Месяц в Артеке - Киселев В. М. - Страница 17

X

Улетела ночь прибрежного костра, и первые делегации стали разъезжаться. Прощались уральцы, дальневосточники, целинники. Выписывались и получали свои вещи киевляне. Рита, Лёсик, Анечка, их подруги ходили сплошь зарезанные. Наташа не ссылалась на позднюю вожатскую летучку, не объясняла причину опухших век. Мальчики крепились до отправления автобусов. Отдельные личности слонялись по различным зарослям. Вовка-дядя, например, долго пополнял напоследок свой артековский гербарий. И Ритка, — ошеломляющее и запоздалое открытие! — ему усердно помогала. Мама моя, за какой-то месяц как все они сдружились!

Дневники запестрели от пожеланий, клятв, напутствий, адресов, имен, стихов и прочего. Свои откровения девчонки передавали друг другу без осложнений и задержки. После каждого слова нужны были знаки восклицания величиной с колонны на балу Ростовой. Сильный пол корпел, выбирая выражения.

На общем слезном фоне то и дело проступало самое надрывное, самое ужасное — Ольгино лицо. Каменно-твердое, как у бюста Воронцовой в Алупкинском дворце. Подруга не плакала наравне с мальчишками. После завтрака отчеканила:

— Его не будет. Он уехал.

Как часто случается непредвиденное, ни к месту, ни ко времени. Задумаешь славно, а выходит кувырком. Все ожидания, все планы Ольги рухнули. Зачем-то понадобилось Марку в Симферополь, и он скрылся с ребятами из «Лазурного», на целый день.

— Проводи меня, — попросила Ольга. — И ни о чем не спрашивай.

Сперва пришлось удивиться: о каких проводах идет речь? До посадки в автобусы оставалось еще полдня. — Пойдем попрощаемся с Артеком, — пояснила Ольга. — С нашими дорожками. Но только помолчим.

Они побрели, но молчали пять шагов, потом залопотали без умолку. Только не про Марка. И не про Олега. Они протащились мимо пляжей, миновали гавань, «Кипарисный» и вышли на шоссе. Поднимались медленно все дальше, оставляя позади бесконечные, расшитые змеистыми швами гранитные подпоры-стенки, ковыляя по одностороннему тротуару. Здесь уже не с чем было расставаться, никогда прежде так далеко они не заходили. Но Ольга вела ее словно по маршруту.

Около ворот «Лазурного» (так вот где ты, «Лазурный»!) подъем кончился. Дорога перегнулась и пошла вниз. Они замерли перед открывшейся картиной крымского взморья, окрашенной во все небесные оттенки. На фоне далекой фиолетовой горы светлела горушка поменьше, словно дочурка под рукой раздобревшей матушки. Там, куда сбегало шоссе, угадывалась близость большого поселения, оттуда всплывали домашние дымки.

— Вот и все, — весело вздохнула Ольга, смотря далеко вниз, на пятнышки машин и на разрозненные ручейки прохожих. — А я почему-то думала, что до Гурзуфа гораздо ближе. А на самом деле тут час ходьбы армейским шагом.

Они пошли обратно.

— Когда приедешь домой, не теряй его из виду. Он жаждет посмотреть рисунки Эн Рушевой, пригласи его к себе. Я полагаю, твои родители возражать не станут. Пригласишь? И сообщи мне потом о его визите во всех подробностях. Он обещал мне… переписку. Но я знаю, он обещал мне переписку лишь потому, что я твоя подруга. А ты ему интересна как художница. Ну, хорошо, не дергайся, — как человек с определенною способностью. Не все ли равно. На будущее лето он снова собирается сюда вожатым. И у него в пресс-центре определенно найдется очередное… впечатление. Я же не круглая и отдаю себе отчет. Прекрасно понимаю: ему нравится нравиться. Это его хобби. Жена и не ревнует. Я буду жить твоими письмами…

В часы отъезда «Икарусы» с кострами на боках подают на верхнее шоссе. На площадку у корпуса «Прибрежного», где трудится администрация. «Плато рыданий и стенаний». Когда Ольга устроилась у окна автобуса, она различала подругу за широким стеклом довольно-таки ясно. Но потом «Икарус» дернулся, каменное лицо Ольги тоже дернулось, стало таким же непохожим на себя, как и лица в остальных окнах, — расплылось и перестало различаться. Кто провожает с радостью свое счастье? Осталось утешение перечитывать дневниковые записи и сказку, три тетрадные странички. Эта сказка родилась у подруги после похода на Роман-Кош, по тропинкам партизанской славы. Скорее всего как результат полярных переживаний: с одной стороны — легендарные места, а с другой — отсутствие в походе Марка. Так или не так, но появление Ольгиной сказки память почему-то связала с походом на Роман-Кош. На другой день, когда они укрылись в излюбленном кипарисовом тайнике пониже «Незабудки», Ольга вручила ей три тетрадные страницы, исписанные вкривь.

— Прочти, я сочинила ночью.

И она прочла:

После чтения Ольга прошептала почти неслышно:

— Тебе нравится?

— Да, — ответила она подруге, тоже шепотом.

— Ты меня поняла?

— Еще бы, — откликнулась она. Как же ей не понять Ольгу, когда на своем веку ей самой довелось придумать столько разных сказок! — Но, мне кажется, встречаются лишние слова… И потом, разве нужно здесь о Вьетнаме?

— О Вьетнаме нужно везде! Кроме того, он еще отредактирует.

— Ты думаешь это отдать ему?

— Конечно, — ответила Ольга и подняла удивленные глаза. — А почему нет? Есть же в «Парусе» раздел творчества.

Сказка так и не была показана Марку, осталась ей на память. После отъезда Ольги она перечитала «Мульта» раз двадцать, пока не выучила наизусть.

…Взяв пятаки, они пошли к морю. На осиротелый берег. Притащили лежаки и разместились безупречно, на вполне приличном друг от друга расстоянии. Хотя и не слишком далеко. Алькины слова отлично слышались. Даже тогда, когда голос у него путался и окончания глотались. Это случалось часто, потому что Алька то и дело сбивался на серьезную тематику.

— Ты знаешь, что я раньше думал? — спрашивал он абсолютно безучастно.

— Нет, а что? — поддавалась она на провокацию.

— Я раньше думал, что тебе нравится Сергей.

— Какой еще Сергей? — удивлялась она, теперь уже просто по инерции.