Фантастика 1971 - Арутюнов Сергей - Страница 29

— Не называй их фамилии. Не люблю злорадствовать, а ведь придется.

— К черту! Раз ты хочешь заниматься физикой, иди ко мне в аспирантуру. После твоего вуза и в твоем возрасте это трудно, но академик Кашкин сейчас для меня все сделает. Знал бы, какую установку я для него отгрохал! А Кашкин — его всюду послушают. Ну?

— Где уж мне сдать экзамены, — мягко сказал я.

— Их буду принимать я.

— И по языку?

— Моя двоюродная сестра. Значит, согласен?

— Старик. — Я схватил его за плечи, придвинул к себе, у самых своих глаз увидел потный нос и грустные уголки губ. — Старик, это реально, надо делать…

— К черту!

Я схватил со стола слиток металла, сменивший прежнее пресс-папье.

Ловкие руки Ильи отобрали у меня слиток прежде, чем я как следует ощутил тяжесть металла, короткий холодок в ладони и тревожное любопытство к самому себе: что я сделаю?

— Не игрушка. Висмут высокой чистоты. Восемь девяток после нуля. Так ты пойдешь в аспирантуру?

Уже сквозь захлопывающиеся за мной двери я услышал истеричный крик: «Кланяйся Раймонду Луллию».

Он, конечно, прав. Золото Ньютона только мираж, привидевшийся мне в подвале далекого древлехранилища. И в аспирантуру я, разумеется, не пойду. Ученого из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в журналисты.

Я шел по улице, потом спустился в метро, сел в поезд, вышел, пересел, проехал лишнюю остановку, вернулся, вышел на поверхность, перешел по подземному переходу улицу, сел в троллейбус, поудобнее устроился на заднем сиденье, в дальнем от двери уголке, у окна. И заснул.

СОН III. ГРОМОВАЯ МАШИНА

Как описать это лицо? Оно было длинным, да еще и с длинным кривым носом. Резкие складки у губ и складки у глаз могли бы прибавить внешности своего хозяина лишний десяток лет, но выпуклый мягкий подбородок с по-детски округлой ямочкой заставлял этот лишний десяток отбросить. Парик обрамлял лицо.

Мягкий галстук… — галстук? Или тогда он назывался фуляром? — плотно окутывал шею, свободно ниспадая на грудь между распахнутыми полами длинного атласного камзола. Короткие штаны, чулки, башмаки… Меня снова занесло в XVIII век! Я быстро огляделся.

В комнате был еще один человек.

Тоже в башмаках, чулках, штанах до коленей, но вместо камзола на нем был… кафтан, что ли? И волосы у него длинные, да свои…

Впрочем, комната ли это? Скорее дощатые сени. Если в XVIII веке бывали сени. Да что я! Бывали, конечно. Но это не обычные сени, потому что от двери под потолком идет проволока. Куда? К невысокому шкафу, точнее, к железному пруту, который стоит на этом шкафу в хрустальном стакане, до половины заполненном каким-то порошком. Люди стоят лицом к шкафу. Позади них, по другую сторону сеней, огромный сундук.

Я стою рядом с сундуком, в дальнем от людей углу, почему-то они меня не видят.

— Переоделись бы вы, сударь. Что же, из академии, в параде, да к прибору, — укоризненно проговорил человек без парика.

— Нет времени, нет времени, господин Соколов. Вы только посмотрите, какая туча на горизонте! Мой прибор сегодня будет работать. Думаете, Михаил Васильевич пошел переодеваться?

— Да с него-то, буяна, чего взять! Что я хотел спросить у вас, Георгий Вильгельмович…

— Спрашивайте, спрашивайте, родом я лифляндец, мы любим вопросы.

— Верно толкуют, будто вы можете без огня нефть зажечь?

— О, проще простого! Стеклянная палочка, дорогой господин Соколов, может привести человека в такое состояние, что ежели он прикоснется к горючей жидкости, та тотчас вспыхнет.

— А вы сами сие видели, Георгий Вильгельмович?

— Опыт оный многие знатные ученые ставили, среди них первый славный Эйлер. Но как тогда вы удивитесь, сударь, ежели узнаете, что можно даже о лед зажечь нефть, ежели лед наэлектризован или же наэлектризована нефть.

— Много дивимся мы, господин профессор, вашим с господином Ломоносовым опытам. Он ведь тоже над домом шест железный, как и вы все равно, поставил, а проволоку от него в дом провел.

