Артековский закал - Диброва Алексей - Страница 46

— Возможно! Ну, пошли дальше!

Не прошли мы и десяти метров, как вдруг кто-то сильно завопил. Бросились на крик: между двух больших камней, словно в яме, торчала голова Васи Макеева.

— Быстрее вытаскивайте! — взмолился он. — Я в жар окунулся!

Без особых трудностей мы вытащили Васю из ловушки. Он успел обжечь ноги, поэтому сразу бросился к речке.

— Всё, один отвоевался. Ступай назад в лагерь! — и Дорохин отправил Макеева.

Идти пожарищем опасно, на каждом шагу ноги проваливались в горячий пепел, камни накалились, дышать было тяжело. Пришлось каждому вырубить длинную палку и прощупывать дорогу.

— Робинзоны с альпенштоками! — резюмировал Юра.

Вышли к границе пожарища, огонь свирепствовал правее, в долине. Мы прошли под скалами, а потом перевалили через небольшой кряж и увидели основную группу, она достигла пожара раньше нас.

— Где вы ходите? — набросились они на нас.

Мы рассказали о виденном пожарище.

— Приступайте к делу и побыстрее, валите деревья, — будем делать просеку, иначе мы не остановим огонь!

Вскоре вдоль дороги образовалась достаточно широкая просека, через которую даже при сильном ветре огонь переметнуться не мог.

Работали мы долго без отдыха. Все кашляли, чихали, дым разъедал глаза, но мы были довольны сделанным: путь к пожару к шестой даче был перекрыт, а правее внизу препятствием на пути огня была речка — там тоже огонь не перескочит.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы получили команду возвратиться в лагерь. Обходя пожарище, спустились к речке помыться. Долго с удовольствием плескались в реке, холодная вода освежила лицо, перестало резать в глазах.

Перешли речку вброд и пошли левым берегом. Ребята шли молча, сказывалась усталость. Торопились, чтобы сумерки не застали в лесу. Впереди показались знакомые контуры Церковки. Вдруг, передний остановился и подал сигнал сзади идущим: кто-то разговаривал в кустах. Подошли потихоньку остальные, прислушались. Недалеко в кустах был слышен разговор, — о чём говорили — разобрать было трудно. Дорохин показал на топоры, мол, держите наготове, позвал к себе несколько ребят. Мы пошли за ним, осторожно передвигаясь в кустах. Вожатый остановился и поднёс палец к губам, показал вперёд: за кустами виднелась небольшая лужайка, а на ней сидело три человека. Один внешне смахивал на цыгана — чёрная борода, смуглое лицо. Большим ножом он разрезал арбуз, а его сообщники громко чавкали большие ломти, сплёвывая зёрнышки.

— На том и порешим! — проворчал цыган и тоже стал уплетать.

Дорохин подал сигнал — возвращаться к ребятам, они нас ожидали с нетерпением, крепко сжимая ручки топоров. Вожатый шепотом объяснил план действий:

— Окружим без шума лужайку, их трое, а нас — много. Я подам сигнал — звякну пилой и все с криком «Ура!» бежим к дезертирам, валим с ног и связываем руки.

— А оружие у них есть?

— Не рассмотрел, вряд ли есть, а ножи есть. Нужно действовать быстро и стремительно!

— А если окажут сопротивление?

— Конечно, окажут, и пусть оказывают, но нас ведь больше в десять раз. Свяжем руки и баста! Ясно? Пошли!

Нам казалось, что мы передвигаемся в абсолютной тишине, слышны были лишь удары собственного сердца, что выстукивало в висках. Послышался звонкий удар о пилу, она испуганно как-то звякнула и вслед — грохнуло наше «Ура!». Выскочили мы на лужайку и удивлённо остановились: на ней никого не было. Валялась обглоданная кожура, а троих неизвестных и след простыл.

— Вот гады, убежали!

— Нам не нужно было возвращаться к ребятам, а сразу атаковать! — понял свою тактическую ошибку Дорохин. — Хотелось ведь действовать с полной уверенностью на успех! Вот беда…

— Да, верно, а мы прибежали бы сами на шум! — заметили ребята.

— Выходит, — злые люди, если бежали от нас!

