Артековский закал - Диброва Алексей - Страница 49

ФРОНТ

Наш эшелон повернул на восток. Несколько дней по обе стороны полотна тянулась тайга. Остались позади Красноярск, Канск, Черемхово, поезд остановился на небольшой станции с чужеземным названием — Мальта — возле города Усолье, недалеко от Иркутска.

Здесь для нас начался новый этап жизни — служба в Советской Армии. Учились мы в полковой школе младших командиров в Забайкальском военном округе. С Натаном мы были рядом: он был курсантом первой миномётной роты, а я — второй, одного батальона. Это было очень удобно. Мы виделись ежедневно, а в часы досуга вспоминали артековских друзей, по которым очень скучали. Почти ежедневно я раскрывал свой альбом с фотографиями, и на душе становилось легче после немого разговора с друзьями. Спустя несколько недель, случилось несчастье: какие-то жулики, если подходит это слово, забрали из моего вещмешка все фотографии и артековские документы. Отыскать их не удалось, по-видимому, их уничтожили, чтобы не выдать себя. Никто не может представить, как я переживал потерю! Стыдно признаться, но я тогда плакал, как маленький ребёнок, просил неизвестных вернуть мне хотя бы альбом, но всё было напрасно…

Теперь я чаще ходил к Натану, у него тоже были подобные фотографии, и мы вместе отводили душу.

Через несколько недель мы стали получать письма из Артека. Ребята писали о лагерных новостях, о некоторых изменениях, произошедших после нашего отъезда, короче говоря, держали нас в курсе всех артековских событий.

Напряжённая учёба в полковой школе оставляла мало места для раздумий и скуки. Мы осваивали грозное оружие — миномёт, много ходили на лыжах, часто поднимались по тревоге и до рассвета делали марш-броски на 25–30 километров. Служба в военное время была несколько специфической: главное внимание уделялось подготовке будущего воина к действиям в боевой обстановке, но я чувствовал, как много полезного я получил в Артеке, благодаря вожатым, старшим друзьям.

Не стану рассказывать о всех перипетиях моей службы в Забайкалье, скажу только, что экзамены и контрольную стрельбу из миномёта я сдал успешно, — сказалось влияние моих хороших командиров роты и взвода — товарищей Барсукова и Цицковского. Они были не только хорошими офицерами, но и отличными педагогами.

Наступил июнь месяц. Ветры из пустынь Монголии часто приносили песчаные бури, но нас они уже не беспокоили: нас отправляли на запад, догадывались — на фронт, хотя нам говорили, что едем в Московское военное училище. Натан и теперь был рядом, Миша служил где-то далеко, это мы поняли по адресу, но увидеться с ним — так и не пришлось.

В полковой школе я подружился с хорошими ребятами-алтайцами: Карлом Вылцаном, Семёном Суходолиным, Борисом Втюриным, Петром Крюковым, Николаем Сомовым, Мишей Летягиным и многими другими ровесниками.

Эшелон на запад двигался безостановочно, везде ему давали «зелёную улицу», мы успевали только прочесть название станции да запастись кипятком на дорогу. Позади остались Свердловск, Киров, Буй, Ярославль, и впервые мы остановились на полдня только в городе Рыбинске. Дальше начиналась недавняя прифронтовая полоса: везде виднелись пожарища, иссеченные деревья, сплошные руины. Поезд двигался теперь медленно и осторожно. Город Старая Русса угадывался только по многочисленным дымкам, льющимся из землянок, а города как такового — не существовало. Ещё несколько маленьких станций — и наш эшелон остановился: прочитали название станции — Чихачёво. Выгрузились. Здесь находились тылы 1-й Ударной армии 3-го Прибалтийского фронта, куда и вливалось наше пополнение.

В тот же день пришлось разгрузить эшелон с боеприпасами. Мы были знакомы с артиллерийским делом и хорошо понимали, что здесь нужна максимальная осторожность, чтобы не стукнуть или не выпустить снаряд, поэтому работали с большим напряжением.

На следующий день пешком добрались до штаба армии. Лишь только нас построили для распределения по дивизиям, как появилась вражеская авиация:

— Воздух! Окопаться! — послышалась тревожная команда.

