Серебряная ведьма - Кэррол Сьюзен - Страница 52

К ее большому удивлению, он согласился. Возможно, просто сильно устал, чтобы спорить с ней, хотя полностью понимал, что теперь не сможет закрыть между ними дверь, как это было в гостинице.

Однако Симону закрытая дверь не понадобилась. Как только они улеглись, он замолк и стал возводить между ними стену, которой не было. Это у него получалось превосходно.

Она повернулась на бок и смогла разглядеть его силуэт, едва заметный в тусклом лунном свете, проникавшем сквозь тучи и открытое окно сарая. Симон Аристид, человек, которого она любила всю свою жизнь, как бы она этого ни отрицала.

Она полюбила его, когда была еще наивной девочкой, очарованной красивым мальчиком с темными кудрями, темными как ночь глазами и невероятно очаровательной улыбкой, которого повстречала на скалистом холме в полночь.

Но то, что она чувствовала к Симону теперь, было гораздо глубже, чем увлечение молодости, когда ее привлекла его физическая красота. Она отчетливо видела все его недостатки. Не те шрамы, которые изуродовали его лицо, а те, которыми было покрыто его сердце, видела боль и мучительные воспоминания, которые заставили его уйти в себя, отгородиться от мира.

Она понимала, что он мог быть крайне безжалостен, если считал это оправданным. Жесткий и подозрительный, он не принимал ничего магического. Особенно упрям и непреклонен он был во всем, что касалось Ренара. Любовь к Симону была бы предательством не только Мартина, но и всей ее семьи.

Даже понимая, как это верно, видя суровую действительность ситуации, сознавая, что это невозможно, она все равно хотела прикоснуться к Симону, приласкать его, изнывала по теплу его губ в темноте. Пришлось крепко обхватить себя руками, чтобы сдержать свой порыв.

После того лета, когда он, молодой и амбициозный, нагрянул, словно ураган, на остров Фэр, Симон прошел длинный путь. Как бы он ни преуменьшал свою заслугу, но ради спасения Мейтланов он сильно рисковал. И вовсе не из личных интересов, как утверждал он, а из того же сострадания, которое заставило его утешать мадам Пиллар, грустить и молиться над могилой брошенного ребенка. Это была проверка его характера: горе, которое он пережил, после того как вымерла его деревня и вся семья, сломало бы многих.

Возможно, он сожалел, что был учеником ле Виза, этого фанатика, превратившего его в Ле Балафра, безжалостного охотника на ведьм. Симон мог расслабиться полностью только со своей лошадью, ухаживая за Элли с невероятной нежностью, подарить которую не мог больше никому. Мири это понимала. Любить лошадь, собаку или кошку было гораздо безопаснее… Общение с этими простыми существами давало человеку полнейшее понимание, любовь и доверие. Существование Симона было гораздо более одиноким, чем Мири, когда она вернулась на остров Фэр полгода назад в надежде обрести покой и счастье, которых там уже не было.

Девушка тяжко вздохнула. Ворочаясь в соломенной постели, она услышала, как пошевелился Симон, и поняла, что он тоже не спит. Почувствовал ли он, что она следит за ним? Его голос напугал ее.

– Кажется, гроза прошла стороной.

– Да, – согласилась Мири с грустью, глядя вверх через открытое окно. Последние тучи рассеялись, вышла яркая луна. – Еще один засушливый день. Бедная матушка-земля, – вздохнула она.

– Ле Виз сказал бы, что засуха – Божье проклятие, что французы прокляты за свои грехи.

– И он бы ошибся. Бог не такой жестокий, Симон. Он бы никогда не разрушил то, что создавал с такой любовью. Думаю, он стремится исправить даже самые худшие души. Я не особенно верю в ад.

– А я верю. Хотя не думаю, что это какой-то котел с расплавленной лавой или раскаленными углями, как заявлял ле Виз.

Мири хотелось разглядеть его лицо. Но даже в ярком лунном свете она видела лишь тень его головы, лежавшей на руках. Он тоже глядел в окно.

– Какой он, по-твоему? – тихо спросила она.

– Холодный. Темный. И если ты протягиваешь руку в пустоту, чтобы прикоснуться к кому-то, никого не находишь.

