Прекрасная Катрин - Бенцони Жюльетта - Страница 70

– Какое мне дело до короля? Может ли быть для меня королем тот, кто без вины объявил нас вне закона, кто разорил мою семью, чтобы доставить удовольствие фавориту? Нет, Катрин, у меня нет больше короля! Поверь мне, я нападу на этого смердящего пса без всяких угрызений совести, ибо ни в чем я не преступаю законов чести и долга… наоборот! Если я убью его, многие будут мне благодарны.

Поцеловав жену, он направился к своему коню, которого держал за повод Фортюна. Катрин хотела броситься за ним, но остановилась: никогда он ей не позволит! Надо дать им отъехать, а затем следовать за ними на расстоянии.

Из дома вышли Сара с Мишелем на руках, Изабелла де Монсальви и Донасьена, которая вытирала фартуком заплаканные глаза. Малыш лепетал что-то невнятное и пускал пузыри. Мари же исчезла будто по волшебству. Подчиняясь движению сердца, Катрин взяла на руки сына. Сегодня он был в превосходном расположении духа и улыбался матери, чьи глаза увлажнились от нежности. Какой жестокий контраст между этим веселым младенцем и малочисленными, плохо вооруженными людьми, которые собирались вступить в сражение с наемниками, закаленными во множестве битв, не знающими жалости и пощады… Слезы катились по ее щекам, и она не замечала, что Изабелла внимательно наблюдает за ней.

Когда Арно со своими спутниками скрылся за высокими соснами, Катрин повернулась к свекрови и протянула ей ребенка.

– Возьмите Мишеля, – сказала она спокойно, – я поеду за ними.

– Вы сошли с ума! Женщине там не место. Вы знаете, чем рискуете?

Молодая женщина грустно улыбнулась, но в глазах ее сверкала решимость.

– Я знаю, чем рискует Арно, а это для меня самое главное.

– И даже ребенок не удерживает вас? – спросила Изабелла с презрительной усмешкой. – Хорошая мать не должна покидать свое дитя.

– Возможно, я плохая мать, но зато я хорошая жена. Кроме того, мадам, есть кому присмотреть за ним, я оставляю его на попечение бабушки. И еще… полагаю, если со мной случится несчастье, это разрешит многие трудности, не так ли?

Не ожидая ответа Изабеллы, которая смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова от изумления, Катрин повернулась и направилась в конюшню. Она сама взнуздала и заседлала Морган, потом вскочила в седло и двинулась по следам маленького отряда к Монсальви.

По мере того как Катрин поднималась к деревне, она все явственнее слышала звон колоколов и выбирала направление как по их звучанию, так и по свежим следам крестьян. Подобно Орлеанской Деве, Катрин любила колокольный звон, слыша в этих торжественных или пронзительных звуках таинственный глас Неба, существующего вне времени и пространства. Но сегодня в звоне колоколов ей чудилось что-то зловещее. Это был погребальный звон, и Катрин невольно содрогнулась.

Затем она вспомнила, что нынче канун Великого поста, в который христианам подобало вступать со смирением духа и раскаянием в совершенных грехах. Это было дурным предзнаменованием, и молодая женщина на секунду запустила руки в теплую гриву Морган, чтобы согреть похолодевшие пальцы, ощутить под ними горячую живую плоть.

Отвернувшись от скалы Арбр и почерневших развалин, она пришпорила кобылу и очутилась в лесу.

Перед тем как выехать на плато, Катрин инстинктивно натянула поводья. Перед ней располагалась деревня, окруженная крепостными стенами. Северные ворота были широко раскрыты. Со всех сторон сюда выходили с лесных тропинок крестьяне – они сутулились и пригибали голову, как будто опасались, что их настигнет погоня. Однако нигде не было видно Арно и его людей. Катрин с тревогой всматривалась вперед. У ворот стояли два лучника со зверскими лицами, в грязных колетах, но со сверкающим оружием. Подняв луки на изготовку, они презрительно и злобно смотрели на проходящих мимо них крестьян. На башнях монастыря колыхался алый стяг с полосками и полумесяцами, который ей уже доводилось видеть: это был штандарт Вилла-Андрадо. Пестрый штандарт меньших размеров принадлежал Валету, лейтенанту испанского наемника. Она вздрогнула от внезапно нахлынувшего гнева: значит, Валет сжег Монсальви по приказу испанца, и она понимала теперь, почему Родриго отказался принять благодарность Арно – он уже знал, что случилось с замком его врага.

