Кубанские сказы - Попов Василий Алексеевич - Страница 59

Особенно отличились в первый день два певца – тонколицый старик-кабардинец и статный молодой певец, пришедший из земли темиргоев. Старик пел о красоте и свежести горных долин родной Кабарды. И такие верные, горячие слова выговаривали его старческие губы, так светились его глаза, что песни находили путь к каждому сердцу. Юноша пел не так. Его красивое лицо перекашивалось злой и горькой усмешкой, взгляд оставался холодным и мрачным. Гортанным, высоким голосом он бросал едкие слова о жадности и глупости одного пши, который попытался доить облака и оседлать горный ветер. Каждая строфа этой песни кончалась одной фразой: «А ваш князь не такой же?»

Народ горячо приветствовал эту песню и попросил певца пропеть ее во второй раз.

Каймет наслаждался пением молодого гостя, когда кто-то осторожно тронул его за плечо. Певец обернулся. За его спиной стоял старый и верный друг Магамуд, певец из бжедугской земли. Его загорелое лицо, окаймленное рыжей бородой, выглядело усталым и мрачным. Он шепотом попросил Каймета отойти в сторону.

– Я счастлив видеть тебя, о мой друг Магамуд, – ласково проговорил Каймет, когда они отошли к плетню.

– Здоров ли ты? Звонок ли твой голос?

– Страшная тяжесть свалилась с моего сердца, когда я увидел тебя живым и здоровым, любимый брат мой, – взволнованно ответил Магамуд.

– А что со мной может случиться? – беззаботно рассмеялся Каймет. – Я пою мои песни, и они очищают мне кровь…

– И рождают злобных и коварных врагов.

– О чем ты говоришь, друг?

– Я узнал, что темиргоевский пши, которого ты прославил, как пожирателя чужих баранов, решил отомстить тебе. Он нанял какого-то разбойника-тугоруга, который должен пробраться на это празднество и ночью убить тебя ударом кинжала. Люди говорят, князь убедил тугоруга, что у тебя много турецкого серебра, полученного от анапского пши. И еще он обещал за твою смерть двадцать лучших коней из своих табунов.

– Ого, как дорого ценит темиргоевский пши одну мою песню, к тому же не лучшую, – рассмеялся Каймет.

– Не будь беззаботным, друг! – встревоженно воскликнул Магамуд. – Злоба пши – это коварная змея, а кинжал – ее жало! Надо узнать, кто пришел к тебе из земли темиргоев.

– Я знаю. Оттуда пришло четверо.

– Так надо следить за ними.

– Ни за что! – Каймет схватил друга за руку. – Эта слежка может обидеть моих гостей. А я считаю, что лучше простить двадцать негодяев, чем оскорбить одного хорошего, честного человека.

– Но для того, чтобы лишить тебя жизни, достаточно только одной руки, только одного негодяя. Здесь много твоих лучших, проверенных друзей. Мы по очереди каждую ночь станем охранять тебя.

– Не надо, брат мой! Клянусь тебе, что у меня будет самая верная охрана.

– Какая?

– Черные мысли предателя, решившего нарушить священный закон соли и каши [8].

– Да, негодяй, согласившийся отплатить за гостеприимство смертью хозяина, может иметь только черные мысли. Но я не понимаю, как мысли злодея могут уберечь тебя от опасности?

– Они разоблачат его.

Магамуд недоуменно пожал плечами. А Каймет, по-прежнему веселый и беззаботный, быстрым и легким шагом направился к своим гостям.

В полдень, приглашая гостей к обеду, Каймет сказал им:

– Дорогие друзья! Я не богат и за моим столом нет множества блюд. Но хозяйки нашего аула умеют готовить замечательный шепси, и вы сегодня попробуете его. Простой айрян прекрасно освежает горло и придает свежесть мыслям. А самое главное, что есть за нашим столом и чего нет у князей, – это хорошая, верная дружба. Гости одобрительно зашумели, но Каймет поднял руку, показывая, что он еще не кончил говорить. И все смолкли.

