Письмо на панцире - Ефетов Марк Симович - Страница 11

Мальчик почти всю дорогу рассказывал ей о Крыме, о тех местах, где он путешествовал на машине «Жигули».

Когда приехали в Артек, Анатолий выскочил первый, подал руку Вите, но тут она задумалась и снова отстала от своей группы. Её всегда поражали яркие краски. Вита умела разговаривать с любимым цветком, с деревцем, с книжкой. Всё, что нравилось ей, казалось живым.

Цветы, море, белые спальные корпуса, огромные, чуть не в рост Виты, камни, совсем необычные деревья с блестящими, точно лакированными листьями.

Ну как было не засмотреться, не замечтаться?!

С высокой площадки, на которой стоял приёмный корпус, перед Витой раскрылось всё, что она много раз видела в своих мечтах.

Вита стояла под пальмой с войлочным стволом, а листья над ней были больше распростёртого орлиного крыла. Не, листья, а одеяла.

Асфальтовая дорожка спускалась вниз к морю — синему, хотя называлось оно Чёрным.

Вита внимательно посмотрела под ноги и заметила только следы острых каблучков. Других следов не было.

«Но ведь папа говорил, что сапоги впечатываются в асфальт. Как же так?» И тут она сообразила, что никаких солдатских сапог теперь, в мирное время, не могло быть в Артеке, а мягкие тапочки и кеды не оставляют следов на асфальте.

Папа сказал правду. Теперь надо было увидеть главное: каменного матроса на скале.

Вита смотрела и смотрела на Артек, который как бы гигантскими ступенями-террасами спускался к морю. На этих террасах белели дома, похожие на теплоходы. Спускались дома-корабли к берегу, и Вите казалось, что вот-вот загудят теплоходы и соскользнут в синеву, отороченную белыми гребешками волн.

На мгновение Вита закрыла глаза и увидела идущего из моря каменного матроса. Точь-в-точь как на картинке к сказкам Пушкина выходят из моря тридцать три богатыря.

А закрытыми глазами Вита увидела и богатырей в шлемах, в кольчугах, с мечами за поясом. Но всё это виделось ей, пока веки её были опущены. А раскрыла глаза, и только море было перед ней — синее в белую полосочку. И совсем пустынное.

Скалы, правда, она потом увидела. Но это были известные ей по картинкам Адалары.

В тот первый артековский день у Виты не было времени особенно оглядываться по сторонам.

— Яшкова Вита, в душ!

— Бегу!

Оказалось, что все девочки из её группы давно уже под душем, а она, задумавшись, стояла как зачарованная и смотрела на то, что было перед ней и на то, что ей представлялось…

Когда Вита стояла под колючими, напористыми, острыми струями воды, она думала о том, как бы не забыть всё-всё увиденное за этот день. Ведь обо всём этом надо рассказать папе. Первым желанием Виты в Артеке было найти поскорее таких ребят, которые станут настоящими друзьями. Вот тогда-то можно будет всему радоваться по-настоящему.

ВОЖАТАЯ ВЕРА

Когда Вита помылась и переоделась в артековскую форму, она почувствовала вдруг какую-то необыкновенную лёгкость. Ей казалось, что стоит только взмахнуть руками, и они поднимут её, как крылья, на самую вершину Аю-Дага.

— Ты, девочка, о чём задумалась?

Вита ощутила жар на щёках и, опустив голову, посмотрела себе под ноги. Она почувствовала, что чьи-то тёплые руки обняли её. Теперь она подняла глаза и увидела девочку с таким же галстуком, как у неё, только девочка эта была постарше. И Вита подумала: «Разве здесь бывают старшеклассники?»

Только потом она поняла, что это вожатая. В первые минуты всё в Артеке казалось ей чудным, непонятным и удивительным.

На небольшом пятачке перед корпусом-распределителем, где аккуратным рядком стояли чемоданчики, рюкзаки, сумки и даже школьные портфели, Вита услышала громкое английское «о'кей», смех и сквозь него украинское «здоровеньки буллы»; кто-то торопил по-немецки — «шнеллер-шнеллер», в чьей-то быстрой речи всё время слышалась буква «ш», а смуглые кавказцы рокотали на своём гортанном и в то же время певучем языке.

Ребята международной смены, пока их не переодели в артековскую форму, выглядели очень пёстро: яркие джинсы, разноцветные блузки, причудливые шляпы.