Катрин благоразумно решила войти в Монсальви пешей. Раз супруг ее все еще не показывался, то и ей не стоило привлекать к себе внимание, а не заметить Морган было просто невозможно. К тому же кобыла могла приглянуться кому-нибудь из этих мерзавцев. Спрыгнув на землю, Катрин отвела Морган подальше в лес, где ее нельзя было увидеть с тропы и уж тем более из деревни. Нежно огладив встревоженную лошадь, она попросила ее стоять спокойно, а сама направилась в Монсальви.

Она была одета в шерстяное коричневое платье, почти полностью скрытое широким серым плащом. В этом наряде, достаточно скромном и пропылившимся в дороге, она могла остаться незамеченной. Подойдя к воротам, она опустила капюшон плаща как можно ниже, стараясь унять биение сердца и пройти мимо солдат как можно более естественно. Впрочем, те не обратили на нее ни малейшего внимания, лишь один из них бросил, злобно ухмыляясь:

– Живее, деревенщина! Поторопись, а то пропустишь зрелище…

Зрелище? Катрин не могла понять, что они имеют в виду, и в тревоге спрашивала себя, что случилось.

Прибавив шагу, она прошла под круглым сводом ворот и оказалась на единственной узкой улице деревни, на которой теснились, прячась в тени монастыря бенедиктинцев, низенькие домишки Монсальви. Из церкви по-прежнему несся погребальный звон колоколов, и Катрин казалось, что эти мрачные звуки раздаются у нее прямо над ухом. По улице впереди и позади шли люди, большей частью в лохмотьях, понурив голову и шаркая ногами.

Выйдя на небольшую площадь, в глубине которой стояла романская церковь, молодая женщина увидела молчаливую толпу, которая с каждым мгновением становилась гуще, ибо в нее вливались те, что шли от ворот, и те, что выходили из церкви, с пепельной отметиной на лбу. Люди старались не смотреть на вооруженных солдат, сгрудившихся у портала вокруг человека, закованного в цепи. Это был маленький уродливый горбун, и на его сером лице тоже красовалась отметина из пепла. Он был одет в обноски, поражавшие своей нелепостью и яркими кричащими цветами, что особенно бросалось в глаза по контрасту с мертвенно-бледным лицом и мутным взором, в котором сквозил ужас. Красно-зеленые широкие штаны топорщились на коротких кривых ножках, желтая рубаха с нашитыми на ней погремушками плотно облегала горбатую грудь и спину. Довершали его костюм большой красный плащ и картонная корона на голове. Наряд этот был так странен, что мог вызвать улыбку, если бы человек, носивший его, не трясся от страха.

Кроме гогочущих полупьяных солдат, ни у кого не было желания смеяться, и Катрин видела только опущенные глаза, сжатые от бессильного гнева кулаки и лица, опухшие от слез. Время от времени из толпы вырывалось чье-то сдавленное рыдание, будто вторившее медленному похоронному перезвону колоколов. Эта толпа, застывшая от ужаса и горя, являла собой разительный контраст с веселой группой наемников, столпившихся возле портала.

Из церкви теперь доносилось пение заупокойной литургии. Через открытые настежь двери портала виднелся алтарь, уставленный горящими свечами. Катрин всматривалась в лица людей, не в силах понять, что происходит. Где же, в конце концов, Арно, Готье, Сатурнен… и все остальные? Ей казалось, будто она видит какой-то кошмарный сон, и хотелось ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что она не спит.

Толпа вдруг качнулась. Послышался глухой ропот. Под каменным фронтоном с простодушными по-деревенски скульптурными изображениями показался маленький старик в митре и с жезлом в руке. Рядом с ним важно выступал рыцарь с костлявым хитрым лицом. Погнувшийся панцирь и претенциозный шелковый плащ не могли скрыть его ужасающей худобы. Коричневая от загара кожа словно была натянута на череп. Он был так омерзителен и ужасен, что Катрин на секунду закрыла глаза. Зеленые перья, которые покачивались над гребнем шлема, делали его еще больше похожим на призрака. Аббат, смертельно-бледный в обрамлении золотых кружев митры, едва смел смотреть на своего спутника.