Немецкий снайпер на восточном фронте 1942-1945 - Оллерберг Йозеф - Страница 4

Они ответили, что их, тридцать пять бойцов, оставили в этом тоннеле, когда русские отступали, со строгими указаниями оставаться в укрытии и удерживать позиции до начала контратаки Красной Армии. Шел месяц за месяцем, но контратака не начиналась, и у них очень скоро закончилось все продовольствие. Офицер, остававшийся с ними, тем не менее настаивал, чтобы они следовали приказу. А когда многие солдаты стали требовать немедленного отступления, он застрелил двух самых молодых (им было всего по шестнадцать лет), чтобы удержать остальных. Он хладнокровно убил их выстрелами в шею, а затем под дулом пистолета приказал остальным выпотрошить их, расчленить тела и коптить их над огнем. Он заставил солдат разделить печень трупов и съесть ее сырой. Следующие несколько недель они ощущали себя людьми, преступившими человеческий закон. И они даже не думали о сопротивлении офицеру, потому что их сержант и два младших сержанта были на его стороне и охраняли все ящики с оружием. Со временем тела были съедены, и офицер безжалостно застрелил еще одного самого молодого солдата. Через несколько дней после этого атака русских отбила тоннель, что обязало группу перейти к действию.

Пока стрелок, знавший русский, переводил остальным этот рассказ, другого немецкого солдата начало тошнить от переполнившего его отвращения. Когда он снова смог дышать, он закричал: «Вы грязные ублюдки!» — и выстрелил из своего пистолета-пулемета МР40*. Им не верилось, в их глазах была паника, оба русских пристально смотрели на свои изрешеченные пулями тела, пока кровь с пеной не хлынула из их потрескавшихся, уже безмолвных губ. Их тела вздрогнули в последний раз, и жизни оборвались. «Уходим отсюда, ребята», — заорал командир отряда, и они ринулись обратно, покидая этот кошмар. Выйдя из тоннеля, они не могли надышаться свежим воздухом. Для опытных немецких пехотинцев

*Один из самых массовых видов германского стрелкового оружия, состоявший на вооружении практически всех частей Вермахта в годы войны. — Прим. пер.

это был всего лишь один эпизод войны. Но я был ошеломлен потоком переполнявших меня эмоций. Первый день на фронте оказался непохож ни на что из пережитого мной ранее. А если это не более чем безобидная прелюдия к порокам войны, то что же будет дальше? Но развивать мысль времени не было. Желание спать и голод брали свое. А на отдых оставалось лишь несколько часов.

В итоге на то, чтобы сломать советское сопротивление, у немцев ушло четыре дня. Им пришлось привлечь для этого дополнительную артиллерию и штурмовые орудия. Клочок покоренной русской земли стоил жизней 650 немецких солдат.

По истечении пяти дней я потерял последние остатки своей юношеской наивности. Опыт кровавых боев наложил свой отпечаток на мое лицо, так что выглядел я теперь на десять лет старше. Наша 7-я рота сократилась в численности всего до двадцати человек. Из моей группы в живых остался только я и командир нашей роты. Я потерял чувство времени и не испытывал больше ни страха, ни жалости. Я стал продуктом событий, происходивших вокруг меня, движимый примитивным инстинктом выжить среди изнурительных боев, голода и жажды.

Глава вторая «ПОПЫТАЙ СВОЕ СЧАСТЬЕ, СТАВ СНАЙПЕРОМ»

22 июля борьба Вермахта за восстановление прежней немецкой линии фронта достигла результата. Но русские сражались с отчаянной смелостью. Хорошо замаскированные, они часто демонстрировали необычную практику ведения огня, стреляя только с расстояния менее пятидесяти метров. Таким образом, практически каждый выстрел попадал в цель. Русские снайперы, в частности, порождали уверенность, что немецкие стрелки скоро будут уничтожены.

На меня давило осознание того, что моя боевая специализация была самоубийственной, как никакая другая. Стратегическая важность пулеметов неизбежно приводила к тому, что на них обрушивался яростный огонь тяжелых орудий, таких как минометы и пехотные орудия, и — особенно в подвижных боях — снайперов. В результате процент потерь среди пулеметчиков был значительно выше, чем среди других бойцов. Мне стало ясно уже в первые дни на фронте, что мои шансы выжить напрямую зависят от того, смогу ли я занять в своей роте другое место.

