НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 16 - Казанцев Александр Петрович - Страница 26

И вот в дни окончания этой войны я снова услышал «Сказки Венского леса», услышал, стоя у памятника Иоганну Штраусу.

Мог ли я не пойти в Венский лес?

Я никогда не подозревал, что Венский лес расположен на горе и что аллеи его вьются серпантином. Я выходил из машины, бродил среди деревьев, старался представить себе Штраусовскую сказку.

Аллея поднималась к расположенному наверху ресторану, откуда открывался чудесный вид на Дунай и Вену, прикрытых голубоватой дымкой. Глядя в такую даль, всегда хочется взмыть вверх, облететь просторы.

Слух резанул громкий дробный стук. Но на этот раз это были не автоматы, а пневматические молотки.

Венцы в аккуратных спецовках с множеством карманчиков старательно вырубали из тротуара каменную плиту с изображением немецкого орла, держащего свастику. Ее когда-то с помпой водрузили на место, откуда Гитлер жадно смотрел на Вену после аншлюсса. Не потягалась во времени эта плита с плитами музыкантов!

Аллеи в Сокольниках совсем не походят на аллеи Венского леса. Они идут по прямым просекам подлинно русского леса, по которому мчались в старину доезжачие и сокольничьи царской охоты. Таких сосен-исполинов, раскидистых елей, таких белоствольных «девичьих» берез не встретишь в Венском лесу среди грабов, вязов и диких каштанов. Но сказка Венского леса в первых числах июля, в год повторной солнечной активности перекочевала с отрогов Альп к нам в Сокольники.

После пения Милицы Кориус (воспитанницы Киевской консарватории) в «Большом вальсе» я тридцать лет не слышал исполнения этой блестящей вариации.

И вот мне привелось снова услышать этот вальс в Зеленом театре Сокольников.

Конферансье объявил номер и я почему-то заволновался. Но едва появилась певица, и я услышал ее сильный, гибкий и звонкий, как хрустальная струя, голос, я увидел чудом помолодевшую героиню «Большого вальса». Блестящие рулады сверкали, словно их можно было различить в воздухе, они ослепляли.

Вдруг я вздрогнул и оглянулся. Нет, я не ослышался. На соловьиный голос певицы характерным щелканьем отозвался в кустах соловей.

Все, все, кто сидели в тот вечер в Зеленом театре, невольно посмотрели на освещенную прожекторами листву, обрамлявшую открытый зал.

А в листве отозвался второй соловей.

Надо было видеть в те минуты лицо певицы. Она услышала своих партнеров и засияла внутренним светом.

Когда голос ее рассыпался бисерным каскадом, два соловья не просто повторяли руладу, а пели вместе с ней в терцию, в кварту, украшали паузы музыкальными рефренами и коденциями.

Я слушал, затая дыхание. Никогда я не мог себе представить, что соловьи так понимают, чувствуют музыку и так виртуозны! Они были ничуть не хуже излюбленного колоратурами флейтиста, оттеняющего голос. Своей птичьей импровизацией они сделали сказку Венского лесе поистине волшебной.

Неужели никто из тысяч сидящих на этом необыкновенном концерте не захватил с собой магнитофона? Каким шедевром обогатил бы он мир застывших звуков!

Когда «Большой вальс» закончился и счастливая, возбужденная певица кланялась публике, она смотрела на листву.

Публика устроила овацию. Многие смотрели туда же, куда и певица.

Всем хотелось, чтобы соловьи вместе с ней спели «на бис».

Но конферансье безжалостно объявил следующий номер, потом еще один. На концертах действуют свои законы. Артисты пели снова и снова, но… лесные певцы улетели. Они ни с кем больше не захотели петь, отпев свою удивительную запоздалую песню ушедшей весны.

Мне никогда не забыть этого удивительного трио, которое убедило меня, что Иоганн Штраус был прав, назвав свой вальс сказкой.

Спасибо ему за эту сказку, спасибо «народным артистам леса», исполнившим ее, спасибо певице Валерии Новиковой, 4 июля 1969 года заколдовавшей их в Сокольниках.

— Значит, хоть и фантастика, а было это? — спросил дотошный слушатель.

— Конечно, — заверил я.

— Ясно — вставил скептик. — Направленное излучение. Без бионики не обойтись.

— Не знаю, — признался я. — Мне хотелось без бионики…

МАТЧ АНТИМИРОВ

— Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? — спросил я нашего прославленного гроссмейстера. Он удивленно посмотрел на маня:

— Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получать ответы из прошлого? Бред!

— А если серьезно?

— Машина времени? Знаю я вас, фантастов! Четырехмерный континуум «пространство-время»… Это понятие ввел Минковский для математического оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там на поверку оказывалось величиной мнимой. Знаем!

— И все же… Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? — искушал я.

Гроссмейстер был задет за живое.

— О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но…

И я рассказал тогда гроссмейстеру, как в день, когда к нам в Центральный Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я пригласил его послушать «парапсихологов». Ведь фантаста должно интересовать все, что не укладывается в рамки известного.

Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик, оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже о нейтрино, доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров, но и во времени — в прошлое и… в будущее. Здесь мы с Лемом многозначительно переглянулись.

Но парапсихолог нимало не был смущен нашим скептицизмом, который по всем законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами, представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это можно было вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и дальше, а карта покоящаяся в колоде под нашей, «сиюминутной», — это прожитый нами вчерашний день. И таких «слоев времени» несчетное множество. Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать «высшим взором» из нашей карты в соседнюю.

После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над «научным обоснованием» хиромантии.

Лем оказался человеком невысокого роста, подвижным, умным, острым на язык, веселым. Улыбаясь, он сказал, что на этом докладе не хватало еще одного фантаста — Герберта Уэллса. Ему, придумавшему «машину времени», но не придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать, будто перемещение во времени возможно.

— Если проколоть иглой колоду карт, — подсказал я.

— Вот именно! — подхватил Лем и добавил. — Впрочем, оракулы, кудесники, предсказатели существовали и раньше Уэллса.

— А цыганки и сейчас раскидывают карты, — напомнил я.

— Ой, сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз пик, — смеясь сказал Лем. — А ведь гадальная колода карт нечто знаменательное, не правда ли? В ней — образ антимиров, смещенных во времени.

Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из подмосковных физических центров. Ученый широких взглядов, он живо интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома, что могло бы служить второй его докторской диссертацией на этот раз в области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут за горное дело, а он чтит «игорное». Профессор Поддьяков имел в виду шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.