Благословенная тьма - Черкасов Дмитрий - Страница 9

- Это я уже слышал, и не раз, - терпеливо сказал протодьякон. - Наука требует жертв. Для вас же, местных, стараемся. Определив яд, можно найти противоядие.

- И это я слышал. За тарелочками охотишься?

- Как повезет. Нарисуется тарелочка - займемся тарелочкой.

- А если черт нарисуется?

«Что он все черта-то поминает? - подумал Пантелеймон. - Шила в мешке не утаишь, так? Или впрямь знает что-то?»

- Понадобится, и чертом займемся, - сказал он уклончиво.

- Ну-ну… Тысчонку попрошу с вас.

«Однако он неприхотлив», - внутренне поразился Челобитных, но вида не подал. С напускной неохотой он вынул тысячерублевую купюру, показал Ступе. Тот посмотрел на протодьякона, как на помешанного.

- Не рублей, мил человек, - голос его сделался ласковым и сострадательным.

Теперь Пантелеймон поразился по-настоящему, и на сей раз - неприятно. Однако!

Его явно ввели в заблуждение в отношении аппетитов таежных жителей.

- А не треснешь, Ступа? - спросил он тихо.

Вместо ответа проводник вытянулся на своем лежаке и прикрыл глаза.

- Пятьсот, - предложил Пантелеймон.

- Не на базаре, - сонно откликнулся Ступа.

- Шестьсот.

Проводник не ответил.

Глядя на его застывшее лицо, Челобитных понял, что торговаться бесполезно. Во сколько, хотелось бы знать, обойдется лошадь у крошкинцев? Впрочем - какое ему дело? Деньги-то не его. Другое дело, что при таких расценках их может не хватить…

- Ладно, будь по-твоему, - сказал протодьякон. - В рублях по курсу сойдет?

- По продажному, - уточнил Ступа, уничтожая иллюзию крепкого сна.

- Откуда тебе его знать-то, продажный курс? - осведомился Пантелеймон, отсчитывая деньги. - У вас тут даже обменника нет.

- Слухом земля полнится.

- Половину сейчас, вторую - на месте, - твердо постановил протодьякон. - Давай, держи, пока дают.

Ступа резко сел и уставился на купюры. Некоторое время он что-то соображал, прикидывал, пока не принял решение в пользу гостя.

- По рукам. - Он протянул протодьякону грязную, мозолистую ладонь. Тот вяло и с некоторой брезгливостью пожал ее.

- Ну, пошли, - пригласил Ступа, сгребая деньги и пряча их в карман.

- Что - прямо сейчас? Так вот сразу?

- А чего волынить? - усмехнулся проводник. Он скинул башмаки, роняя попутно комки засохшей грязи, пересек комнату, влез в огромные болотные сапоги. - Обувка-то подходящая у тебя имеется, господин ученый?

Пантелеймон кивнул на свои ботинки с высокой шнуровкой.

- Полагаю, что эти сойдут.

Ступа покачал головой:

- Дело хозяйское. Только речка у нас резвая, непослушная. Запросто можно и навернуться, уже доводилось.

- Переживу. У тебя, небось, и прокат обуви налажен? Я не миллионер, братец.

Уфологи на что живут? На благотворительные взносы…

Проводник засмеялся:

- Прижимистый вы народ, ученые!

- Так мы даже не на бюджете, у нас как бы самодеятельность… Все на голом энтузиазме, своими кровными расплачиваемся. Нас Академия наук не содержит - а хоть бы и содержала, она сама нищая…

- Да это понятно. Я что хочу сказать - напрасно жмешься. Деньги тебе, скорее всего, больше не понадобятся.

- Не каркай, - поморщился протодьякон. - Не твоего ума это дело. Лошадь мне что, за красивые глаза одолжат?

- Нет. - Ступа в очередной раз усмехнулся и надел брезентовую куртку. - Лошадь тебе в Крошкино вообще никто не одолжит - ни за деньги, ни за красивые глаза.

- Ну, продадут, - уже почти безнадежно сказал протодьякон.

- И не надейся, не продадут.

- Куркули, - раздраженно пробормотал Пантелеймон. Любовь к крестьянству выветривалась из него с поразительной скоростью.

- Да не куркули, а просто нет там давно лошадей.

- Куда же они подевались?

- Кто их знает. Я ведь неспроста запросил с тебя эту тыщу. Скоро не будет разницы - что Зуевка, что Крошкино… А потом и до нашего Бирюзова дело дойдет.

