Казачьи сказки - Коллектив авторов - Страница 10

Изменился Дрон с тех пор, лицом посерел, телом опал. Ходит, смотрит, да ничего вокруг себя не видит, слушает, да ничего не слышит. Идет куда, потом забудет, станет, стоит, махнет рукой и обратно повернет. Много ли, мало ли времени прошло. Говорят ему товарищи: «Поедем на Черно море турку пошарпаем». Отнекивается Дрон. Чумно на его душе, не за турку у него забота. Надоумили его поехать к одному старику. Жил там такой неподалеку. Колдун не колдун. А так, человек неприветливый. Побаивались его люди, сторонились. Приехал Дрон к старику, ружье ему в грудь наставил и говорит:

– Если беде моей не поможешь, пристрелю, как собаку.

Старик на него как зыркнет. Дрон так и обомлел. На что уж казак не робкий был.

– Знаю, – говорит, – про твою беду. А как помочь – не ведаю.

Налил в чашку воды. Бросил туда кольцо. Пошептал что-то, руками поводил.

– Вот, посмотри на жену свою раскрасавицу.

Видит Дрон степь. Стадо сайгачье. А промеж сайгаков Лобаста прыгает. Роста махонького. Тело шерстью обросло. Нос клювом утиным торчит. Вместо ног копыта. «Вот страшилище-то», – не выдержал Дрон, глаза отвел. Как быть? Что делать? А старик и говорит:

– Я тебе в таком деле не советчик. Сам кашу заварил, сам и расхлебывай.

Стыдно стало Дрону. «Поеду, – думает, – счастья попытаю, может, разыщу жену свою, и совершится еще раз чудо».

Едет Дрон по степи, в голове грустные мысли держит. День едет, два, притомился, конь спотыкается. Сам едва в седле держится. Вдруг смотрит: темная туча с горизонта идет, по земле стелется. Кружил Дрон по степи, кружил. Нигде просвета не видать. «Все, – думает, – конец мне пришел. И что дома не сиделось». Только это подумал, исчез туман. Солнце светит. Небо голубое да степь ковыльная. Стоит перед ним Лобаста и говорит ему:

– На первый раз прощаю тебя. Возвращайся домой, Дрон.

От одного вида Лобасты дрогнуло сердце у казака. В душу сомнение забралось. Язык не повернулся что-то сказать в ответ. И поехал восвояси. В голове тяжело, на душе пусто. «Все равно, – думает, – мне не жизнь без нее, надо вертаться. Теперь не смалодушничаю».

И повернул коня назад.

День едет, два. Сомнения от себя гонит. Сушь стоит невыносимая. Ни ручеечка кругом, ни лужицы маленькой. В висках кровь стучит, язык распух. Как в бреду. Видится ему река широкая. Воды там, пей – не хочу. Упал Дрон с коня. Еле живой. «Не по мне, – думает, – это дело – с нечистой силой тягаться». Только подумал так, глядь, стоит перед ним Лобаста.

Смеется, да как-то невесело.

– Последний раз тебя прощаю, Дрон. На третий раз не жить тебе на этом свете.

Сказала и исчезла. А на том месте, где стояла она, родничок забил. Да такой веселый. Припал к нему Дрон. Напился. Отлежался. «Все, – думает, – не человек я после этого. Смерть свою и то принять не могу. Эх, Дрон, Дрон, грош тебе цена».

Поднялся и пошел Лобасту искать, душой крепкий и в себе уверенный. А ручеек тот разлился в речку. Вдруг накатила на него волна. Сбила с ног и потащила к морю-океану. Борется Дрон как может. Плывет. Да из сил быстро выбился. Чувствует, конец ему приходит. Собрался с духом и крикнул:

– Прощай, дорогая, навсегда! Только напоследки объявись. Не отступился я от тебя.

Очнулся Дрон. Что такое? Лежит он на своем дворе. В руках шашка. Рядом шкуры лежат посеченные. А на крыльце жена стоит. Раскрасавица. Слов нет, до чего пригожая. Разодетая так, что твоя княжна. В ноги ему кланяется и говорит:

– Спасибо тебе, Дрон, муж мой разлюбезный, спасла меня твоя любовь.

А Дрон понять ничего не может. Во сне то было с ним, что приключилось, иль наяву.

– Тебе спасибо, – говорит, – что любить меня научила.

И зажили они счастливо. Детишек у них много было. Какое счастье без детишек-то?

Митяй – казак бесстрашный

Рассказывали люди, когда Митяй мал еще был, чуть больше рукавицы, лежал он в люльке. Насупленный, сурьезный такой. В курене ни души: отец в поле, мать хлопотала где-то по домашности.

