Моя чужая дочь - Хайес Саманта - Страница 25

— Не надо, родная, — сказал Энди.

Я все равно поднесла расческу к самому лицу и втянула носом слабый, едва ощутимый запах Наташи. А потом вытащила несколько темных волосков. Я до сих пор храню их в конверте. Это все, что осталось от моего ребенка.

Шейла и Дон появились за час-другой до журналистов, которые вскоре разбили лагерь перед нашим домом. Шейла принесла запеканку в жестяной форме. Дон чуть не раздавил меня в объятиях, а Шейла прожигала взглядом и качала головой, а сама все гладила Энди, своего дорогого мальчика. Я еще подумала: счастливая ты, твой ребенок с тобой. Шейла никогда меня не любила, просто терпела ради сына. Нет, он ничего особенного из себя не представлял, подумаешь, звезда какая — автомеханик. Шейла же в нем души не чаяла, и в ее глазах никто его не был достоин, тем более я. Ну а теперь что ж… я доказала ее правоту: потеряла ее единственную внучку.

Шейла взяла руководство на себя. Девушку из полиции, которая приглядывала за мной, свекровь отправила в магазин на углу с приказом купить коробку чая на сто пакетиков, два фунта сахару и три литра молока. «В ближайшие дни чаю тут выпьют порядочно, так что запас не помешает», — сказала она.

В считанные минуты Шейла уничтожила все следы присутствия Наташи в гостиной нашего крохотного домика. Мягкие пушистые зверушки, пластмассовые игрушки всех цветов радуги она без разбору запихивала в пакет для мусора. Почти все совсем новенькие: в два месяца ребенку только погремушки и нужны. Шейла разобрала «прыгунки» — Энди их купил в «Детском центре», хотя Наташа и сидеть еще не умела. Я привесила несколько ярких вертушек там, где пеленала свою девочку, — чтобы она не скучала, — но Шейла и эти игрушки содрала с потолка.

Так-то вот. Через каких-нибудь полчаса комната снова стала царством взрослых. И ни намека на младенцев. Ящик для игрушек отправился на чердак вместе с искусственной елкой. Охапки блестящей мишуры, которую мне удалось развесить, когда Наташа замаялась вопить и уснула, Шейла вынесла на улицу. «Рождеству конец», — объявила она, отряхивая руки.

Едва мы с Энди забылись сном, как нас разбудил телефонный звонок. Два часа ночи. Тридцать восемь часов без Наташи. В полицию поступило сообщение о том, что на крупной магистрали замечен водитель автофургона с плачущим младенцем на руках. Пожилая чета, возвращаясь с новогодних каникул в Шотландии, заехала на заправку и увидела, как мужчина с грудным ребенком — тот громко плакал — вошел в мужской туалет. Супругам это показалось странным, но в полицию они позвонили, только когда добрались до центральных графств и услышали по радио о похищении ребенка. Вот и все. Шофера так и не нашли.

Плачущий младенец. Боже, до чего я ненавидела эти слова. Я не хотела слышать о том, что Наташа плачет. Она ведь меня звала. Маму звала — рыдала, выгибалась, заходилась в воплях. Еще в больнице мне дали какие-то таблетки, чтобы молоко остановить. Без толку. Горячие и тяжелые, груди рвались из лифчика, и даже прикоснуться к ним было страшно больно. Пока констебль Миранда, снова дежурная, караулила меня за дверью ванной, я сцеживалась в раковину. Материнское молоко в канализацию, думала я, — какое расточительство. И расплакалась от его запаха. Теперь уже слезы и молоко вперемешку лились в трубу; мое тело рыдало о дочери вдвойне.

Констеблю Миранде пришлось звать подмогу, чтобы открыть ванную — я сползла по двери на пол и придавила ее изнутри. Миранда, Дон и Энди, втроем навалившись на дверь, по кафелю сдвинули коврик, на котором я лежала кулем. Когда Энди помог мне подняться, меня сложило пополам от истерического хохота. Я была голая до пояса.

Через несколько часов — новый звонок. Полиция Хертфордшира получила два сообщения от автомобилистов с шоссе Ml в сторону юга. Маленькая фигурка, то ли женская, то ли мужская, не понять из-за множества слоев одежды, с грудным ребенком на руках, голосовала на пересечении магистрали с проселочной дорогой. Констебль Миранда, взяв меня за руку, добавила, что к тому времени, когда полицейские Хертфордшира добрались до указанного перекрестка, подозреваемый исчез.

