейными хлопотами и потому не требует к себе внимания с его стороны. Он уходил от меня утром в субботу после завтрака и возвращался вечером в понедельник, как раз перед сном. Очевидно, для того чтобы доказать мне свою преданность, он был особенно любящим в эту ночь с понедельника на вторник, так что середина недели проходила спокойно. Это соответствовало моему темпераменту — я всегда предпочитала редкие вакханалии еженощной рутине. Я действительно любила мсье Дамбреза — быть может, без той нежности, какую я испытывала к Каррану, но зато беззаботно, чего никогда не бывало с мистером Висконти. Самая сильная любовь не значит самая беззаботная. Сколько мы хохотали с мсье Дамбрезом! Потом-то я, конечно, поняла, что ему было над чем посмеяться.

Почему меня так неотвязно преследовала мысль о мисс Кин во время тетушкиного рассказа?

— Вам никогда не доводилось бывать в Коффифонтейне? — спросил я ее.

— Нет, никогда. А что? Где он находится?

— На краю света…

— Весь ужас заключался в том, что мсье Дамбрез никуда далеко не уезжал. Ни в какую Тулузу. На самом деле он был парижанин. Истина, когда она раскрылась, заключалась в том, что его жена и, кстати, четверо детей (один был уже пристроен в почтовое ведомство) жили совсем рядом, на улице Миромесниль, в десяти минутах ходьбы, если обойти сзади «Сент-Джеймс» и выйти на улицу Сент-Оноре, и что у него была еще одна любовница в номерах на первом этаже, точно таких же, как наши (он был человек справедливый), но только в «Сент-Джеймсе». Уик-энд он проводил с семьей на улице Миромесниль, а вторник, среду, четверг и пятницу, когда я думала, он работает, — за садиком, в «Сент-Джеймсе», с девушкой, которую звали Луиза Дюпон. Надо отдать ему должное, это был своего рода подвиг для человека, которому было сильно за пятьдесят и который отказался от полной нагрузки (он был одним из директоров какой-то металлургической фирмы) по причине слабого здоровья.

— Он был старше, чем я сейчас? — спросил я, не осознав толком, что говорю.

— Конечно, старше. Той женщине он сказал все то же, что и мне. Она тоже знала о том, что у него в Тулузе жена, но ей, естественно, и в голову не приходило, что у него есть любовница, можно сказать, в том же отеле. Он был человек широкой фантазии и любил женщин критического возраста. Это было очень счастливое время. Иногда он напоминал мне немного твоего отца — периоды сонливости сменялись у него буйным взрывом энергии. Позже, когда все раскрылось, он говорил мне, что всегда думал обо мне как о своей ночной красавице. Он сказал, что я хороша при ярком электрическом освещении. А ту, другую, он называл дневной подружкой, хотя она была всего на год или на два моложе меня. Он был большой распутник и, мне думается, совсем не на месте в своей металлургической компании.