Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз - Страница 45

— Поздно это поминать, миссис Мелламфи. — Биссетт энергично размазывала масло по бутерброду тонким-тонким слоем.

Матушка вздохнула.

— Поторопись, Джонни. Вот-вот приедет карета.

— Карета! Откуда?

— Я написала в агентство «Лев и Единорог» в Саттон-Валанси. Она должна прибыть в половине первого.

— И куда она нас повезет?

— Потерпи, сам увидишь.

— Добрые христиане так себя не ведут: укатить среди ночи незнамо куда, будто счета не хочешь оплачивать.

— Но я вам все уже объясняла, миссис Биссетт, — мягко возразила матушка, — и вы со мной согласились. И, знаете, шесть фунтов возмещения за отказ от места — это как-никак трехмесячное жалованье.

Я поразился щедрости матушки.

— Ага, а сколько будет хлопот — продавать мебель, уладить счета с бакалейщиком и прочими в деревне, вот что мне непонятно.

— Это займет две недели, не больше. Биссетт фыркнула.

— А куда послать деньги, которые останутся после расчета с торговцами?

— Пока не знаю. У меня еще нет жилья в… там, куда мы отправляемся.

Биссетт медленно покачала головой:

— Вы мне не доверяете, да, миссис Мелламфи?

Матушка задержалась на ней взглядом, а потом повернулась ко мне (я как раз заканчивал с чашкой горячего молока и бутербродами):

— Мы сейчас много вещей взять не можем, Джонни, поэтому, если тебе позарез нужно что-нибудь из книг или игрушек, то пойди и собери их.

Я вскочил.

— Полегче, молодой человек, — проговорила Биссетт. — Этот мальчик так и рвется в дорогу; как бы не наделал чего во вред себе или нам.

Схватив свечу, я выбежал из кухни. Я начал проникаться значительностью происходящего. Через какие-нибудь минуты мне предстоит покинуть дом, где я, насколько мне известно, прожил всю свою жизнь, и отправиться неизвестно куда. Внезапно мне вспомнилась карта Лондона, и, не имея ни малейшего представления о том, куда мы едем, я решил все же, что позарез нуждаюсь в поддержке, которую она дарила. Я проворно отыскал карту, свернул ее в трубку и поместил в одну из коробок, приготовленных в холле.

Тут мне захотелось проститься с домом, и я, в странном печально-взволнованном настроении, стал бродить по комнатам, дольше всего задержавшись в своей маленькой спальне. Мои думы прервал грохот подъехавшего экипажа и стук в дверь, который в этот полуночный час прокатился громом по всем помещениям. Я спустился вниз посмотреть; в считанные минуты кучер с подручным погрузили два наших сундука и коробки.

Вернувшись в кухню, я обнаружил (и это меня удивило и, надобно признаться, огорчило), что там восстановлено дружеское согласие.

Матушка тщательно заворачивала какие-то вещи. Я возьму с собой свое вышивание и корзинку для рукоделья. Боюсь ее лишиться, ведь, если дойдет до худшего, этим мне придется зарабатывать нам на жизнь, Джонни.

Тепло укутанные в пальто и шарфы, мы с матушкой собрались в холле для окончательного прощания. Матушка протянула руку старой служанке, та несколько скованно взяла ее и пожала.

— Надеюсь, мы еще встретимся, миссис Биссетт, — промолвила матушка, и я увидел, что она чуть не плачет.

— Если не здесь, в юдоли слез, то, верю, в лучшем месте, миссис Мелламфи, — отозвалась Биссетт.

Матушка внезапно обняла Биссетт. Та не противилась, но и не отвечала. Но, когда матушка разомкнула объятия, вышла на неверных ногах за дверь и стала спускаться по ступенькам, я заметил: старая служанка, сама того не желая, растрогалась.

Когда она повернулась ко мне, в ее лице читалась тревога.

— Позаботьтесь о ней, мастер Джонни. Она не всегда знает, как лучше поступить. Скоро уже вы станете взрослым и вы будете за ней смотреть, а не она за вами. — Поколебавшись, она добавила: — Об этом мистере Барбеллионе. Ваша матушка зря его испугалась. Доверяйте ему, ради вашего блага.

— Я запомню ваши слова, Биссетт, — отозвался я.

Мы обменялись долгим взглядом.

Она первая отвела глаза, и я протянул руку:

— Прощайте.

