Письмо на панцире - Ефетов Марк Симович - Страница 17

Вместе с седой докторшей ушла Вера, сказав:

— Я скоро приду.

Вита поняла, что никакие одеяла, будь их хоть двадцать, а не два, не согреют её. Холод был не снаружи, не от окружающего её воздуха, а шёл изнутри.

Вите было страшно оттого, что она вдалеке от дома, от папы. А обидно потому, что оказалась в больнице. Теперь впереди вместо праздников, купанья в море, прогулки на катере, экскурсии на Аю-Даг — больница. А может быть, и того хуже — операция. Вита поняла, о чём говорил тогда врач «скорой помощи» с папой. В первый раз обойдётся, но, если приступ будет во второй раз, надо делать операцию. И Вита очень старалась, чтобы не было второго раза. Если бы её спросить, как она старалась, вряд ли Вита смогла бы объяснить. Просто убеждала себя, что всё обойдётся, что она полетит в Артек. А уж о том, что приступ может случиться в Артеке, она совсем не думала. Артек представлялся ей сказочной страной, где могут быть только радости и, конечно же, никаких болезней.

В тот вечер действительно обошлось: боль исчезла так же быстро, как возникла.

Вита вопрошающе смотрела на доктора.

— Ничего, ничего, — говорил молодой бородатый доктор. — Сейчас всё спокойно. Спи. А там посмотрим.

— Вы завтра отпустите меня? — спросила Вита.

Доктор хитро улыбнулся:

— Утро вечера мудренее. Поживём — увидим.

ПЕРВОЕ ПИСЬМО

Это было удивительно, но Вита понимала то, о чём люди вокруг неё говорили вполголоса, намёками или, как это называется, иносказательно: говорили одно, а подразумевали другое. Нет, с Витой произошло даже нечто большее. Она угадывала мысли и замыслы окружающих её людей. Эти люди были врачами, медицинскими сёстрами и лаборанткой, которая кольнула Виту в палец и взяла у неё кровь. Приходили разные доктора, а вернее, докторши. И вожатая почти всё время была с Витой. Она выходила ненадолго, и эти минуты одиночества были для Виты самыми страшными.

«Они все хорошие, — говорила сама себе Вита, — но почему ко мне не приходит никто из ребят? Хотя бы Анатолий».

Этого попутчика по автобусу Вита видела, когда была уже в санитарной машине. Он помахал Вите рукой и что-то сказал. Вита не расслышала слов, но ей показалось, что он сказал: «Приду». И теперь ей очень хотелось, чтобы пришёл Толя и рассказал ей о том, что происходит в Артеке, или о чём угодно, лишь бы не слушать, не говорить и не думать о болезни.

Вошла вожатая Вера. Она держала тонкую зелёную папку — точно такую, какую Вита видела в день приезда в приёмном корпусе. Теперь вожатая была в белом халате, отчего казалась полнее и старше. Она просунула руку Вите под голову, чуть приподняла её, посмотрела в глаза и улыбнулась:

— Ну, как живём?

— Так себе, — сказала Вита. Ей не хотелось хныкать, но и врать не хотелось.

— Всё будет хорошо. — Вера повернула голову к окну: — Смотри, как тут хорошо. Видишь, белка прыгает на ветке? Во-он, смотри… Видишь?

— Ага.

— А зелено как в окне! Ой, совсем близко прыгнула! Ах, ускакала… А у тебя дома тоже деревья в окне?

— Нет. Там в окне окна другого дома напротив. Мы высоко живём.

Когда Вита разговаривала, это отвлекало её от грустных мыслей.

Вера спросила:

— А ваш дом угловой?

Вита поняла не сразу. Она смотрела в окно, где снова качнулась ветка. Это рыжий бельчонок, пролетев по воздуху так, будто были у него крылья, скрылся в густой зелени.

— Угловой? — переспросила Вита. — Это значит… А вы почему спрашиваете? — Она уже начала угадывать Верины мысли.

— Ну, Виточка, я спрашиваю просто так.

«Просто так, — подумала Вита, — ничего не бывает и ничего не спрашивают». А подумав так, она сказала:

— Вы хотите послать моему папе телеграмму и спрашиваете, потому что дом у нас семнадцать дробь двадцать шесть. Правильно, он угловой. Семнадцать по Продольной и двадцать шесть по Новому переулку. А двадцать шестой номер и у нашей квартиры. Нас часто об этом спрашивают: почему два раза двадцать шесть?

Вера нагнулась, обняла Виту, прижавшись щекой к щеке.

— Ты же не трус, Виточка. Главное, что ты среди друзей. А если папа прилетит, что ж тут плохого? Ведь болезнь у тебя не страшная. Недельку, не больше — и ты будешь совсем здорова. И тогда уже никакой приступ тебе страшен.

— А это не больно?

— Что ты, Виточка. Тут такие врачи, просто волшебники. Ты не почувствуешь боли и будешь потом здорова. А об угловом доме я тебя спрашивала действительно потому, что сейчас мы отправим папе телеграмму. Вот видишь, я ничего от тебя не скрываю и скрывать не буду.

— Пожалуйста, я очень прошу, — сказала Вита. — Что, Виточка?

— Не скрывайте. Говорите всё-всё. Тогда я не буду бояться и не буду думать хуже, чем есть.

— Я обещаю тебе, Вита, обещаю. Ты у нас молодец. А сейчас я ненадолго убегу. Совсем ненадолго. Хорошо?

— Угу, — сказала Вита. Сказать «хорошо» она не могла, потому что ей было совсем нехорошо.

Но Вита не была долго одна. Не прошло и пятнадцати минут, как вернулась Вера.

— Вы уже отправили телеграмму? Так быстро? — спросила Вита.

— Так ведь у нас же своё почтовое отделение. Письма к нам приходят со всех сторон земного шара, иногда просто с адресом из пяти букв — «Артек». Я не только успела отправить телеграмму твоему папе, но и взяла на почте первое письмо, которое было отправлено из Артека.

— Первое? — удивилась Вита.

— Вот почитай. — Вера протянула Вите листок, на котором были строчки, напечатанные на машинке.

— Тебе не трудно читать? — спросила Вера.

— Что вы, что вы! У меня сейчас почти не болит. Тут правда хорошо и спокойно, и белочка всё время прыгает в окне.

Она взяла пожелтевший листик бумаги и начала негромко читать:

— «Первое письмо, отправленное из Артека, воспроизводится по оригиналу, переданному автором письма в день сорокалетия Артека».

Дальше был пробел, а потом кавычки, после которых Вита прочитала:

Когда Вита кончила читать, Вера сказала:

— Есть такая поговорка: «У кого что болит, тот о том говорит». Ты поняла?

— Поняла, конечно. В те годы дети были голодные… Можно, я оставлю себе это письмо и перепишу? Это было написано полвека тому назад. История.

— Конечно, история, — сказала Вера. — Нас с тобой тогда не было на свете. Перепишешь, и я отдам это первое письмо из Артека на почту. Они хранят его. Ведь из Артека ушло и в Артек пришло больше миллиона писем.

Вот что написала в Артек японская девочка Чиба М. шестнадцати лет. Японка, конечно же, не могла за два месяца, которые провела в Артеке, хорошо выучить русский язык, и потому пусть читатель простит некоторые её ошибки. В письме японки мы не изменили ни одной буквы, ни одной запятой.