Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз - Страница 18

— Вы очень припозднились, — сказала она. — Я беспокоилась. Где вы были?

Вопрос был обращен к нам обоим. Я, покраснев, отвел глаза, но Сьюки, тоже пунцовая, тут же отозвалась:

— Мы ходили за Овер-Ли, мэм. Там очень плохие проулки.

— Наверняка вы ходили дальше. Вернулись на целый час позднее, чем обычно.

Щеки у Сьюки пылали; совсем растерявшись, она бросила на меня отчаянный взгляд. Я не успел опомниться, как из моего рта полилась бойкая речь:

— Когда мы вернулись к Овер-Ли, брод оказался совсем затоплен, пришлось обходить по тропе через Мортсейский лес.

Чувствуя на себе взгляд Сьюки, я отвел глаза.

— Тогда вы, наверное, смертельно проголодались, — заметила матушка, и я, поняв, что она поверила моей лжи, испытал одновременно облегчение и испуг. Я говорил, чтобы защитить Сьюки, так как признал: бывают случаи, когда ложь оправдана. Но если разрешена ложь, разрешены и некоторые другие вещи, и тогда вообще непонятно, как вести себя в этом мире. А еще меня восхищало ощущение своей силы: я создал историю, которая сделалась реальной, оттого что в нее поверила моя мать, историю о том, как мы самым невинным образом блуждали между Овер-Ли и Мортсейским лесом.

КНИГА II

ПОТЕРЯННЫЕ ДРУЗЬЯ

Глава 6

Вообразим себя стоящими зимним днем, несколько лет назад, в западной части Лондона. Сгущаются сумерки, отчего эта большая тюрьма для светского общества делается еще угрюмей; величественно-неприветливые улицы и площади все плотнее укутывает туман, делая их похожими на плавучие темницы на якоре, узилища наподобие многих, предназначенных для содержания Света и перевозки его к обширным берегам модной скуки. Но самая из них унылая и мрачная — Брук-стрит. А самый унылый и мрачный дом на унылой и мрачной Брук-стрит (где мы, собственно, и находимся) — это тот, над парадной дверью которого укреплена ярко раскрашенная металлическая табличка — свидетельство аристократических претензий; о тех же претензиях говорят и окна — очень высокие и пустые, они взирают на противоположную сторону с гримасой светского высокомерия. А самое высокое и пустое из этих высоких и пустых окон — это центральное окно огромной парадной залы на втором этаже.

Рядом с нами на тротуаре топчется субъект в потрепанном верхнем сюртуке и шляпе, поля которой опущены ему на самые глаза. Задрав голову, он рассматривает один из домов. Мы тоже, подобно ему, вскидываем подбородки и, отвратив взгляд от Бедности, устремляем его к высотам Богатства, Надменности и Могущества.

В центральном окне второго этажа едва различается (поскольку внутри еще не зажигали огней) некая высокая фигура. Мы, однако, не осуждены оставаться и далее на холодном тротуаре, а имеем средства, чтобы войти в комнату. Оттуда нам видно, что высокий человек у окна — это джентльмен в черном, он стоит к окну спиной и обращается к собеседникам, даме и еще одному джентльмену. Дама сидит в шезлонге, второй джентльмен полулежит в кресле, а его прикрытые пледом ноги покоятся на скамеечке.

Начнем, как положено, с леди: Надменность — дама в шезлонге — являет собой воплощение британской женской красоты: высокая, с величавой осанкой, но в тонком рте сквозит намек на жестокость. В лице полулежащего напротив нее Богатства прослеживаются одновременно принадлежность к древнему роду и грабительский образ жизни, длившийся веками: холодные голубые глаза жестокого тана, большой нос хищного норманна, желтоватые челюсти алчного тюдоровского царедворца, мародерствующего во времена Роспуска Парламента. Что касается Могущества, стоящего у окна, то его характер как нельзя яснее читается в кустистых черных бровях, выпуклых надбровных дугах, красноватом лице человека, не терпящего, когда низшие ему противятся.

Входя, мы слышим голос Могущества:

— Если говорить об этом, то мы, по крайней мере, знаем, что у нее есть ребенок, который, как бы то ни было, рожден в законном браке. И это нам на руку.

— Конечно, — томно вставляет дама, — если считать неопровержимой законность происхождения ее отца.