Она с удивлением посмотрела на мою ладонь.

— Вы так подросли, мастер Джонни, я уж и не знаю, как с вами прощаться.

— Простимся вот так, — ответил я, и она взяла протянутую руку.

— И все же, — добавила она недоумевающим тоном, — это то самое дитя в платьице, что я качала на коленях.

Мы обменялись рукопожатием, и я вскарабкался в экипаж. Кучер закрыл дверцу, поднял подножку, карета тронулась с места. Мы обернулись на ходу и махнули фигурке, которая стояла в дверях при свете единственной свечи и держала руку поднятой в прощальном приветствии.

В первый раз в жизни я выходил из дому так поздно, и впервые (если не считать краткого июльского эпизода) по-настоящему ехал в карете. Пока мы с грохотом двигались но спящей деревне, встречая огоньки только там, где работники при свете фонаря трудились на собственных участках, я гадал, не следит ли за нами глаз тайного наблюдателя. Поскольку вокруг царила тьма, это казалось невероятным.

Мелькали иногда светляки, но тьму разгонял только слабый лунный свет, изредка пробивавшийся сквозь облака. В такие мгновения мать, сидевшая напротив, ободряюще мне улыбалась, и я задавал себе вопрос, не вспоминает ли она тоже о протекших в Мелторпе годах, не гадает ли, доведется ли нам вновь увидеть деревню, или ее ум занимают только трудности, которые нас ждут? Что сулит мне, спрашивал я себя, крушение моего прежнего образа жизни — а вернее, того образа жизни, какой я себе воображал?

На дороге к заставе карета набрала скорость, и я забеспокоился, не усну ли снова под ее размеренные, плавные покачивания — ведь меня выхватили из кровати всего-то час назад. Я намеревался насладиться каждым мигом этого большого приключения, но однако же задремал и проснулся только, когда карета с грохотом въезжала во внутренний двор гостиницы в Саттон-Валанси.

— Который час? — сонно пробормотал я.

— Половина третьего, — ответила матушка. — Через три четверти часа отходит ночная карета.

Тяжелая карета, прозванная «Фермер», ходившая отсюда верхней дорогой далеко на север, ждала во дворе, почти готовая к отбытию. Поскольку мы садились последними, можно было вообразить, что карета задерживается ради нас. Там ежились под дорожными плащами путники, ехавшие ночью на крыше; всевозможные чемоданы и картонки, саквояжи, коробки и прочий багаж были привязаны ремнями к крыше и запихнуты в задний фартук. Не обошлось даже без корзин с дичью, без зайцев, длинные уши которых свисали из коробки под сиденьем кучера, что, на мой взгляд, существенно подрывало достоинство последнего. Мы забрались в дурно пахнувшую, похожую на пещеру внутренность кареты, где уже успела устроиться дюжина прочих внутренних пассажиров, каждый из которых выбрал себе местечко. Кондуктор затрубил в рожок, большой экипаж неуклюже выехал со двора и свернул на безмолвную Хай-стрит. Продвижение наше было скорее степенным, чем резвым, а когда мы стали взбираться на крутой холм, я не мог не отметить, что пешехода мы бы не обогнали.

Чуть погодя я спросил:

— Почему мы едем на север? Разве у нас там есть знакомые?

— Молчи, пожалуйста, Джонни, — шепнула матушка. — Позже я объясню.

Но я не угомонился, пока она не согласилась, раз уж попутчики спали, сказать больше.

Она зашептала:

— На самом деле нам нужно вовсе не на север. Если кто-нибудь будет нас выслеживать, то, надеюсь, отправится на самую границу. А мы в Гейнсборо пересядем на «Регулярную» из Йорка, которая отходит в двадцать минут шестого; я заказала на ней места.

— «Регулярная»! Почтовая карета! — выдохнул я. — Так мы поедем в Лондон?

Она кивнула.

— Наше убежище было обнаружено, и там стало небезопасно. Но в Лондоне спрятаться проще простого.

Несколько минут я размышлял над ее словами. Потом сказал:

— Это очень глупый план, мама. Ведь «Регулярная» идет в Лондон через Саттон-Валанси.

— Не говори со мной так, — шикнула она.

— Неужели не понимаешь? Если кто-то захочет нас выследить, но не будет знать, что мы отправились на север, он, скорее всего, начнет искать в Саттон-Валанси и там нас застигнет.