Пустота в его голосе ранила ее сердце. Намерения держаться от него на расстоянии сразу были забыты. Она пододвинулась ближе, он остался на месте, и пальцы их переплелись. После долгого молчания он заговорил, но уже не так уверенно:

– Мой отец согласился бы с тобой… о засухе. Помню его слова, когда урожай был уничтожен проливными дождями. Тогда он сказал мне, что природу понять невозможно. Можно только жить в гармонии с землей, радоваться дням изобилия, делая запасы на трудные времена, и верить в Бога, чтобы он хранил тебя.

– Жить в гармонии с природой, – прошептала Мири. – Именно этому учила меня мама.

– Ты бы поняла моего отца. Он… он бы с тобой отлично поладил.

– Уверена, он бы мне понравился. Расскажи мне о нем еще, – попросила она, ласково погладив его пальцы.

Она боялась, что он откажется. Заставить Симона говорить о семье было очень трудно, но, возможно, под покровом темноты ему будет легче, когда только руки касаются друг друга.

Поначалу он говорил медленно, потом стал охотнее описывать свою жизнь в маленькой деревне, пока она ясно не представила себе всю картину – от просторного поля до ухоженного дома.

Жавьер Аристид с натруженными руками делился с Симоном своей мудростью. Учил его всему, что знал об уходе за животными. Его мать, вечно занятая на кухне, содержала и дом, и семью в идеальном порядке, но всегда готова была приласкать его, лучезарно улыбаясь. А маленькая сестренка Лорена ходила за обожаемым старшим братом как привязанная, бежала к нему за утешением, когда разбивала коленку, или показывала маленькое сокровище, которое нашла.

Мири была уверена, что неосознанно Симон поведал ей, каким добрым, открытым, смешливым и шаловливым ребенком он был. Она заметила в нем ту деликатность, которую увидела во время их первой встречи, даже после того как он попал под влияние ле Виза, уловила драгоценные крупицы добра в мужчине, теперь крепко державшем ее за руку.

Незаметно Мири начала рассказывать о своей матери, удивительной Хозяйке острова Фэр, научившей ее магии составления отваров из трав, искусству врачевания людей и остальных обитателей земли. Ее храбрый красавец отец путешествовал с ней в воображаемом мире, охотился с ней в лесу на единорога. Она рассказала про сестер – степенную и нежную Арианн, которая заменила ей мать, импульсивную, задиристую Габриэль, с которой Мири так часто ссорилась, но на кого всегда могла положиться как на самую надежную защитницу.

Держа Симона за руку, она вдруг поняла, как опасно обмениваться воспоминаниями. Это лишь усиливало ее чувство к нему, связывало их гораздо сильнее, чем обычная страсть. Но при этом ее наполнял покой, которого она не знала очень долго.

Веки ее стали тяжелыми, и она заснула, держа Симона за руку. Но покой длился недолго, и постепенно она погрузилась в темный мир своих снов…

По стенам вверх ползли саламандры. Мири старалась уклониться от них, колотя в тяжелую дверь замка, отчаянно добиваясь, чтобы ее впустили. Остановившись перевести дух, она услышала голоса, которые доносились откуда-то издалека с широкого зеленого поля.

Девушка пошла в том направлении по тропинке, спускавшейся к сверкающей реке. Впереди появились статуи. Нет, не статуи, догадалась она с замиранием сердца. Над ней возвышались знакомые ужасные шахматные фигуры.

Но в них было что-то странное, что-то тревожное. Мири замерла, увидев, что белой королевы нет, только две черные королевы, между которыми был зажат беспомощный белый рыцарь.

Пешки пошли в атаку, как прежде. Мири попыталась криком предупредить, но вместо крика послышалось хриплое карканье. Одна самая маленькая пешка выступила вперед, неся не булаву и не жезл, а книгу. Когда пешка раскрыла книгу, из нее появился зловещий зеленый туман, окутавший белого рыцаря.

Он вдохнул и упал на землю, а остальные пешки напали на него. Мири бросилась ему на помощь, но, как всегда, оказалось слишком поздно. Каменные доспехи рассыпались, обнажив окровавленное тело мужчины.