Власть пса - Уинслоу Дон - Страница 16

О'Боп ловит на себе взгляд бармена, но это не остужает его пыла. Ведь О'Боп с Кэлланом целый день обсуждали этот вопрос, шатаясь вдоль реки Гудзон, то затягиваясь травкой, то угощаясь пивом, так что если они и не в отключке, то сказать, чтоб в полном разуме, тоже нельзя.

А О'Боп все говорит и говорит.

Прозвищем О'Боп наградил его Кении Мэхер. Как-то ребята в парке играли в уличный хоккей, а когда прервались на отдых, к ним вприпрыжку подбежал Стиви О'Лири, так тогда его еще звали, и Кении Мэхер, оглянувшись на него, заявил: «Тебя нужно звать Боп».

Стиви никакого неудовольствия не выразил, совсем не обиделся. Ему ведь сколько тогда было? Пятнадцать? И то, что его заметили, да еще придумали прозвище парни постарше, польстило ему. И поэтому он только улыбнулся и спросил: «Боп? А почему Боп?»

— Потому что ты так ходишь, — объяснил Кении. — Подпрыгиваешь на каждом шагу, типа как мячик — боп, боп.

— Боп, — повторил Кэллан. — Мне нравится.

— Кому какое дело, что тебе нравится? — роняет Кении.

Тут вмешивается Мэрфи:

— Что за имечко такое дерьмовое для ирландца? Гляньте на его волосы. Огненно-рыжие. Встанет на углу, так все машины затормозят. А гляньте на его бледную рожу и веснушки. Ради всех святых, какой он вам Боп? Боп [39] только негры играют. А он что, черномазый? Да я в жизни белее парня не видал.

Кении призадумывается.

— Значит, нужно на ирландский лад? О'кей. Как насчет О'Бопа? — произносит он с ударением на первое «о».

И прозвище прилипает.

Так вот О'Боп никак не может уняться насчет Эдди Мясника.

— Я про что, хрен раздери этого парня, — гнет он свое. — Что ж, если он в связке с Мэтти Шихэном, так может творить, что его душе угодно? Да кто такой, на хрен, этот Мэтти Шихэн? Какой-то богатенький старик-пьянчуга! Ирлашка, все еще хнычущий за пивом о Джеке Кеннеди! И я должен уважать такого козла? Пошел-ка он подальше! Пускай оба подальше катятся!

— Охолони, — советует Кэллан.

— На хрен их! То, что вытворили с Майклом Мэрфи, не по-честному.

Он еще ниже горбится над стойкой и, насупясь, отхлебывает пиво.

А минут через десять входит Эдди Фрил.

Эдди Фрил — настоящий громила.

Заметив О'Бопа, он орет:

— Эй, борода с хрена!

О'Боп не поднимает головы и не оборачивается.

— Эй! — опять вопит Эдди. — Я к тебе обращаюсь. Ведь на твоей башке будто борода с хрена. Такая вся кудрявая и рыжая.

О'Боп медленно повернулся:

— Чего тебе?

Говорить он старается вызывающе, но Кэллан чувствует — его приятель боится.

А почему нет? Кэллан и сам боится.

— Слыхал я, — говорит Фрил, — у тебя ко мне какие-то претензии?

— Нет. Никаких претензий, — бормочет О'Боп.

Это, думает Кэллан, правильный ответ. Да только Фрилу этого мало.

— Потому как ежели есть, так вот он я.

— Нет. Нет у меня претензий.

— А я слыхал, — настаивает Фрил, — есть. Слыхал, ты шатаешься по кварталу и треплешь своим помелом, будто у тебя претензии по поводу того, что я сделал.

— Нет.

Не будь такой убийственной жары, на том оно, может, все и закончилось. Или будь у Лиффи кондиционер, может, все обошлось бы. Но кондиционера не было, а работала всего пара вентиляторов под потолком, круживших клубы пыли и дохлых мух на своей карусели.

О'Боп фактически уже был изничтожен, его яйца, считай, на полу валялись, и не к чему было его дожимать, но Эдди — тот еще садист, а потому он выкрикнул:

— Брехун ты, сукин ты сын!

У конца барной стойки Микки Хэггерти наконец оторвал глаза от своего «Бушмиллса».

— Эдди, — вмешался он, — парень ведь сказал тебе — претензий у него никаких нет.

— А тебя, Микки, спрашивает кто-нибудь? — рявкает Фрил.

— Ну господи, он ведь еще совсем мальчишка!

— Тогда нечего базарить как взрослый мужик! — орет Фрил. — Нечего тут шляться да болтать, что кое у кого никаких прав управлять кварталом.

