Немецкий снайпер на восточном фронте 1942-1945 - Оллерберг Йозеф - Страница 37

Отец не спрашивал меня, почему я так молчалив, поскольку понимал, что теперь творится в голове у его сына. Старику Оллербергу казалось, будто он сам еще вчера переживал то же самое, на несколько дней возвратившись домой с передовой. Правда, было это четверть века назад. Оллерберг-старший уходил на ту войну, полный ликования, а вернулся подавленным и ставшим мудрее после столкновения с суровой реальностью войны. Теперь он вспоминал, что чувствовал тогда, сравнивая мирную жизнь дома с пережитым им ужасом боев на Итальянском фронте, и как его семья не понимала, через что он прошел, а он не мог найти слов, чтобы рассказать им.

Отец и сын безмолвно работали в мастерской. Наши движения были точными и почти превосходно слаженными. Между нами установилось взаимопонимание, которое не требовало слов. Мы оба знали, чтб за плечами у меня и почему я не могу думать о том, что будет дальше. Невозможность избежать приговора судьбы тяжело давила на каждого, но особенно на солдата, воевавшего на передовой, чья жизнь находилась в жестких рамках слов "здесь" и "сейчас", знавшего, что каждая оплошность может стать его последней. Это знание определяло ритм моей жизни.

Безмолвие нарушилось, когда отец посмотрел мне в глаза со странной грустью и сказал:

— Позаботься о себе, мой мальчик, и вернись назад живым и здоровым. Ты нужен здесь.

Дни сменяли друг друга. Каждый из них я проводил с семьей. Деревня стала для меня непривычной и чужой. Все мои друзья и одноклассники ушли на фронт, многие из них уже погибли. Теперь каждый смотрел в будущее с неуверенностью и тревогой. Подвергавшиеся жесточайшей цензуре газеты неустанно выражали свою веру в окончательную победу Третьего рейха, однако теперь все научились читать между строк. Если в газетах говорилось о "гибком ведении войны по всем фронтам", каждому было ясно, что это означает отступление. Именно в это время западные союзники высадились во Франции и открыли второй фронт, который потребовал столь огромного количества сил Вермахта, что немецкая армия на Восточном фронте перестала получать пополнения. Одновременно американцы и британцы усилили свое давление на Южном фронте в Италии, в то время как русские начали наступление против группы армий "Центр". Было очевидно, что при таком нажиме по всем фронтам Вермахт не сможет сопротивляться долго. Полное и неизбежное поражение неумолимо приближалось. Попытка нескольких высших офицеров Вермахта убить Гитлера и договориться о сепаратном мире провалилась. Судьба Германии была решена.

Мой недолгий отпуск подошел к концу. Когда отец, прощаясь, сжимал мою руку, черты лица старика казались высеченными из камня, но во время коротких объятий я почувствовал, что тот дрожит от волнения. Мать и сестры плакали навзрыд и не находили слов, чтобы ободрить меня. Прощаясь с ними, я понимал, что они все остаются в руках судьбы.

Когда в начале августа мой поезд понесся обратно к линии фронта в Румынии, внутри меня разлилось чувство необъяснимого облегчения оттого, что я могу вернуться к жизни, где все действия подчинены древним законам войны. Пока я был в отпуске, мой мозг буквально разрывался от противоречий. Мир вокруг казался мне нереальным. Жизнь дома была наполнена неуверенностью и страхом неизвестности. На фронте все было совершенно наоборот. Я знал, что делать, как жить, и знал свое солдатское ремесло. С приближением к передовой, которая теперь была моим настоящим домом, ко мне возвращалась уверенность в том, что я сумею до конца пройти свой путь, каким бы горьким ни был конец. Главное, что рядом со мной будут мои товарищи, которые в последние месяцы стали моей настоящей семьей.

Обратный путь в Румынию прошел без каких-либо инцидентов. Но я замечал, что все солдаты, которых я встречал в пути, выглядели встревоженными и нервными. Это были первые угрожающие признаки деморализации.

От последней станции меня и еще семерых бойцов, ехавших со мной, подбросили до места назначения на "Опеле Блице", который был направлен из моего батальона для получения груза с поезда. Водитель оказался мне знакомым. Это был младший капрал по имени Алоис, давно служивший в 144-м полку.

Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем острее я ощущал неспокойность обстановки вокруг. Но по пути в поезде, кроме диких слухов, я не слышал ничего конкретного, что позволило бы мне разобраться в происходящем. Однако Алоис обрисовал передо мной фронтовую ситуацию:

— Йозеф, я скажу тебе, что-то назревает. Когда я забирал нашего старика из полка, я слышал, как офицеры разговаривали о донесениях разведки. Они думают, что приближается большое наступление иванов. А еще шел разговор, что наши дорогие румынские союзники нарушают договор, если верить тому, что доложили венгерские секретные службы. Для группы армий "Центр" заваруха уже началась, но наша 6-я армия тоже попала в беду. Она вот-вот окажется в окружении. Говорю тебе, что-то должно случиться в последующие несколько дней. Русские порвут нам задницы, здесь не будет камня на камне. Чтобы принять эту жизнь, нужно залить в себя хоть немного спиртного.

С этими словами водитель достал из-под сиденья бутылку фруктового шнапса.

— Восхитительная вещь! — сказал он, щелкая языком. — Я украл ее у полкового казначея. Эта кабинетная вошь получила посылку от жены. К несчастью, груз получил небольшие "повреждения при транспортировке". Но казначей переживет это: там было две бутылки.

Я охотно сделал большой глоток, ощущая, как вкусный крепленый домашний напиток, проходя через горло, разливался теплотой внутри меня. Я болтал с Алоисом до конца пути. Наш разговор время от времени перемежался глотками из бутылки. Алоис рассказал мне, что последние несколько недель были спокойными и они наслаждались хорошей летней погодой. Также немецкие бойцы близко сошлись с солдатами из соседней румынской части. А еще они получили пополнение в личном составе и в материальной части, благодаря чему рота почти восстановила свою полную боевую численность.

Когда грузовик, наконец, доехал до 2-го батальона, Алоис спросил меня, не желаю ли я сходить вечером к румынам, у которых нет проблем со спиртным, поскольку они получают его в достаточном количестве у местных фермеров.

— Иногда там бывают даже симпатичные женщины, — Алоис старался распалить меня. — Имея немного таланта, обаяния и кусок хлеба, ты сможешь трахнуть одну из них.

— Сначала я должен повидаться со своими ребятами и узнать, как они, — ответил я. — Я приду, как только смогу.

Попрощавшись, я, согласно уставу, доложил о своем прибытии в штаб батальона. Капитан Клосс встретил меня с неподдельной радостью:

— Ты вернулся как раз вовремя. У нас теперь на счету каждый хороший боец.

Затем, подмигнув, он добавил:

— Кроме того, ты, вероятно, сделался хорошим снайпером, побывав на этих изнурительных курсах. Приближается серьезный удар врага. Иваны попытаются порвать наши задницы в течение нескольких последующих дней.

"Этот пронырливый старый черт оказался прав", — подумал я, вспоминая рассказ Алоиса.

— Также с румынами что-то происходит, — продолжил Клосс. — Я думаю, они уже собрались признать себя побежденными. Офицеры штаба полка получили сообщение от "Иностранных армий Востока"* о том, что, согласно венгерским разведданным, в Румынии появилась оппозиционная группа, которая хочет договориться с русскими. Верховное командование не обращает особого внимания на эти сведения, но лично я думаю, что это может иметь последствия. Поэтому, окажи мне услугу, держись подальше от румын. И кое-что еще…

Клосс поднял лежавший наверху кипы бумаг документ и коричневую картонную коробку:

— Здесь еще немного мишуры на твою грудь. Поздравляю тебя с награждением Пехотным штурмовым знаком.

Он вручил мне награду и документы на нее, пожал мою руку и похлопал по спине, прежде чем снова повернуться к своему столу.

— Теперь иди осмотрись, и мы поговорим завтра.

Я оставил свой рюкзак в блиндаже связных, с которыми жил, и отправился обходить траншеи, ища взглядом знакомые лица. Они почти не встречались мне. Я вспомнил строчку из песни: Скажи мне, где теперь бойцы? В пустых окопах воет ветер…