Наверное, в последний раз туда еду. Жизнь дороже…

- Какое дело-то? Объясни, а то все загадками про чертей да проклятия.

- Ты сам знаешь, - уверенно ответил Ступа.

Он произнес это так, что возражать ему не хотелось и не имело смысла.

Пантелеймон сдался.

- Хочешь сказать, что уже докатилось и до Крошкино?

- Ага, - Ступа распахнул дверь и замер на пороге. - Похоже на то… Пошли, а то до ночи не управимся.

- А так, что, управимся?! Я слышал - по реке туда целый день…

- Чуток поменьше.

Проводник направился к скособоченному сараю, и Пантелеймон послушно потащился за ним, не желая стоять во дворе без дела. Он должен видеть все своими глазами, каждую мелочь.

В сарае царили разгром и запустение. Любопытно, на что именно этот фрукт потратит деньги? Ведь не на самогонку же, он сам ее гонит - в темноте Челобитных приметил аппарат. Впрочем, это его не касается.

В сарае пробыли недолго, Ступа зарулил туда за веслами.

- Помочь?

- Отдыхай, ученый. - Ступа легко, словно перышки, уложил весла на плечо.

Пантелеймон пожал плечами - как угодно.

- Что ж ты - обратно ночью поплывешь?

- Лучше ночью по речке, чем в Крошкино на сеновале.

Больше протодьякон его ни о чем не спрашивал, видя, что Ступа предпочитает туманно намекать на разного рода жуткие последствия, при этом ни слова не говоря о причинах. Ладно, он сам разберется - на то и послан.

Беседа себя исчерпала. В молчании они двинулись назад по главной улице - тем же путем, каким протодьякон недавно пришел к проводнику. Ничто не изменилось, Бирюзово казалось вымершим или покинутым. Челобитных старательно раздувал ноздри, пытаясь что-нибудь обнаружить в местной атмосфере, какую-нибудь необычную примесь.

Называясь ученым, он не так уж грешил против истины. Да, он хранитель веры, ликвидатор, но, прежде чем думать о потустороннем, необходимо полностью исключить явления вполне материальные. Загвоздка в том, что он до сих пор не знает самой сути этих явлений. Ему приходится довольствоваться одним лишь сообщением Виссариона о подозрительном Павле Ликторе, который якобы вервольф.

Пусть так, пусть даже вервольф - один-единственный оборотень, в существование которого верилось не без труда, все равно не смог бы навести ужас на целую область. Здесь явно кроется что-то еще. …Вскоре они покинули деревню, свернули направо, где начинался подлесок. Вокруг Пантелеймона вновь закружила туча насекомых, почувствовав свежатину, - непривычного к укусам, изнеженного горожанина. Он шествовал в облаке и невольно завидовал проспиртованному Ступе, которого эти твари почти не беспокоили.

В конце концов, протодьякон, не выдержав, остановился, распустил узел на рюкзаке и извлек накомарник. Ступа, обнаруживший, что шагает один, тоже замедлил ход, оглянулся и снисходительно хмыкнул.

- Уже?

- Что - уже? - мрачно осведомился Пантелеймон.

- Уже прячешься, - с нездоровым удовольствием констатировал проводник. - А хотел до Зуевки переть лесом; да здесь же по сравнению с теми местами - ерунда, курорт.

Вот там тебе туго придется, и накомарник не спасет. Знаешь, какие комарики там летают? Вертолеты, иначе не назовешь!

- Умеешь ты настроение поднять, - сказал протодьякон. Впрочем, что бы ни говорил Ступа, а в накомарнике идти легче. - Далеко еще до твоей речки?

- Да вот же она, - Ступа указал узловатым пальцем в сырой и сумрачный ельник.

Пантелеймон, ничего не увидев, уточнять не стал. Они вошли в ельник, который внезапно кончился обрывом. Протодьякон заглянул вниз и увидел сверкающую, бегущую ленту реки. У берега мерно покачивалось старое корыто, которое назвать лодкой можно было с большими оговорками.

- Тут шею сломишь!

- А ты не ломай…

И тут Ступа в очередной раз удивил Пантелеймона. Запойный пьяница спустился к воде так ловко, что протодьякону пришлось призвать на помощь всю свою профессиональную сноровку, чтобы повторить этот подвиг.

Вышло, впрочем, не хуже, чем у того, и проводник впервые посмотрел на Пантелеймона с толикой уважительного одобрения.