Рядом было картофельное поле, и мы быстро между рядками выкопали небольшие окопчики, спрятались в них и замаскировались. Сквозь наклонившуюся зелень просвечивало голубое небо, порхали бабочки. Не верилось, что эту мирную тишину может что-нибудь нарушить. Но вот послышался свист падающей бомбы, потом следующей, — земля содрогнулась. Бомбы взорвались недалеко от здания штаба, на выгоне, не причинив никому вреда.

Снова построились, нам объявили, кто в какую часть направляется. Здесь нас с Натаном разделили, мы с ним тепло попрощались. Пришли наши новые командиры, и мы разошлись в разные стороны.

Начались боевые будни. После прорыва обороны противника и форсирования реки Великой южнее Пскова, наша дивизия была на марше. Мы не успевали шагать за танками, которые оторвались от главных сил и утюжили удирающие немецкие части, громили вражескую технику.

Вскоре мы вступили на землю воспетой Райнисом Латвии.

В Артеке мы часто слушали захватывающие рассказы о милой Латгалии Гунарса Мурашко, Владека Сусеклиса, Аустры Крамини. Не думал тогда, что буду ходить по их земле, не знал, что придётся освобождать родные места моих друзей от немецких захватчиков.

Несколько позже, в начале августа, наша часть вела боевые действия на территории южной Эстонии. Бои носили жестокий характер. В одном из хуторов, освобождённом осенним ранним утром нашим подразделением, мы встретили юную голубоглазую девушку. Она стояла во дворе и боязливо смотрела на проходящих мимо бойцов.

— Тероммикул! — поприветствовал я её по-эстонски.

Эти слова приветствия — «с добрым утром» — я хорошо запомнил от эстонцев-артековцев. Девушка быстро посмотрела в мою сторону, в её взгляде отобразилось сердечное удивление и радость, она заговорила быстро-быстро. Но, останавливаться не было времени, и я помахал лишь рукой.

— Что ты ей сказал? — интересовались боевые друзья.

— Ничего особенного, просто поприветствовал её с добрым утром.

Подобных случаев было несколько, я сожалел, что не смог в Артеке, когда для этого была возможность, хорошо изучить разговорный эстонский язык, — как бы он мне теперь пригодился!

Одна из фронтовых встреч запомнилась больше других.

…Мы выбили немцев из траншеи и отбросили от моста через небольшую речку, стремительной атакой преследовали их до конца долины, дальше начиналось поле с догорающими немецкими танками, кое-где горели копны соломы на расковырянной снарядами стерне. От опушки вниз к ручью бежал раненный солдат, правая рука была забинтована, сквозь марлю выступало красное пятно. Всмотревшись в него, я узнал Иванова — своего соученика по полковой школе. Окликнул, — всё это делалось в движении, — он оглянулся:

— Как тебя ранило?

— Разрывной, гады… По быстрому перевязала какая-то чернявая сестра, а теперь — в медсанбат.

— Ну, счастливо тебе!

И он побежал дальше. На опушке леса, в глубоком овраге, что отделял кода-то пашню от леса, а потом был углублён дождевой водой, тянулась немецкая траншея. Валялись бутылки, фляги, клочки бумаги, стреляные гильзы. Здесь в укрытии санитарка перевязывала раненых. «Та ли это — чернявая, перевязавшая Иванова?» — подумал я, посмотрев в её сторону. Её профиль показался мне знакомым: «Где я её видел, ну, где же?» — старался я вспомнить и в то же время старался не отстать от товарищей. Чёрные её локоны выбились из-под пилотки, а руки уверенно накладывали шину на повреждённую ногу раненого. Останавливаться не было времени, я шёл и оглядывался на медсестру. Вдруг меня ударило, словно током, и в памяти всплыла картина: на залитой солнцем площадке смуглая девушка исполняет танец, быстрый, темпераментный. Где это было? Да ведь это в Крыму! И я вспомнил, наконец, имя испанки — Аврора Модесто. Да, это была она, — теперь не было никаких сомнений.