— Чему же дивиться, коли не науке великой, господин Соколов? Сам Невтон аглицкий, муж знаменитейший в свете, искру электрическую молнии небесной уподобил. А славный Иосиф Флавиус, историк римский и иудейский, такс пишет, что к золотой крыше храма Соломонова медные водосточные трубы подходили, от молний храм охранявшие. За тысячу лет в оный храм гром не бил. Не тому надлежит дивиться, что в наш век электрический мы молнии ловим, а древними знаемой премудрости. Громовая же машина, которую здесь видите, еще большее нам откроет. Но отойдите несколько, сударь, опасности нет, гроза еще далеко стоит, однако будем осторожными.

Профессор отстранил своего собеседника, но сам остался у шкафа с хрустальным стаканом. Между его лицом и прутом, торчавшим из стакана, было сантиметров тридцать. Я почувствовал, что сейчас что-то случится. Надо вмешаться! Лихорадочно искал в памяти, что я вижу… Закричать?

Но услышат ли они меня? Ведь это же сон, один из моих идиотски реальных снов… И все-таки я крикнул: «Берегитесь!» И опоздал. В это самое мгновение от железного прута отделился отливавший синим огненный шар с кулак величиной. Секунда — и шар оказался у самого лба профессора. Я услышал хлопок, больше напоминавший звук выстрела из старинной пушки, чем гром. Профессор, не вскрикнув, рухнул назад, на сундук. Мастер кинулся на землю, на его спине вспыхнула одежда. Вдребезги разлетелся хрустальный стакан на шкафу. Во все стороны из него полетели какие-то пылинки. Одна из них угодила мне в глаз, я схватился за глаз и… проснулся.

Я сидел в троллейбусе, меня довольно сильно трясло — что поделать, заднее сиденье. Болел глаз. Что-то жгло ладонь. Я поднес ее к глазам. Несколько пылинок. Какие-то металлические, скорее всего медные опилки.

В хрустальный стакан с медными опилками был вставлен стержень электроизмерителя в последнем опыте Рихмана.

Да, только что на моих глазах погиб Георг-Вильгельм Рихман, член Санкт-Петербургской академии наук, изобретатель первого электрометра… И я ничего не мог бы сделать, даже если бы вправду находился там. Рихман ведь все равно был убит, а академический «грыдыровальный» мастер Иван Соколов все равно уцелел. Я много читал об этой истории, помню портрет Рихмана… Но почему именно сейчас я увидел именно этот сон? Знаю я себя — мне такие сны зря не снятся. Память услужливо извлекла из своих запасников эту сцену не случайно.

Но почему? Из-за упоминания Невтона-Ньютона? Но я и без того недавно вспоминал, что старик занимался и электричеством. Нет, было что-то еще… Огненный клуб!

Синий шар, отделившийся от прута. Это же шаровая молния. Но какая! Первая в мире, которую получили искусственно. Пусть не намеренно, пусть с трагическим исходом, но искусственно. До искусственных шаровых молний XX века еще сотни лет, тысячи открытий и изобретений. XX веку понадобилась для этого сложнейшая техника, мощные магнитные поля, чудовищной силы источники тока. А шаровую молнию можно было создать еще в XVIII веке.

И в начале его и в конце XVII века тоже.

Я достал из кармана пиджака и лихорадочно перелистал перевод рукописи Альтотаса. Вот оно, это место: «Небо слушалось его законов, и грома служили ему». И я мог понять когда-то эту фразу просто как образчик восточного красноречия.

И Юра на нее внимания не обратил, и Илья, и Михаил Илларионович. Даже Авдюшко… Но ведь с небом-то дело обстояло в точности по Альтотасу: по законам Ньютона двигаются космические тела. А может, слова о громах, которые служили Ньютону, только намек на его занятия электричеством? Вряд ли. В первой части фразы нет преувеличения. Стоит ли тогда видеть такое преувеличение во второй части фразы? А если принять, что Ньютон мог, пускай только во время гроз, получать шаровые молнии, то как не вспомнить про нейтроны из шаровых молний…

Ах ты, господи… Да ведь я уже все понял — понял, что мои фантазии не стоят выеденного яйца. Взять хоть эту. Где гарантия, что Рихман получил именно шаровую молнию? Показания бедного Ивана Соколова? Но ведь он был перепуган до смерти. И один свидетель — не свидетель, тут наука строго держится основ римского права. А если даже это была именно шаровая молния — где гарантия, что она возникла не из-за чистой случайности? И даже если тут была не случайность, а закономерность, все равно, откуда я взял, что Ньютон мог перескочить через головы десятков ученых, столько наоткрывавших в электричестве с начала XVIII века и до 1753 года, когда погиб Рихман?