Брайтонский леденец - Грин Грэм - Страница 16

— Конечно, та.

— Я подходил к телефону. Пинки.

— А она узнала твой голос?

— А мне откуда знать, Пинки?

— Кто ее спрашивал?

— Она не знает. Она сказала, что передает тебе это, потому что ты просил ее позвонить. Пинки, вдруг шпики уже что-то пронюхали?

— Ну, на это у них не хватит ума, — ответил Пинки. — Может, это кто-нибудь из ребят Коллеони хотел разведать насчет своего приятеля Фреда. — Он снял второй башмак. — Нечего тебе трусить, Спайсер.

— Ее спрашивала женщина, Пинки.

— Я не беспокоюсь. Фред умер своею смертью. Таково заключение дознания. Можешь забыть об этом. Теперь мы должны подумать о другом. — Он аккуратно поставил башмаки под кровать, снял пиджак, повесил его на медный шарик, снял брюки и лег поверх одеяла в трусах и рубашке. — Я думаю, Спайсер, тебе надо отдохнуть. У тебя вид совсем измотанный. Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь увидел тебя в таком состоянии. — Он закрыл глаза. — Иди, Спайсер, и успокойся.

— Если эта девушка когда-нибудь узнает, кто положил карточку…

— Она никогда не узнает. Выключи свет и убирайся.

Свет погас, а за окном, как лампа, появилась на небе луна и поплыла над крышами, отбрасывая тени от облаков на меловые холмы, освещая над Уайтхок-Боттом пустые белые трибуны ипподрома, похожие на камни Стоунхенджа, сияя над морем, приливающим от Булони и плещущимся вокруг Дворцового мола. Она освещала и умывальник, и открытую дверцу, за которой стоял ночной горшок, и медные шарики по углам кровати.

Малыш лежал на постели. Чашка кофе стыла на умывальнике, постель была усыпана крошками от печенья. Он лизнул химический карандаш, углы его губ были выпачканы лиловым. Он написал: «Учтите наши предупреждения в моем последнем письме», — и в конце поставил: «П.Браун, секретарь. Защита букмекеров»." На умывальнике лежал конверт, адресованный мистеру Дж.Тейту; угол конверта был залит кофе. Окончив писать, Малыш опять положил голову на подушку и закрыл глаза. Он тотчас же заснул, как будто щелкнул затвор экспонометра при фотосъемке. У него не было сновидений. Сон его был просто отправлением физической потребности. Когда Дэллоу открыл дверь, он сразу проснулся.

— Ну? — спросил он, лежа неподвижно, совершенно одетый, среди крошек печенья.

— Тебе письмо, Пинки. Джуди принесла его наверх.

Малыш взял письмо.

— Какое шикарное письмо, Пинки, — заметил Дэллоу. — Понюхай его.

Малыш поднес к носу розоватый конверт. Он пах, как драже для освежения дыхания.

— Ты что, не можешь отшить эту шлюху? — спросил Малыш. — Если Билли узнает…

— Кто мог написать такое шикарное письмо. Пинки?

— Коллеони. Он хочет, чтобы я зашел поговорить с ним в «Космополитен».

— В «Космополитен», — с отвращением повторил Дэллоу. — Ты ведь не пойдешь, правда?

— Конечно, пойду.

— Не такое это место, где чувствуешь себя как дома.

— Шикарное, как его почтовая бумага, — заметил Малыш. — Стоит кучу денег. Он думает припугнуть меня.

— Может быть, нам лучше оставить Тейта в покое.

— Снеси мой пиджак вниз к Биллу. Скажи ему, чтобы он почистил его и отутюжил. Вычисти мне ботинки. — Он вытолкнул их ногой из-под кровати и сел. — Он хочет посмеяться над нами. — Малыш видел себя в зеркале, наклонно висящем над умывальником, но быстро отвел взгляд от отражения своих гладких, еще не знавших бритвы, щек, мягких волос, стариковских глаз; все это его не интересовало. Гордость не позволяла ему заботиться о своей внешности.