Подкрался к люльке Страх и стал ребенку рожи корчить, чтоб напужать мальца. А Митяй изловчился. Хвать его за бороду и ну трепать. Да так ухватил – не отдерешь. Крики, вопли в курене. Мать услыхала. Ой, чтой-то с Митяем? Забежала сама не своя, а он в люльке лежит, от удовольствия пузыри пускает, в руках пучок сивых волос держит, играется. А за окном плач да угрозы, да воркотня. Где это видано, чтоб со Страхом так обращаться.

Следующий случай вышел, когда Митяю три года исполнилось. Посадил его отец на коня, чтоб по двору провезти, по казачьему обычаю. Страх из-за сарая как выскочит, отец напугался до смерти, из рук узду выпустил. Конь – на дыбки и понес через забор в чисто поле. Убьется малец! Замерло сердце у отца, мать в голос завыла. День к вечеру уже пошел. Видят, идет конь ко двору, весь в пене. А на нем Митяй восседает. Довольный. Вот какие чудеса чудесные!

Другой случай такой был. Митяй уже в малолетках ходил. В путину со взрослыми невод увязался тянуть. Упросил Страх Водяного побаловать, людям объявиться,

– А я, говорит, – за кусточками посижу.

Долго не хотел этого Водяной. Не солидно, мол. Да согласился наконец. Тянут казаки невод. Тяжело. Видать много рыбы попалось. Подтащили к берегу. А из мотни Водяной, возьми да объявись. Врассыпную народ, кто куда. Страх хихикает, ручонки потирает. Довольный. Смотрит, а Митяй, как стоял на бережку, так и стоит. Говорит Водяному:

– Ты что балуешь?

А Водяной ему бряк в ответ:

– Где здесь дорога на Царицын?

– А вот тамочки, – говорит Митяй, – так прямиком и держи по реченьке.

Развернулся Водяной, от досады Страху кулаком помахал и пошлепал прямо по воде в ту сторону, куда ему Митяй указал.

Пошла с тех пор за Митяем слава бесстрашного.

Подрос Митяй, в года вошел. Война приключилася. Пошел Митяй на войну. А Страх в обозе пристроился. «Уж тут, – думает, – я его пройму».

Вышли казаки к позициям. Слышит Митяй команду:

– Подтянуть подпруги! Садись! Смирно! Шашки вон! В атаку с гиком марш-марш!

Чует Митяй, что-то тревожит его, не по себе ему чего-то. Оглянулся, а сзади на крупе Страх присел и ухмыляется. Выхватил Митяй нагайку и проканифолил Страха от души.

– Размякни маленько, отдышись.

Пули – тзык-тзык! Орудия громыхают, пехота сгурбилась, как стадо, тут казаки врезались в самую гущу. Тут и Митяй подоспел, злой, что замешкался. Упаси боже, что плохое подумают! Вертится на своем маштаке, рубится без устали. Кровь разгорячилась, рука расходилась. Тут наш трубач «стой!» играет, «ап-пель!». Пехота заторопилась, ну, стрелочки, пора и в кусточки. Наши отошли, а Митяй не слышит, в самый раж вошел. Вражий офицер говорит своим метким стрелкам:

– Ну, братцы, ссадите вон того молодца.

Да где там! Такого молодца разве пулей возьмешь. Тут и станичники на выручку пришли, ударили по неприятелю. Опрокинули. Хоть рыло в грязи, да наша взяла. После боя позвал Митяя к себе генерал.

– Хороший ли ты казак? – спрашивает.

– Под судом и следствием не был, – отвечает Митяй.

– На следующий раз попадешь, если команды слушать не будешь. И произвел его в урядники.

После того, как Митяй нагайкой проканифолил Страха, забился он в самые что ни на есть калюки, охает-стонет: «И что же это на белом свете такое происходит». Глядь, а рядом Смерть стоит. Притомилась. Жатва ей большая вышла. Стоит, на косу тяжело опершись… Страх к ней.

– Подсоби, – говорит.

– Да на что он тебе сдался? У меня и без него дел по самую маковку.

– До чего ж ты, – говорит Страх, – неупросливая, когда надо. Ты вот тут гузынишься, а он меня за живое задел. Страх я или кто? Подсоби! Иль мы не в родстве ходим? Всегда рядышком, бок о бок по белу свету.

– Ладно, не трандычи, – говорит Смерть нехотя, – будь по-твоему.

Сидит Митяй, шашку чистит. Видит, батюшки мои! К нему Смерть поспешает, а сзади Страх чикиляет. Подходит она к нему и спрашивает: