Человеческий фактор - Грин Грэм - Страница 25

— Да, полагаю, что так.

— Мне б хотелось все-таки, чтобы вы рассказали мне, — теперь ведь это уже не имеет значения, верно? — как вам удалось вывезти ту девчонку-банту. Очевидно, переправили ее в Свазиленд?

— Да.

— Я-то думал, что эта граница у нас прочно на замке — перейти ее могут разве что настоящие знатоки своего дела — партизаны. А я никогда не считал вас знатоком по этой части, хотя и знал, что у вас есть связи с коммунистами, но я полагал, они были вам нужны для этой вашей книжки об апартеиде, которая так и не вышла в свет. Вы тогда лихо меня провели. Не говоря уж о Ван Донке. Помните капитана Ван Донка?

— О да. Очень живо.

— Мне пришлось просить полицейскую службу безопасности убрать его из-за вашего дела. Очень неуклюже он действовал. Я был уверен, что, сиди девчонка у нас в тюрьме, вы бы согласились работать на нас, а он ее упустил. Понимаете, — только не смейтесь! — я-то был убежден, что это была настоящая любовь. Слишком много я знал англичан, которые начинали с нападок на апартеид, а кончали в кровати подосланной нами девчонки-банту. Романтическая идея преступить несправедливый, с их точки зрения, закон манит их не меньше, чем черная задница. Я и помыслить не мог, что эта девица — Сара Ма Нкоши, так, по-моему, ее звали? — все это время была агентом Шестого управления.

— Она сама об этом не знала. Верила, как и все, что я пишу книгу. Выпьете еще?

— Благодарю. Выпью.

Кэсл налил виски в оба стакана, делая ставку на то, что у него более крепкая голова.

— Судя по тому, что нам известно, она была неглупа. Мы весьма внимательно просветили ее. Окончила Африканский университет в Трансваале, где профессора «дяди Томы» готовят, как правило, опасных студентов. Правда, я все время сталкивался с тем, что чем умнее африканец, тем легче его перевербовать — на ту сторону или на другую. Подержи мы эту девчонку с месяц в тюрьме, и я уверен, мы сумели бы ее перевербовать. Она могла бы быть полезна нам обоим сейчас, в этой операции «Дядюшка Римус». Или нет? Забываешь ведь об этом старом дьяволе — Времени. Сейчас из нее, наверно, уже песок начал сыпаться. Женщины-банту так быстро стареют. Обычно они перестают представлять интерес — во всяком случае, для белого человека — задолго до тридцати. Знаете, Кэсл, я действительно рад, что мы будем работать вместе и что вы — не тот, чем мы в БОСС вас считали, не из тех идеалистов, которые хотят изменить человеческую природу. Мы знали людей, с которыми вы были связаны, — или большинство из них, — и мы знали, какую ерунду они вам несли. Но вы провели нас, а уж этих банту и коммунистов и подавно. Они, наверно, тоже считали, что вы пишете книгу, которая сослужит им службу. Учтите, я не настроен против африканцев, как капитан Ван Донк. Я считаю себя стопроцентным африканцем.

Это говорил сейчас безусловно не Корнелиус Мюллер, бледнолицый служака из Претории, — тот конформист никогда не мог бы говорить так свободно и доверительно. Даже смущение и неуверенность, чувствовавшиеся в нем несколько минут назад, исчезли. Виски вылечило его. Теперь это был высокопоставленный офицер БОСС, приехавший с поручением за границу и не подчиняющийся никому ниже генерала. Он мог позволить себе расслабиться. Он мог позволить себе — не очень-то приятная мысль — стать самим собой, и Кэслу показалось, что по вульгарности и примитивности речи он все больше и больше походил на капитана Ван Донка, которого Кэсл глубоко презирал.

— Я недурно проводил уик-энды в Лесото, — сказал Мюллер, — общаясь с моими черными братьями в казино отеля «Холидей-Инн». Должен признаться, у меня там было дважды даже… ну, словом, маленькое приключеньице… там ведь все это выглядит как-то иначе… и конечно, совсем не противозаконно. Это ведь была уже не наша республика.

Кэсл крикнул:

— Сара, сойди вниз с Сэмом — пусть он пожелает доброй ночи мистеру Мюллеру.

— Вы женаты? — спросил Мюллер.

— Да.