Но потом она улыбнулась и согрела мое заледеневшее сердце, уверив, что все окрестные поля и деревни прочесываются с собаками-ищейками.

— Полиция соседних графств тоже поднята по тревоге. Делается все возможное, так что теперь уже недолго ждать… — Констебль Миранда запнулась и отвела глаза. — Недолго ждать новостей.

— У вас есть дети? — спросила я. Если у нее двое — может, поделится?

Она кивнула:

— Четыре года. С ним бабушка сидит, пока я на работе.

Хорошо, что констебль Миранда сказала правду про ребенка. В моей сюрреалистичной действительности гигантские дозы чего-нибудь нормального, будничного мне были необходимы, как больному — сладкая микстура. Не уверена, пережила ли бы я те дни, не будь рядом Миранды. А сейчас мы совсем не видимся.

Детектив Джордж Ламли вновь появился у нас во вторник утром (трое суток без Наташи) и объяснил, что мы должны выступить по телевизору. Насквозь пропахший табаком, темнолицый и морщинистый, он выглядел гораздо старше своих — как я узнала позже — сорока лет. Он сказал, что, судя по имеющимся у полиции фактам, похититель действовал спонтанно, а не по заранее обдуманному плану и, скорее всего, уже сыт по горло заботой о постоянно орущем младенце. Мы с Энди скорбно жались друг к другу на диване, а детектив Ламли, такой большой и умудренный полицейским опытом, нависая над нами, втолковывал, что в ряде случаев…

— В ряде случаев обращение родителей по телевидению принесло положительные результаты. Не далее чем год назад, к примеру, мы работали над делом о похищении ребенка из яслей. Через два дня после того, как мать выступила по телевидению со слезной мольбой к похитителю, малыша обнаружили под пандусом служебного входа «Макдоналдса», здоровым и веселым. Что скажете? Согласны выступить?

— Да, — ответил Энди.

Сегодня у меня новая клиентка. По телефону назвалась Сарой — без фамилии. И своего номера не дала. По голосу — совсем молоденькая и очень застенчивая. Не придет, думаю я, но все же готовлю поднос — чай с печеньем у меня получает любой клиент, — когда раздается стук в дверь. Я стаскиваю резинку, распуская длинные волосы, пальцем вытираю влагу под глазами, одергиваю блузку. На крыльце мнется девочка-азиатка лет пятнадцати, не старше.

— Сара?

Она кивает, оглядывается вправо-влево и лишь затем переступает порог. Я замечаю, что она все сглатывает, словно ее тошнит и вотвот вырвет. В гостиной я предлагаю девочке устраиваться в кресле. Клиентов я всегда принимаю в своей небольшой гостиной, усаживаю в кресло, сама располагаюсь на диванчике, а чай с печеньем успешно сглаживает неловкость первых минут.

Поначалу все волнуются — до тех пор, пока не убедятся, что я не кусаюсь и в основном попадаю в точку. И все же я крайне осторожна в том, что говорю клиентам. На мне лежит ответственность, своего рода космическая подотчетность: откроешь слишком много — и баланс вселенской бухгалтерии не сойдется.

— И как же тебя зовут на самом деле? — интересуюсь я. — Чаю выпьешь?

Чаю я ей наливаю, не дождавшись ответа. Два вопроса подряд, похоже, — бремя для ребенка непосильное. Я успела откусить печенье и запить чаем, прежде чем она открыла рот:

— Вы ж гадалка. Должны знать.

Глаза ее бездонны, а взгляд потухший. У девочки проблемы — она мне сама сказала по телефону. А впрочем, без проблем ко мне редко приходят.

— Пусть я буду Сарой.

Наклонив голову, Сара сцепила пальцы. Тыльные стороны ладоней расписаны хной, но узоры давнишние, выцветшие. Ногти нежно-вишневого цвета.

— И что бы ты хотела узнать, Сара?

Я еще не решила, чем воспользуюсь. Достать таро? Или хрустальный шар? Что ее больше впечатлит? Обратиться к рунам? Погадать по руке?

Сара абсолютно неподвижна, взгляд приклеен к сцепленным пальцам, длинные темные волосы обрамляют лицо. Я смотрю на нее и жду. Проходит минут пять, прежде чем она резко, с усилием вздергивает голову. Глаза цвета корицы смотрят прямо в мои.