Начальник дружины, худой, подтянутый, в чуть дымчатых тонкодужных очках, говорил сначала по-русски, потом по-английски, иногда переходил на немецкий. Всё зависело от того, с ребятами из какой страны он разговаривал.

Он говорил об артековском распорядке дня: когда вставать, застилать кровати, делать зарядку, умываться, завтракать…

Тихо-тихо, было вокруг.

Но вот разговор дошёл до абсолюта, и тут возник шумок, будто пролетела стайка воробьёв.

Начальник дружины не старался перекрыть этот шум, он говорил так же спокойно, негромко. Если слышал вопрос по-французски, по-немецки или по-английски, отвечал на том же языке. На других языках детям объясняли переводчики.

Разноязычный шум нарастал, когда начальник дружины начал говорить о дежурствах по столовой и спальням, о кедах, которые надо очищать тут же после похода и потом сушить, о том, что в 10 часов 15 минут вечера все должны быть в кроватях, что купаться в море можно не более двадцати минут, и притом не заплывая за ограждение.

Тут ребячий шум стал нарастать. Слышались уже не воробушки, а грачи:

— Я не умею стелить постель!

— Сюда я не дежурить в столовой приехала…

— А я в десять часов вечера только ужинаю и потом ещё телевизор смотрю.

Начальник дружины молчал. Он вообще был, видимо, из тех людей, которые не перебивают и умеют слушать.

Когда все выговорились, начальник дружины сказал:

— Хорошо. Все высказались. Теперь послушайте меня. Вы что хотите — жить или существовать?! Я! Я! Я! В нашем алфавите эта буква последняя. Мы! Понятно?! Давайте с этого начнём. Не «я хочу», а «нам нужно». А эгоисты — самые несчастные люди на свете. Так и запомните. Ничего не дашь людям — ничего не получишь от них. Это не значит: «Я тебе — ты мне». Нет. «Я — всем, я для всех и все за меня».

Мы стараемся сделать так, чтобы у нас в Артеке было хорошо. А если что не понравится, приходите ко мне или к вожатому. Обсудим. Что у нас хорошо, вы к тому привыкнете, а что у вас лучше, мы тому научимся. Так-то…

Дети в пёстрой одежде стали расходиться.

— Ты откуда? — спросила Вита девочку со светлыми-светлыми волосами; она чуть окала, и Вите вспомнился родной Новгород.

— Я? — переспросила девочка. — Мы из Вологды. А ты что, архангельская?

— Новгород. — Она протянула руку вологодке: — Вита.

— Маша, мы…

Но больше девочка ничего не успела сказать. Чьи-то сильные руки обхватили Виту и Машу, чуть подтолкнув их к ворсистой пальме. Тут только Вита заметила, что мальчик в шортах и куртке с погончиками и золотистыми пуговицами нацеливается в неё и Машу из фотоаппарата.

Пожалуйста, сюда, фото делайт мой товарич.

Это сказала девочка, которую Вита приняла за нашу, если бы не иностранный выговор. Иностранка была выше и крупнее Виты, у неё были светлые глаза, её сильные руки были в то же время и ласковыми. Девочка эта как-то раздельно произносила слова, будто где-то в мозгу перебирала листки и строчки словаря.

— Мой имя Джен. А как есть ваше?

В это время щёлкнул фотоаппарат, и Джен сказала:

— Мой товарич — Гарри.

Маша с любопытством разглядывала иностранцев, а Вита снова, в который уже раз, вспомнила родной Новгород, где бывает так много иностранцев с фотоаппаратами, что иногда новгородцев и не увидишь в толпе.

— Вита, кто это? — спросила Маша, повернув голову в сторону курчавого темнокожего мальчика.

— Наверно, африканец… Смотри, Маша, наши строятся. Пошли!

Вместе с мальчиками и девочками своей дружины Вита пошла к корпусу, где ей предстояло прожить два месяца.

Вожатая оказалась совсем не такой, какой Вита представляла её себе в мечтах об Артеке. Это была худенькая девушка, которая казалась старшей подругой, а отнюдь не учительницей или каким-то там начальством. Ведь это она помогла Вите подобрать по росту артековскую белую блузку и голубую юбку. Вита надела голубую пилотку, повязала галстук и посмотрела на себя в высокое зеркало.