— В таком случае я тем более польщен, что вы пригласили меня к себе. Я привез с собой несколько маленьких сувениров из Южной Африки — может быть, вашей жене что-то из них понравится. Но вы не ответили на мой вопрос. Теперь, когда мы работаем вместе, — а я, вы же помните, еще тогда этого хотел, — может, все-таки расскажете, как вы вывезли ту девчонку? Это ведь уже не может повредить никому из ваших прежних агентов, а для «Дядюшки Римуса» имеет определенное значение, как и для тех проблем, которые нам с вами придется решать. У вашей страны и у моей — ну и, конечно, у Штатов — есть теперь общая граница.

— Возможно, она сама вам все расскажет. Разрешите представить вам мою жену и моего сына Сэма.

Они как раз спустились с лестницы, и Корнелиус Мюллер повернулся.

— Мистер Мюллер спрашивал меня, как я вывез тебя в Свазиленд, Сара.

Он недооценил Мюллера. Поразить его не удалось.

— Очень рад познакомиться с вами, миссис Кэсл, — сказал Мюллер и пожал Саре руку.

— Нам не удалось познакомиться семь лет назад, — сказала Сара.

— Да. Пропустили целых семь лет. У вас очень красивая жена, Кэсл.

— Спасибо, — сказала Сара. — Сэм, подай руку мистеру Мюллеру.

— Это мой сын, мистер Мюллер, — сказал Кэсл. Он знал, что Мюллер отлично разбирается в оттенках кожи, а Сэм был очень черный.

— Как поживаешь, Сэм? Уже ходишь в школу?

— Он пойдет в школу через неделю-другую. А теперь, Сэм, живо в постель.

— А вы умеете играть в прятки? — спросил Сэм.

— Когда-то играл, но я всегда готов научиться новым играм.

— А вы тоже шпион, как мистер Дэвис?

— Я же сказал: в постель, Сэм.

— А есть у вас ручка с ядом?

— Сэм! Наверх!

— Теперь ответь на вопрос мистера Мюллера, Сара, — сказал Кэсл. — Где и каким образом ты перешла границу в Свазиленд?

— По-моему, я вовсе не обязана ему об этом рассказывать, как ты считаешь?

Корнелиус Мюллер сказал:

— О, забудем про Свазиленд. Это дело прошлое, и было это в другой стране.

Кэсл наблюдал, как Мюллер приспосабливается к обстановке, словно хамелеон к цвету почвы. Вот так же, должно быть, приспосабливался он и во время своих уик-эндов в Лесото. Возможно, Мюллер не вызывал бы у Кэсла такой неприязни, если бы меньше приспосабливался. На протяжении всего ужина Мюллер поддерживал вежливую беседу. «Да, — подумал Кэсл, — право же, я предпочел бы капитана Ван Донка. Ван Донк, увидев Сару, сразу ушел бы из дома. У предрассудков есть что-то общее с идеалами. А у Корнелиуса Мюллера нет ни предрассудков, ни идеалов».

— Как вы находите, миссис Кэсл, здешний климат после Южной Африки?

— Вы хотите сказать — погоду?

— Да, погоду.

— Здесь меньше крайностей, — сказала Сара. — А вы иной раз не чувствуете, что вам недостает Африки? Я приехал сюда через Мадрид и Афины, так что я уже несколько недель не был дома, и знаете, чего мне тут недостает больше всего? Отвалов возле Йоханнесбурга. Их цвета на закате солнца. А вам чего недостает?

Вот уж никак Кэсл не подозревал, что у Мюллера есть эстетическое чувство. Появилось ли оно вместе с продвижением по службе, сопровождавшимся расширением интересов, или же это приспособление к данному случаю и к данной стране, такое же, как и его любезность?

— У меня другие воспоминания, чем у вас, — сказала Сара. — И моя Африка — другая.

— Да ну что вы, мы же оба африканцы. Кстати, я привез с собой несколько сувениров для моих здешних друзей. Хоть я и не знал, что вы будете в их числе, я привез вам шаль. Вы же знаете, какие великолепные ткачи в Лесото — «королевские ткачи». Вы примете шаль от вашего старого врага?

— Конечно. Это очень любезно с вашей стороны.

— А как вы думаете, леди Харгривз примет сумку из страусовых перьев?

— Я ее не знаю. Спросите у моего мужа.

«Едва ли это будет в ее вкусе — она ведь привыкла к крокодиловым», — подумал Кэсл, а вслух сказал:

— Безусловно… от вас…

— У меня, видите ли, так сказать, семейный интерес к страусам, — пояснил Мюллер. — Мой дед был, как теперь принято говорить, одним из страусиных миллионеров — война четырнадцатого года разорила его. У него был большой дом в Капской провинции. Когда-то по был роскошный дом, а сейчас — одни развалины. Страусовые перья так и не вошли снова в моду в Европе, и отец обанкротился. Но мои братья все еще держат несколько страусов.