— Извини, — хнычет О'Боп.

Голос у него дрожит.

— Ага, теперь ты извиняешься. Недоносок виноватый, сукин сын! Извиняльщик нашелся! Гляньте на него, хнычет, будто сопливая девчонка! И это тот самый мужик, который считает, будто у некоторых людей нет права заправлять делами в квартале.

— Слушай, ну я же извинился.

— Аха, слышу. Но это ты говоришь мне в лицо. А что станешь болтать у меня за спиной? А?

— Ничего.

— Ничего? — Фрил выдергивает из-под рубашки револьвер тридцать восьмого калибра. — На колени!

— Что?

— Что? — передразнивает Фрил. — На коленки свои дерьмовые падай, ты, ублюдок!

О'Боп, от природы белокожий, побледнел по синевы. Кэллан видит, он стал похож на мертвеца, а может, мертвец и есть, потому что все идет к тому, что Фрил вот-вот прикончит его на месте.

Дрожа, О'Боп сползает с табурета. Ему приходится опереться о пол руками, чтобы не растянуться, опускаясь на колени. И он плачет — громадные слезищи катятся у него из глаз, оставляя блестящие дорожки на щеках.

У Эдди на физиономии пакостный оскал.

— Хватит тебе, — вмешивается Кэллан.

Фрил набрасывается на него:

— Тебе что, тоже охота попробовать, малыш? Ты давай решай, с кем ты: с нами или с ним.

Кэллан опускает глаза.

— С ним! — Он выхватывает небольшой пистолет из-под рубашки. И стреляет Эдди Мяснику дважды в лоб.

Вид у Эдди удивленный, будто он не может поверить в произошедшее. Он таращит глаза на Кэллана, словно беззвучно вопрошая «Какого хрена?», а потом, согнувшись, падает. Он лежит на грязном полу, О'Боп выдергивает у него из руки револьвер и, засунув в рот Эдди, жмет и жмет на курок.

Плача, О'Боп выкрикивает непристойности.

— Ребята, я ничего не видел, — поднимает руки Билли Шилдс.

Малыш Микки поднимает глаза от «Бушмиллса» и говорит Кэллану:

— Может, вам пора подумать насчет того, чтоб смыться?

— А пушку? — спрашивает Кэллан. — Бросить тут?

— Не надо. Скорми Гудзону.

Микки известно, что на дне реки между Тридцать восьмой и Пятьдесят седьмой улицами потонуло больше оружия, чем, скажем, в Пёрл-Харборе. И копы не станут особо усердствовать и прочесывать реку, чтобы выудить пушку, из которой изрешетили Эдди Мясника. Реакция в участке Манхэттен-Саут будет приблизительно такой: «Что? Кто-то пришил Эдди Фрила? А-а. Кто-нибудь хочет эту последнюю шоколадку?»

Если уж бояться, то не полиции, а Мэтта Шихэна. Микки-то вряд ли помчится к Большому Мэтту докладывать, кто замочил Эдди. Ведь Мэтт мог бы протянуть свою мясистую руку к судье и снять груз обвинений с Микки насчет уведенной говядины, но не стал суетиться, а потому, рассуждает Микки, он ничем не обязан Шихэну, он ему на верность не присягал.

Но вот бармен, Билли Шилдс, из кожи вылезет, чтобы подольститься к Большому Мэтту. Так что эти двое парнишек могут пойти и самостоятельно вздернуть себя на крюках для туш, чтобы избавить Мэтта от лишних хлопот. Разве только они первыми с ним расправятся, но этого им не осилить. Так что парни, считай, покойники. Но торчать тут и дожидаться расправы все-таки не стоит.

— Топайте, топайте, — подталкивает их Микки. — Сваливайте из города!

Кэллан прячет пистолет под рубашку и дергает О'Бопа, который нагнулся над трупом Эдди Мясника, за руку:

— Пойдем!

— Погоди минутку.

О'Боп, пошарив в карманах Фрила, извлекает комок смятых купюр. Переваливает труп на бок и вытаскивает еще что-то из заднего кармана.

Черный блокнот.

— Вот так, — говорит О'Боп.

И они уходят.

Копы заявляются через десять минут.

Коп из отдела убийств перешагивает через лужу крови, растекшуюся большим красным ореолом вокруг головы Фрила, устремляет взгляд на Микки Хэггерти. Коп только что получил повышение, его перевели из патрульной службы, и потому он прекрасно знает Микки. Он смотрит на Микки и пожимает плечами, будто говоря: «Ну, что тут такое случилось?»

— Поскользнулся в душе, — отзывается Микки.