— Что ж, раз уж та сторона не сумела опровергнуть ее за полвека, вряд ли она преуспеет сейчас. — Ответ Могущества звучит твердо, но почтительно. — Хотя я бы почувствовал себя куда более уверенно, если б нашлась брачная запись. И кстати, последние донесения подсказали мне идею, где ее искать.

Как любопытно. — Ноту интереса Надменность, однако в свои слова не вкладывает, считая это вульгарным. — Объясните, будьте добры, что вы имеете в виду.

— Если позволите, я тотчас объяснюсь. Но если это в самом деле та женщина, которую мы ищем, то как же ей хватило смелости поселиться в той самой деревне.

— Я подробно расспросила свою служащую, — холодно и подчеркнуто бесстрастно произносит дама, — и она ни минуты не сомневается, что служанка, сопровождавшая ребенка, упомянула это имя.

— Это нелепо! — нетерпеливо восклицает Богатство. — Какой-то бред. Разве лисица, спасаясь от собак, побежит прямиком в их конуру!

— В первое мгновение я и сам так подумал, — слышится хладнокровный голос у окна. — Однако достаточным подтверждением служит то, что с тем местом существует связь через ее… ее покровителя, Фортисквинса.

— И что вы рекомендуете предпринять? — спрашивает дама.

— Я предлагаю использовать прямой путь, но одновременно продолжать окольные действия, к которым мы уже прибегли. В первую очередь…

Он замолкает, потому что в залу входят двое лакеев со свечами.

— Не задернуть ли портьеры, миледи? — спрашивает один из лакеев.

— Да, Эдвард.

Джентльмен в черном отходит от окна в глубину комнаты, лакеи расставляют на пристенных столиках свечи, потом задергивают портьеры. Молчание прерывается только после того, как за ними тихонько захлопнулась дверь. Тогда (с какой стати Могуществу замечать Обслугу?) джентльмен в черном продолжает, словно бы не прерывался:

— Под прямым путем я — с вашего разрешения — разумею вот что: я отправлюсь туда и сам с нею поговорю.

— Не опасно ли это, — удивляется Надменность, — притом что за вами ведется наблюдение? Если ее обнаружит та сторона…

Она смолкает.

— От наблюдателей я сумею скрыться. Один из них стережет сейчас на улице, потому-то я и стоял в окне. Постоянно им показываясь, я их избаловал, усыпил бдительность и теперь проскользну у них между пальцев.

Дама усмехается.

— И вы уверены, что она согласится это отдать? Ответ внезапно предваряет джентльмен в кресле:

— Возьмите с собой парочку крепких парней, пусть ее принудят.

— При всем своем уважении повторю еще то, что имел честь произносить уже много раз: не нужно превращать закон во врага, если можешь использовать его как союзника.

— Думаю, нет смысла возобновлять этот спор, — бросает дама.

— Полагаю, однако, она должна внять голосу разума, — продолжает Могущество.

— Как же, — слышится восклицание Богатства. — Она должна знать, что у нас на руках все козыри.

Могущество улыбается даме.

— Она сама у нас в руках, сказал бы я. Кроме того, там я продолжу розыски записи, о которой только что шла речь, поскольку мне напомнили, что эта деревня связана с историей вашей и ее семьи. Нужная запись может найтись в церковных книгах или на кладбище. — Помедлив и бросив осторожный взгляд на Богатство, он добавляет: — Воспользуюсь также случаем и поговорю кое о чем с управляющим.

Дама предостерегающе покачивает головой, но поздно. Богатство восклицает:

— Опять за свое! Этот человек служит у меня долгие годы. А до него служил его дядя. Не желаю слышать о нем ничего дурного.

Могущество идет на попятный:

— Я всего-навсего хотел обсудить с ним проект местного закона об огораживании общинных земель.

— Да уж, — замечает дама. — Злосчастный закон. Скажите, есть ли какие-нибудь успехи?

Джентльмен извлекает из саквояжа пачку бумаг, перевязанную красным шнурком, и по приглашению дамы садится рядом с нею на софу. Начинает распутывать им же завязанные узлы. Ах, сколько же несчастий связано этим шнурком! Сколько судеб схвачено этими узлами. Но оставим троицу за их занятием.