— Нож у него большой, а страх — ещё больше!

— Жаль, Рубикон перешли, а битва не состоялась! — полководческим тоном изрёк Юра.

— Значит, пожар — дело их рук!

— Да, есть основания теперь думать именно так!

— Хорошая у нас атака получилась, дружная! Недаром нас Смолов тренировал!

— Жаль, что его не было с нами, могло бы закончиться по-иному.

К лагерю подошли уже в сумерках. А утром, ещё до завтрака мы были снова возле Церковки, в тех местах, где могли прятаться неизвестные. Поднялись на Церковку, обшарили все углы, но нигде никого не обнаружили, приунывшие возвратились в лагерь. После обеда снова ходили рубить просеку, теперь рубили впереди, чтобы пресечь путь огню. Снова работали до седьмого пота, проделывая просеку от дороги вниз, к речке. Солнце бросало последние лучи на верхушки деревьев, когда мы спилили последние стволы, и они с треском повалились навстречу огненной лавине. Упорство и воля людей победили!

— Где-то около полусотни гектаров сгорело! — подытожил Карпенко.

— Если не больше! — добавил кто-то из взрослых.

Но мы были рады и этому, ведь могло сгореть несравненно больше, не приди артековцы на помощь природе.

МЕЧТЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Летом 1943 года прогремела одна из грандиознейших битв второй мировой войны — Курская битва, завершившая коренной перелом в войне. По радио мы с радостью слушали о начале наступления советских войск, а пятого августа услышали, как Москва впервые салютовала доблестным войскам Красной Армии за освобождение города Орла.

Теперь мы радовались каждому приказу Верховного Главнокомандующего, которые с особым воодушевлением и мастерством читал по радио диктор Левитан. Каждый день приносил приятные новости со всех фронтов. Ребята стали получать письма от родных.

Я уже давно не получал известий об отце. И вот, наконец, получил от него письмо. Он писал из госпиталя, под Курском он был легко ранен. По его подробным описаниям очевидца событий я пытался зримо представить напряжение боёв, могучий дух советских солдат, понял, как тяжело было отцу в этих боях. Он служил санитарным инструктором и ежедневно выносил на себе с поля боя до десятка раненых бойцов, пока и сам не остался на нейтральной полосе. Бедный отец! Когда человеку перевалит за сорок, хотя это ещё не старость, но нелегко ползти, бегать, переносить на себе раненных под градом пуль и воем мин, под артобстрелом и бомбёжкой. Я ответил отцу тёплым письмом, вскоре получил снова ответ, переписка стала регулярной до его выздоровления.

Получал письма и от брата. Он писал, что находится в Москве, учится в сержантской школе, а скоро снова пойдёт на фронт. Только от мамы не было никаких сообщений. Она осталась дома с младшим братишкой. Постоянно беспокоила мысль: живы ли они там? Эта постоянная мысль угнетала своей неизвестностью, безысходностью, злила беспомощность в оказании какой-либо помощи дорогим людям…

В конце августа пришёл ответ из московского вуза, куда я посылал документы. Меня не допустили к экзаменам всего лишь по той причине, что окончил я девять классов не в 1942, а в 1943 году. До сих пор для меня остаётся загадкой: почему мне было отказано?

Документы возвратились, и я привык к мысли, что снова буду продолжать учиться в десятом классе, а после окончания вновь попытаюсь поступать в МАИ.

Артековцы снова готовились к школе: получали новые костюмы, обувь. Перед началом школы мы прекратили ходить на работу и приводили себя в порядок. В напряжённом ритме работали теперь баня и парикмахерская.

Продолжалась война, материальные ресурсы страны шли на обеспечение потребностей фронта, а мы получили новые тетради, учебники, одежду. Пусть всего этого было недостаточно, но всё же мы чувствовали постоянную заботу об артековцах.

Снова первого октября потекли ручейки артековцев в школу. Все ребята летом отдохнули, набрались сил, и теперь с радостным настроением приступали к учёбе — наисложнейшему виду трудовой деятельности. Спустя несколько дней меня позвали к начальнику лагеря. Помню, разговор происходил после завтрака, у входных дверей корпуса: