Благословенная тьма - Черкасов Дмитрий - Страница 12

Он рассчитал правильно: волк только скосил на миг глаза, приметив ляпин маневр, и даже не двинулся с места.

Снова глубокий вдох - и вот Ляпа уже вне круга! Никаких последствий, лишь слабый ветерок коснулся его жалкой шевелюры. Та словно этого и ждала, и встала дыбом!

Все так же ползком, задом, Ляпа вполз в чащобу, где поднялся на ноги и бросился наутек, не разбирая дороги.

Напоследок он все-таки не удержался и разок оглянулся, невольно замедлив бег.

Круг дробился и превращался… в волков!

Самый же первый волк, разжав сточенные зубы, отступил с измученным видом. Было очевидно, что он не в силах преследовать Ляпу. Но он победил: теперь хоровод несся, как заведенный, и был образован ему подобными.

Народившиеся звери отличались от родоначальника лишь степенью материальности.

Они выглядели не то чтобы волками, но тенями, призраками волков; в остальном же были точно такими же. Они шли на задних лапах, запрокинув головы и приоткрыв человеческие рты-пасти; они держали друг друга передними лапами, как совсем недавно держались за руки девушки. Все это совершалось в абсолютной тишине.

Ляпа не стал дожидаться, когда тени сгустятся и обретут способность к погоне. В том, что за этим дело не станет, он не сомневался. Он припустил еще быстрее, да не тут-то было: лес не хотел его выпускать. В скором времени вместо березняка Ляпа ворвался в топи, куда не совался никогда. Местами болото было освещено тем же светом, что и поляна; источника света снова не наблюдалось, но Ляпу уже это не интересовало. Его занимала лишь кратчайшая дорога домой.

Однако его вынесло не к дому, а к ярко освещенному пруду. На берегу он на мгновение задержался, поймав в воде собственное отражение. Надо ли говорить, что он стал седым, как лунь? Мало того - Ляпа еще и постарел лет на десять-пятнадцать, лицо его было изрезано глубокими морщинами. Он только сейчас обнаружил, что оставил на поляне и ружье, и сидор; он беззащитен и беспомощен.

- Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного, - слова прилетели в ляпину голову как бы со стороны, и язык его ворочался сам по себе. - Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный…

Крест! Нательный крестик - где он? Ляпа сунул руку за пазуху - ничего. Крест исчез!

Возможно ли креститься, не имея креста?

Он не знал…

Позади него неожиданно затрещали сучья. Ляпа не стал дожидаться и выяснять, кто там возится. Постарел, не постарел, с крестом или без, но прыти у него не поубавилось. Он ринулся во тьму, стремясь лишь уцелеть и напрочь расставшись с надеждами вернуться домой до рассвета.

Леший кружил его, уводя все глубже и глубже в лесную глушь.

Свечение прекратилось, и Ляпа погружался в кромешную тьму. Задыхаясь, не в силах больше бежать, он остановился передохнуть.

Никто его не преследовал.

Поскрипывали древесные стволы, ухали невидимые птицы - может быть, совы, а может, и какие иные. До ушей Ляпы донесся далекий пронзительный вой. Слишком далекий, чтобы представлять непосредственную угрозу, но Ляпу будто ожгли кнутом! Не успев отдышаться, он вновь перешел на бег.

Глава 5

Крошкино Спуск по реке занял остаток дня и захватил толику ночи.

Путешествие по воде не ознаменовалось никакими примечательными событиями, и протодьякон немного расслабился. Что бы ни говорили в Инквизиции, на что бы ни намекали местные жители - пока он не видел никаких причин для волнения. Было, напротив, неимоверно скучно, потому что Ступа словно воды в рот набрал и только знай себе орудовал то веслами, то шестом.

Поначалу было занятно, и Пантелеймон любовался непривычным пейзажем - большей частью его деятельность разворачивалась в городах, а еще - в горах, где он сражался с басурманами. Но вскоре красоты приелись, и он заскучал от однообразия.

Примерно то же самое почувствовал бы любой человек, прикажи ему кто-нибудь в один присест освоить, скажем, здоровенный торт.

К немалому удивлению Пантелеймона, за всю дорогу проводник не позволил себе ни капли спиртного, а этого протодьякон опасался намного больше, чем невыясненных покуда вервольфов и прочей нечисти. Ступников демонстрировал нешуточную выдержку, и Пантелеймон терялся в догадках касательно ее источников. На закате он не выдержал и деликатно поинтересовался самочувствием проводника. Не болит ли голова и вообще - как ему удается столько часов прожить с трезвой головой?

В ответ на это Ступа хмыкнул и передернул плечами.

- Жить-то хочется, - ответил он коротко. - Жизнь - она дороже самогонки.

Философия, обычно не свойственная сильно пьющим людям.

Протодьякон решил не развивать тему.

- Ну да, ну да, - закивал он и умолк.

Он изнемогал от безделья, сидя на корме, и даже пару раз вызвался погрести, но получил категорический отказ.

В качестве объяснения Ступа повторил все те же слова. Жизнь, дескать, дороже и вообще весьма коротка.

Ступе не раз приходилось туго, река изобиловала порогами и водоворотами, но он уверенно преодолевал все препятствия даже в сгустившихся сумерках. Было совершенно очевидно, что этот маршрут он одолевал не однажды. И выламывался, скорее всего, для виду, просто набивая себе цену.

Причалили к берегу во втором часу после полуночи.

Ознакомиться с местностью в темноте не представлялось возможным, но у протодьякона сразу сложилось впечатление, что Крошкино как две капли воды похоже на Бирюзово, - впоследствии утро показало ему, что он не ошибся.

Все та же могильная тишина.

Тем не менее, до утра еще надо было дожить - Челобитных поймал себя на мысли, что, он, похоже, начинает думать на манер своего проводника. Для профессионального ликвидатора это никуда не годилось, и протодьякон принялся усердно молиться, прося Господа послать ему новые силы.

Ступа же, привязав лодку, зашагал вверх по откосу.

- Фонарь включи, - подал голос протодьякон, стараясь не отстать и не потерять его из виду.

- Нет фонаря, - отозвался Ступа, даже не оборачиваясь.

- У меня есть, - Пантелеймон полез в рюкзак.

- Угомонись, - строго приказал Ступа. - Не надо здесь светить.

- Да почему?!

- Не надо, - упрямо повторил тот.

- Боишься черта привлечь?

- Не поминай его всуе.

Протодьякон усмехнулся:

- Что-то новое - всуе нельзя поминать только Бога.

Он сказал это единственно из духа противоречия, ибо прекрасно знал, что черта тоже поминать не следует.

Ступа отреагировал с непривычной обстоятельностью:

- Знаешь, как в народе говорят? Бога нет, зато сатана есть…

Протодьякон, никогда не чувствовавший в себе миссионерских способностей, достаточно легко справился с мимолетным желанием обратить проводника в истинную веру. Он и впрямь не нанимался насаждать православие, на то у Службы есть специальное Отделение - работающее, кстати сказать, не очень-то эффективно.

Сказал лишь одно:

- Если оно и так, то сатане без разницы, с фонарем ты или без оного. В темноте ему даже сподручнее тебя достать…

Ступа внезапно трижды плюнул через левое плечо; Пантелеймон едва успел увернуться.

Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Ни лая собак, ни птичьих голосов, ни даже хора цикад. Если бы они не поднимались, а спускались, легко было бы вообразить нисхождение в преисподнюю, где Ступа легко мог бы выступить в роли дантовского Вергилия.

Постепенно глаза протодьякона привыкли к темноте, и вскоре он даже сумел различить смутные очертания домов. Свет нигде не горел, деревня выглядела покинутой.

Протодьякон вспомнил, как наблюдал подобное близ Припяти, когда только еще начинал свое служение и был брошен на ликвидацию помешавшегося главаря новоявленной секты, который возомнил себя мессией и призывал немногочисленных последователей распространить радионуклиды по всей стране - катастрофа, дескать, положила начало новому времени и новому миру. В подтверждение своих бредней несчастный цитировал апостола Павла, изрекшего, что «все мы умрем, но все мы изменимся». В ожидании скорых мутаций главарь секты уже направил нескольких эмиссаров во все концы страны, и важно было не дать ему развернуться еще шире.