– Дорогие гости! – продолжал он, – Вы знаете, что гость всегда радует сердце адыга. Я счастлив, что у меня сегодня столько гостей. Прошу их чувствовать себя в моем доме не гостями, а хозяевами. В комнатах достаточно мягких ковров и войлоков. Во дворе – колодец со сладкой студеной водой. За домом – сад, и груши из этого сада славятся своим вкусом и сочностью. Все это – ваше, дорогие гости! О конях своих – не беспокойтесь, наши юноши считают для себя честью ухаживать за ними. У меня есть только одна единственная просьба к дорогим гостям. – Каймет обвел внимательные лица гостей веселым, открытым взглядом. – Невзгоды и лишения молодости повредили мое здоровье. С тех пор, когда ночью, во время моего сна, кто-нибудь подходит ко мне или касается меня, я просыпаюсь в таком ужасе, что потом болею несколько дней. Я понимаю, что это недостойно джигита, но все же прошу ночами не входить в мою жалкую хижину. Если я потребуюсь дорогим гостям – пусть они крикнут мне – дверь моей хижины всегда открыта. А теперь – прошу всех подкрепить свои силы.

– Я не понимаю тебя, Каймет! – мрачно прошептал на ухо другу Магамуд. – Зачем ты сказал, что спишь с открытой дверью? Ведь я знаю, что это правда. Зачем же облегчать путь негодяя?

– Черные мысли предателя спасут меня, – снова ответил Каймет и повел Магамуда к почетному анэ [9].

После обеда гости вновь уселись в круг под старой ветвистой грушей. И опять зазвенели шичепшины и полились песни, от которых люди то хмурились, то улыбались, то гневно сжимали кулаки, то ощущали в своих сердцах радость или нежность.

А когда запел худощавый молодой бжедуг в латаной домотканой черкесске, люди затаили дыхание. Голос певца, задушевный и мягкий, сразу нашел себе дорогу к человеческим сердцам. Юноша пел о радости, которую доставляет человеку труд, о том, что посадивший и вырастивший для людей хотя бы одно дерево уже не напрасно прожил свою жизнь, потому что путники, отдыхающие под этим деревом, добрым словом вспомнят человека, посадившего его.

Когда юноша кончил свою песню и в вечерней тишине смолк последний слабеющий звон струны шичепшина, люди еще несколько минут молчали, и песня жила в их сердцах. Потом все сразу начали хвалить певца.

– Счастлива мать, вскормившая тебя, о бжедугский соловей! – растроганно сказал старейший певец, пришедший из Двуречья.

– Я хочу сказать тебе, мой юный друг, словами твоей же песни – тот не напрасно прожил свою жизнь, кто сложил хоть одну такую песню! – горячо воскликнул Каймет.

– А мне не нравится эта песня! – вдруг проговорил чей-то мрачный голос.

Все оглянулись на молодого певца из земли темиргоев, сказавшего эти слова.

– Чем же тебе не нравится эта мудрая и звучная песня? – тихо спросил старейший певец.

– Она плоха тем, что зовет садить новые сады для князей и орков, – гневно ответил юноша, и тонкое лицо его перекосилось злобной и горькой усмешкой. – Не сажать новые деревья, а рубить старые должны мы звать народ! Пусть проклятые пши и орки или сами работают на себя, или сдыхают от голода на голой, опустошенной земле.

– По-твоему, если в твою черкеску заполз клещ, то следует сжечь всю одежду? Разве это мудро? – спокойно спросил Каймет.

– Если клещ присосался к моему телу, я выжгу его?

– Ты выжжешь клеща, а не тело.

– Я не могу дышать спокойно, пока эти клещи – пши и орки сосут кровь моего народа! – запальчиво выкрикнул молодой певец, и плотно сжатые губы его передернулись.

«Да, наверное, темиргоевские пши и орки сломали жизнь этого джигита!» – сочувственно подумал Каймет, а вслух сказал:

– Все пши – смертны, один народ – бессмертен. Счастлив, кто служит не пши, а своему народу.

Синие сумерки поползли из горных ущелий. На снеговых вершинах остывали последние поцелуи вечерней зари. В этот час гости Каймета вернулись в его дом.

Проверив, все ли гости имеют удобные места для отдыха, посмотрев, сыты ли кони приезжих, Каймет вошел в свою старую, покосившуюся хату, и скоро его ровное дыхание, доносящееся из открытых настежь дверей, Сказало о том, что хозяин дома спокойно уснул.

Только серебряная луна видела, как из большого дома, крадучись, вышел закутанный в бурку человек. Он бесшумно подошел к открытым дверям хаты, покачал головой и, отойдя в тень, лег на землю, завернувшись в бурку.