Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 15

Чудно мне было сидеть совсем одному в этом жалком подвале, на этой запущенной улице Кэмден-Тауна, и читать сначала написанное мною много лет назад, а потом просматривать одно за другим письма Капитана, которых я до сих пор никогда не видел; все они лежали в конвертах с иностранными марками. Я вскоре обнаружил, что они по-прежнему приходили на этот адрес в Кэмден-Тауне, хотя Капитану хотелось, чтоб было иначе. По крайней мере в своих намерениях он был добр к нам обоим. Он довольно регулярно писал из своего далека, хотя редко сообщал свой адрес, чаще просил писать до востребования. В последний раз он исчез при мне незадолго до появления еще одного полицейского в штатском. А потом с интервалами в два-три месяца стали поступать от него небольшие пакеты — иногда с письмом, иногда без, но всегда с деньгами или ценностями. Пакет бросала в почтовый ящик чья-то рука, предварительно позвонив условным кодом.

— Мне это не нравится. Это же просто невыносимо, — сказала мне как-то Лайза. — Нечестно. Ведь такой уговор был только между ним и мной. Когда так звонят, я думаю… может, на этот раз… и все не он. Мне иногда кажется, что этот условный звонок — единственное, что нас вообще связывало. — И, следуя велению долга, добавила: — Кроме тебя, конечно.

Потом несколько месяцев денег не было и писем тоже. По счастью, владельцу дома отказали в разрешении снести его, как он намеревался, и он нехотя сдал три верхние комнаты вместе с мебелью, так что Лайза получала чаевые и могла кое-что заработать. В противном случае на ее жалованье сторожихи мы бы не жили, а лишь существовали бы впроголодь.

Перебирая сейчас письма Капитана, я вспомнил, как к нам вдруг пришло письмо с испанской маркой и штемпелем местечка на Коста-Брава. Капитан прислал тогда небывало крупную сумму — чек швейцарского банка на три тысячи фунтов, — и я вспомнил, как испуганно вскрикнула Лайза:

— Какой ужас! Что он наделал? Они же схватят его. Засадят в тюрьму на годы и годы.

В ту пору у нас с Испанией не было договора о выдаче преступников, и если не что другое, то, во всяком случае, это обстоятельство спасло Капитана от такой участи.

Я обнаружил это письмо наверху в одной из пачек и прочел его сейчас впервые. Судя по дате, оно прибыло незадолго до того, как я ушел от Лайзы и стал работать учеником репортера в местной газете, получив это место, несмотря на мой юный возраст, благодаря удачному описанию одного странного события, которого на самом деле никогда не было. Возможно, внимание редактора привлекло название моей вещицы — «Попался, который кусался». Мне было страшновато: а вдруг редактор проверит источник, на который я безо всяких оснований ссылался, но я хорошо рассчитал время — газета как раз шла в набор и редактору не терпелось поместить эту историю в выпуск до того, как она появится под крупными заголовками в таких гигантах, как «Мейл» или «Экспресс». До этого случая я был достаточно наивен и разделял убеждение Лайзы, что газете важнее правда, чем читательский интерес, но мой успех помог мне избавиться от наивности.

Я отправился к Лайзе сообщить добрую весть о том, что получил работу, — весть тем более, на мой взгляд, добрую, что я так лихо смошенничал (вот это, я считал, Капитан одобрил бы), — и обнаружил ее на кухне с письмом, которое я сейчас держал в руке.

Хотя Лайза велела мне уничтожить письма, я не собирался этого делать — во всяком случае, до тех пор, пока их не прочту. Конечно, когда я в следующий раз приду к ней в больницу, я заверю ее, что «даже из конвертов не вынимал — швырнул прямиком в печку». При этом вины я за собой не чувствовал. Таким сделали меня эти двое. И я имел право знать моих творцов.

Я заметил, что слово «любовь» по-прежнему отсутствовало, и, черт бы его подрал, что он хотел сказать этим «сферообразным»? Вернувшись к себе, я заглянул в словарь и обнаружил: «похожий на шар»! Наконец-то я добрался до смысла хоть одного из тех выражений, которые Капитан любил употреблять.

Лайза не показала мне тогда этого письма, но я и сейчас помню — хотя прошло столько лет, — как увлажнились ее глаза, когда она получила чек, и как она сказала мне чуть ли не с отчаянием:

— Он пишет столько ерунды. У меня нет времени на все эти глупости.

— У тебя такой несчастный вид, — сказал я ей. — Что — плохие вести?

— Да нет, просто я лук резала. Что это он написал, будто слышит колокольчики мулов?

— Так ведь в Испании, наверно, есть мулы.

— Но он же опять уезжает из Испании и даже не говорит — куда. А «стану сферообразным»? — добавила она. — Что это значит? Не понимаю я этих его выражений. Но он всегда был такой. Он же образованный.

Она все-таки получила деньги по чеку и дала мне мою долю, но переезжать из подвала не захотела.

— Не собираюсь я жить за его счет и тянуть из него все соки, — сказала она как-то. — Сохраню, сколько смогу, пока он не позвонит в дверь.

Насколько я знаю, она так и не получила нового адреса до востребования, чтобы ответить ему, и, когда прошел еще год, начала говорить о Капитане в прошедшем времени, как говорят о мертвеце.

— Даже если б он сидел в тюрьме, — сказала она мне, — все равно он бы сумел мне написать.

Я забрал письма вместе с моей незаконченной, нацарапанной авторучкой рукописью в двухкомнатную квартирку, на которую сменил однокомнатное жилище в Сохо, когда получил свою долю чека, и в последующие недели по многу раз перечитывал письма Капитана. У меня было такое впечатление, будто я гляжу чужими глазами на умирающую женщину, которая была мне вместо матери, и, всматриваясь в нее сквозь строки писем, все меньше понимаю: что связывало этих двух людей и в то же время так странно удерживало на расстоянии? С тех пор как я ушел из «дома», я дважды, можно сказать, влюблялся, и всякий раз роман оканчивался (для меня, во всяком случае) вполне счастливо, так что я с возрастающей уверенностью смотрел в будущее, ожидая встречи с какой-то третьей девушкой. С теми обеими девушками во время моих кратких отсутствий я обменивался письмами, которые, я полагаю, можно было бы назвать «любовными». (Я сохранил письма девушек как доказательство моих успехов, и, думаю, девушки с не меньшей гордостью сохранили, по всей вероятности, мои послания к ним.) Уж в этих-то письмах не было недостатка в слове «любовь» и содержалась куча намеков на те радости, которые мы вместе делили, а вот читая письма Капитана, я как бы вступал в неведомую страну, где говорили на совершенно незнакомом мне языке, и, если даже попадалось какое-то слово, схожее со словом моего языка, оно, казалось, имело совсем иной смысл.