Поэтому он был совершенно спокоен и уверен в себе, когда немного спустя ждал Коллеони под куполом большого, освещенного сверху вестибюля; мимо него проходили молодые люди в свободных спортивных пальто, в сопровождении маленьких накрашенных существ, которые звенели, как хрусталь, когда до них дотрагивались, но казались острыми и жесткими, как жесть. Они ни на кого не смотрели, проносясь через вестибюль так же, как они проносились в гоночных машинах по Брайтон-роуд, заканчивающейся для них высокими стульями Американского бара в «Космополитене». Из лифта вышла тучная женщина в белых песцах; она посмотрела на Малыша, потом снова вошла в лифт и грузно поднялась наверх. Какая-то маленькая еврейка повертелась вокруг Малыша с вызывающим видом, затем села на диванчик и вместе с другой, такой же маленькой еврейкой, стала обсуждать его внешность. Мистер Коллеони шел к нему через целый акр пушистого ковра из гостиной в стиле Людовика XVI, ступая на носки своих лакированных ботинок.

Коллеони, еврей небольшого роста, с аккуратным круглым животиком, был одет в серый двубортный пиджак; глаза его поблескивали, как изюминки. Волосы у него были жесткие и седые. Шлюхи на диванчике перестали болтать, когда он проходил, и внимательно на него посмотрели. При каждом его шаге слышалось легкое позвякивание — единственный звук в царившей вокруг тишине.

— Вы меня спрашивали? — сказал он.

— Это вы меня спрашивали, — ответил Малыш. — Я получил ваше письмо.

— Но, конечно, вы не мистер П.Браун? — спросил он, легким, растерянным движением разведя руки, и объяснил: — Я ожидал увидеть кого-нибудь гораздо старше.

— Вы хотели видеть меня, — повторил Малыш.

Глазки-изюминки окинули его взглядом: отпаренный костюм, узкие плечи, дешевые черные башмаки.

— Я думал, мистер Кайт…

— Кайт умер, — сказал Малыш, — вы же знаете.

— Я упустил это из вида, — ответил мистер Коллеони. — Ну, конечно, тогда дело другое…

— Вы можете говорить со мной вместо Кайта, — сказал Малыш.

Мистер Коллеони усмехнулся.

— Вряд ли это необходимо, — ответил он.

— А стоило бы, — возразил Малыш.

Из Американского бара доносились негромкие взрывы смеха и — динь, динь, динь — позвякивал лед. На пороге кабинета в стиле Людовика XVI появился мальчик-рассыльный. «Сэр Джозеф Монтегью, сэр Джозеф Монтегью», — прокричал он и прошел в маленькую гостиную в стиле Помпадур. Мокрое пятно около нагрудного кармана Малыша, куда не попал утюг Билли, медленно испарялось в теплом воздухе «Космополитена».

Мистер Коллеони вынул руку из кармана и быстро похлопал Малыша по плечу.

— Пойдемте со мной, — сказал он.

Он шел впереди, ступая на носки своих лакированных ботинок, мимо диванчика, где шептались маленькие еврейки, мимо столика, у которого какой-то человек говорил: «Я сказал ему, что не дам больше десяти тысяч», мимо старика, сидевшего с закрытыми глазами над остывающей чашкой чая. Мистер Коллеони посмотрел на него через плечо и любезно сказал:

— Обслуживание здесь уже не то, что было прежде.

Он заглянул в кабинет в стиле Людовика XVI. Там, среди множества китайских безделушек, женщина в розовом, со старомодной тиарой на голове, писала письмо. Мистер Коллеони не стал входить.

— Мы пойдем в такое место, где можно поговорить спокойно, — сказал он и, повернув обратно, все так же на цыпочках прошел через холл.

Старик уже открыл глаза и пробовал пальцем свой чай. Мистер Коллеони направился к позолоченной решетке лифта.

— Номер пятнадцатый, — сказал он. Они, словно ангелы, стали возноситься вверх, к тишине и покою. — Хотите сигару? — спросил мистер Коллеони.

— Я не курю, — ответил Малыш.

Снизу, из Американского бара, донесся последний взрыв смеха, послышался последний слог имени, произнесенного мальчиком-рассыльным, вернувшимся из маленькой гостиной в стиле Помпадур: «…гью». Дверцы лифта раздвинулись, и они очутились в обитом чем-то мягким, непроницаемом для звука коридоре. Мистер Коллеони остановился и закурил сигару.

— Разрешите взглянуть на вашу зажигалку, — сказал Малыш.

Маленькие острые глазки мистера Коллеони тускло поблескивали в рассеянном электрическом свете невидимых ламп. Он подал Малышу зажигалку. Тот повертел ее и посмотрел на пробу.

— Настоящее золото, — сказал он.

— Я люблю хорошие вещи, — ответил мистер Коллеони, отпирая дверь. — Присаживайтесь.