Присяжный заседатель - Грин Джордж Доус - Страница 70

На балюстраде стоит Энни.

Энни?

Ах, Энни, Энни. Моя любовь была столь яростной, что ты не смогла взглянуть ей в глаза. Орион и Плеяды, Учитель и Присяжный, всесокрушающий напор Тао, разрывающий наши сердца и очищающий нас от скверны. Если я совершил хоть одну ошибку, Энни, если я хоть на шаг свернул с Тропы обожженной, но чистой любви…

Энни вскидывает руку. В ней револьвер тридцать восьмого калибра.

Но Оливер, который почему-то тоже находится на балюстраде, подбегает к матери, хватается руками за перила, смотрит вниз.

— Уйди отсюда! — кричит Энни. — Тебя здесь быть не должно.

— Но ведь я здесь, — возражает Оливер.

— Тогда отвернись.

Но Оливер не хочет отворачиваться. Он во все глаза смотрит на человека, истекающего кровью. Вот Учитель, вот его изуродованная рука. Учитель медленно опускается на четвереньки. Дело в том, что у левой щиколотки кобура с короткоствольным пистолетом двадцать второго калибра.

— Оливер, отвернись! — приказывает Энни. Все слышат ее голос, но мальчик не выполняет команду матери.

Учитель смотрит на него с улыбкой. Тебе нужно избавиться от нерешительности, Оливер. Мечтательность — замечательное качество, но, кроме того, еще нужно уметь действовать. И действовать быстрее, пока судьба не отобрала предоставленный шанс.

Если бы ты послушался мать, думает Учитель, она бы меня уже убила. Я в этом не сомневаюсь, в ее глазах непреклонность. И тогда энергия Тао развеялась бы по ветру. Ты смог бы прожить свою никчемную жизнь, над которой все так трясутся.

Один из людей на балюстраде, гринго, говорит:

— Энни, убери револьвер.

Должно быть, это ее бывший любовник по прозвищу Черепаха.

— Никуда он от нас не денется. Он не сможет тебе больше вредить.

Энни его не слушает.

— Оливер, тебе нельзя на это смотреть! Отвернись.

— Энни, нельзя стрелять в безоружного человека, — говорит Черепаха. — Это убийство.

— Я должна.

— Энни, черт тебя подери! Мы его уже взяли! Все кончилось! Убери револьвер!

— Он убьет моего, ребенка.

— Он отправится в тюрьму!

— А потом выйдет оттуда и убьет моего ребенка.

— ОТДАЙ РЕВОЛЬВЕР!

Черепаха протягивает руку, но Энни делает шаг в сторону.

— Я должна.

Учитель обращается к ней тихим, спокойным голосом. Кричать необходимости нет — в этих старых стенах превосходная акустика.

— Напрасно вы не слушаетесь хорошего совета, Энни. Мы все вас любим. Подумайте, что, будет, если вас посадят в гватемальскую тюрьму. Кто будет воспитывать Оливера? Вы должны заботиться о сыне. Забудьте о мести, кому нужна месть? Подумайте о…

Он пытается вспомнить какую-нибудь полезную цитату из Лао Цзы. Какую-нибудь мудрую мысль, которая восстановит утраченную логику и поможет Энни образумиться. Однако сосредоточиться трудно. Во-первых, Учителя отвлекают эти звериные хари на балюстраде. Снизу, из городка, доносятся аккорды маримбы. Да и левая рука уже нащупала под брючиной спрятанный пистолет. Как ярко светит солнце! Над горой вьется стая птиц…

Тут слишком много света. Учителю трудно сфокусировать зрение. Он запинается, и тут Оливер говорит:

— Мама, ты права. Прикончи его.

После чего мальчик отворачивается.

Слишком поздно, сынок, слишком поздно. Теперь Энни моя. Ее серые глаза во власти моего взгляда. Я подчиню себе ее хаотическую душу, мой голос, легко раскатывающийся по старой церкви, лишит ее воли.

— Подумайте об Оливере. Что с ним будет, если вы окажетесь в гватемальской тюрьме? — Пальцы Учителя сжимают гладкую рукоять пистолета. — Кому от этого будет лучше? Энни, ради блага вашего ребенка…

Вот этих слов говорить не следовало. Энни вскидывает руку с револьвером, и вместо слов из горла Учителя вырывается какой-то лай. Язык его больше не слушается. Чудовищный грохот, половина мира и половина тела затянуты черной пеленой. Все окрашено в цвет крови. Учитель хочет выплюнуть кровь, но никак не может понять, где она — во рту или в глазу. Вдруг вместе с кровью он выплюнет собственный глаз? Хаос, смятение. Свечение Тао охладевает. Света все меньше и меньше. Еле можно различить мальчика на балюстраде.

Учитель вытаскивает из кобуры пистолет, поднимает руку, но в этот миг старые стены наполняются грохотом множества выстрелов.

Ах вы, жалкое отребье. Вы превращаете все мои уроки в прах. В Учителя стреляет сова, стреляет свинья, стреляет индейский бог Зеке, стреляет обезьяна, клоун, даже Энни, его Энни, его упрямая земная невеста. Энни, Энни, Энни, дочь хаоса, убивает Учителя.

Глава 16

БЕШЕНАЯ БАРАБАННАЯ ДРОБЬ

Вокруг Энни кромешная тьма. Глаза ее зажмурены, потому что старая церковь вдруг озарилась нестерпимым сиянием — Энни ослепла от вида крови.

Она стоит и ждет, пока утихнет эхо выстрелов.

Кто-то забирает у нее револьвер, словно перчатку с руки стянули.

Постепенно в гулкой тишине начинают раздаваться звуки долины.

После залпа многие оркестрики в городке замолчали, но один продолжает наяривать, как ни в чем не бывало. Отстукивает бешеную барабанную дробь. Потом Энни слышит крик птицы. Где-то ржет лошадь. Лают собаки. Во всех этих звуках нет ритма, нет причины, нет смысла. Энни протягивает руку, прижимает к себе Оливера. Какие-то голоса доносятся снизу, в церкви тоже кричат. Это не испанский язык, это гортанный, пчелиный язык местных индейцев. Энни прижимается губами к волосам своего сына. Скоро я открою глаза, думает она. Но сначала я должна как следует запомнить эту чудесную картину: вот он лежит в луже крови, вся церковь в крови, а вдали воют собаки города Туй-Куч. Я хочу провести пальцами по ресницам моего ребенка, по его вискам, щекам, ощутить мягкий пух на его шее, пощекотать его, чтобы он расхохотался. Хочу услышать его смех, сливающийся с беспорядочным лаем собак, с грохотом местной музыки, со всем этим многообразным бедламом. Лайте громче, собаки! Пусть звуков станет больше! Тогда я открою глаза. Хочу, чтобы было больше этого молчаливого тягучего солнечного света, от которого мои веки наливаются цветом крови. Пусть пахнет волосами Оливера, пусть громче звучат эти гортанные крики, пусть неистовее ржут лошади. Еще секунду, еще две.