Когда шел пятый день участия в боях, слева от меня раздался глухой удар, и осколок снаряда вошел в мою левую руку. Я встретил ранение с холодным фатализмом, как неизбежное последствие войны. Что удивительно, рана не болела и слабо кровоточила. Я попробовал согнуть руку и успокоился: она казалась неповрежденной. Я отполз назад со своим пулеметом, извлек пачку бинтов и с помощью товарища перевязал рваную рану на кисти руки у основания большого пальца. Едва я успел закончить перевязку, как мой сослуживец закричал:

— Зеппи, посмотри, они идут. Стреляй, стреляй!

Через час, когда рота отошла от переднего края и появилось немного времени, чтобы отдохнуть, я наконец почувствовал боль. На сборном пункте, который также выполнял функцию базового склада провианта и боеприпасов, доктор с несколькими медбратьями оказывали помощь раненым. Я отправился туда, чтобы мою рану осмотрели.

Импровизированный госпиталь размещался неподалеку от полкового штаба в небольшой хате, крытой соломой. Без единой эмоции я слушал стоны, вой и крики. Запах гниющей плоти теперь не вызывал у меня тошноту. Один из медиков сортировал прибывающих в зависимости от серьезности их ранений. На плащ-палатке принесли очень молодого солдата. Сначала я посмотрел на его лицо. Из горла солдата вырывались монотонные стоны: «Я не могу сдвинуться. Боже, я не могу сдвинуться». Мой взгляд застыл на теле раненого. Оно, подобно марионетке, дергалось в конвульсиях. Сержант медицинской службы поднял принесенного солдата и обследовал его грудную клетку. Спереди на ней не было повреждений. Но между лопаток зияла рваная дыра, в которую пролезло бы две руки. Из нее виднелись осколки ребер и позвоночника. Сержант медслужбы осторожно уложил раненого обратно на плащ-палатку. Он сказал:

— Ребята, нам не помочь этому парню. Смерть для него будет самым милосердным при таком ранении. Отнесите его в сарай к священнику.

Всех безнадежных относили в сарай, где капеллан — явно ошеломленный горем — старался обеспечить смертельно раненным тот скромный комфорт, который был в его силах.

Мое ранение было оценено как несерьезное. Поэтому мне пришлось ждать в очереди, чтобы попасть к сержанту медслужбы, который со знанием дела очищал от грязи и зашивал открытые раны. За мной сидел сержант, правое предплечье которого было перевязано носовым платком, натянутым с помощью палочки, как жгут: его почти оторванная рука качалась на последних оставшихся сухожилиях, как на веревках. Он неподвижно смотрел в пол, пребывая в состоянии шока.

Прошло еще три часа до того, как очередь, наконец, дошла до меня. Не говоря ни слова, сержант медслужбы снял повязку, обследовал рану на наличие инородных тел, а затем продезинфицировал ее раствором сульфонамида. Обладавший огромной физической силой младший капрал медицинской службы схватил мою руку и повернулся ко мне спиной, загородив мне вид на ранение. Как только он сделал это, сержант без анестезии начал быстро и умело, счищая грязь, подрезать края раны и зашивать ее. Удерживая мою руку стальной хваткой, младший капрал сказал:

— Ори, если захочешь, это отключит твое сознание от боли.

И я почувствовал, что теряю самоконтроль, меня переполнила боль. Мои крики словно выражали все нечеловеческие испытания, пережитые мной за несколько последних дней.

На время, пока заживет рана, мне полагался отдых. Поэтому я был на четырнадцать дней перемещен в полковой транспортный отряд вместе с другими моими сослуживцами, которые также были легко ранены. Нам было приказано выполнять несложную вспомогательную работу. В этот период полк, который понес огромные потери, перебазировался обратно в Ворошиловск на пополнение людьми и матчастью. Я, как вы помните, до войны работал плотником, и поэтому был определен ассистентом унтер-офицера по вооружению. Мне было поручено сортировать захваченное оружие и, как только пойду на поправку, чинить приклады поврежденных немецких карабинов.