Фантастика 1971 - Арутюнов Сергей - Страница 2

Ну-ну, не надо паники! Главное, устоять на ногах в момент ТР-запуска, иначе все закончится очень эффектно: вверх тормашками в шахтный колодец.

Мягкий толчок и мгновенная дурнота. Это цветочки — первый цикл транспозитации, малая тяга.

Ягодки впереди…

Толчок — искры из глаз!

Окружающий мир, уродливо вытянутый по вертикалям, медленно поворачивается на тонкой оси…

Со скрипом и гулом. Ужасно медленно и тяжело…

Мышцы тела свинцово наполнены нервной усталостью, но это уже не страшно — главное, устоял. Черная плита сдвигается с места и с мягким шорохом ускользает вниз, открывая квадратный зев прохода. И сразу — очень нехорошее предчувствие.

В камере, на полу, обрызганном заледеневшей кровью, лежит большой продолговатый сверток…

Поль? Или Клаус?… Клаус.

Поль прошел в гиперпространство — когертон номер два благополучно исчез. Это старик не прошел. Его когертон возвышается одиноким зонтиком, припорошенным инеем. А Клаус… лежит на полу. Вернее, то, что несколько минут назад было Клаусом. Сейчас это просто вывернутый наизнанку скафандр, облепленный тоже вывернутой наизнанку плотью.

Монополярный выверт… Результат незавершенной транспозитации.

А тишина… Будто после оглушительного взрыва. И тишину неожиданно нарушают знакомые звуки: что-то шипит и щелкает.

Птичка деревянная щелкает… Скачет, носится туда-сюда по краю когертона, жалобно стонет: ку-ку, ку-ку…

Высоко над головой смутно поблескивают в полутьме глянцево-черные арки эр-умножителей — конечная ступень огромного технического комплекса. От самого верха до самого низа — одиннадцать этажей хитроумно организованной материи. От купола диспетчерской до когертонов. До свертка, лежащего на полу…

«Ничего-то у нас не выходит», подумал Глеб. И вдруг отчаянно выругался.

От крика проснулся.

Приходя в себя после пережитого кошмара, Глеб лежал с открытыми глазами неподвижно.

Настроение катастрофически падало. Состояние духа, более созвучное ночному кошмару, чем это, просто трудно было себе представить. И виноват в этом не Клаус, который жив и здоров, и не вчерашний эксперимент, который прошел без сучка и задоринки, если, конечно, взглянуть сквозь пальцы на маленький, но позорный гравифлаттер, устроенный Кветой в самый последний момент транспозитации. И вообще, в последние два месяца все идет удивительно гладко и скучно, если не брать во внимание знаменитый, но никому не нужный эффект перерасхода энергии на малой тяге…

Покончив с утренними процедурами в душевой и каюте, Глеб оделся и вышел в туннель. Постоял у дверей спортивного зала.

«А ведь отпрыгались… — подумал он. — И все великолепно понимают, что отпрыгались, но делают вид, будто бы еще не все потеряно. Смотрят в рот Калантарову, ожидая новых пророчеств. А Калантаров смотрит в пространство и понимает, что оно оказалось позабористей наших сверхгениальных идей. Или не понимает?…» Где-то рядом зашелестел вентилятор. Глеб зябко поежился и побрел вдоль туннеля. Начало каждого дня вот так, вдоль туннеля.

Условное начало условного дня, который, строго говоря, не день, а сплошной круглосуточный полдень… Надо решаться. Кончать с этой жизнью астероидального троглодита, по примеру Захарова и Халифмана возвращаться на Землю, менять профессию, пока не поздно. Как бы это поделикатнее объяснить Калантарову?

Незаметно для себя Глеб ускорил шаги — почти бежал, прыгая через овальные люки. Голова полна вариантов воображаемого спора с Калантаровым. Десятки аргументов «за» и «против». Полновесные — за, худосочные — против. Калантаров повержен, разбит, припечатан к стене. Но оппонент великодушен: протягивает руки и говорит на прощание что-то такое трогательно-благородное, от чего глаза Калантарова тоже становятся влажными.

— Они безутешно и долго рыдают друг у друга в объятиях, — вслух подытожил Глеб. Для полноты ощущений добавил: — И шумно сморкаются.

Он с ходу перепрыгнул открытый люк гравитронного зала, но вернулся, вспомнив, что сегодня нужно раздобыть у гравитроников клайпер.

2

Колю Сытина разбудила муха.

Огромная, нахальная, она жужжала над самым ухом, и Коля уже приготовился спрятать голову под простыню, но вовремя сообразил, что это зуммер.

Он почмокал губами, приоткрыл один глаз. Все правильно: на часовом табло светилась четверка с точкой и двумя нулями. Четыре ноль-ноль условного времени.

Зуммер не унимался. Коля открыл оба глаза, перевел руку за спину, прошелся пальцами по стене в поисках контактной кнопки.

Кнопку он не нашел, потому что кнопка была у изголовья, а изголовье теперь было там, где ноги, — значит стоило поискать ее голой пяткой.

Зуммер умолк. Раздался щелчок, и тонфоны спросили голосом Иоганыча:

— Вы еще спать, мой молодой друг?

— Нет, я уже не спать, — бодро откликнулся Коля. — Я вставать и одна минута бежать вам на помощь.

— Я рад. Не забудьте завтракать, Коля, и обязательно пить молоко.

— Я понимаю, питание прежде всего. Ульрих Иоганович, вы где сейчас находитесь? Уже в скафандровом отсеке?

— Сейчас — виварий. Потом скафандровый отсек.

— Ясно. Буду через полчасика.

Неспортивно взбрыкнув ногами, Коля скатился на пол и несколько раз отжался на руках. Постоял на голове, раздумывая, не пойти ли в спортзал попрыгать на батуде. Времени, жаль, маловато…

Стоп! Надо же, чуть не забыл!..

Коля медленно перевернулся, подошел к дивану, склонился над изголовьем. Задумчиво почесал затылок. Снежно-белая простыня точно так же, как и вчера утром, была припорошена тонкой угольно-черной пылью.

Да, впервые он обнаружил пыль вчера утром. Недоуменно моргая, он смотрел на подушку.

Центр подушки — там, где ночью покоилась Колина голова, — был заметно светлее. Значит, пыль сыпалась сверху… Коля уставился в потолок. Ничего подозрительного — гладкая светло-кремовая облицовка, ни единого темного пятнышка. Коля вскочил и помчался к зеркалу в душевой. Левая щека была темнее правой. Он вспомнил, как однажды, месяца два назад, проснувшись после ночного дежурства, с величайшим изумлением обнаружил, что подушка и простыни (и, вообще, все изголовье) буквально пропитаны кровью. Никаких сомнений относительно того, что это была настоящая кровь, у него, студента института экспериментальной биологии, не возникло ни на одну секунду.

Помнится, он так же оторопело разглядывал в зеркале свою окровавленную физиономию — страшноватое зрелище! — и терялся в догадках. Наконец, решив, что это его собственная кровь — ну, скажем, во время сна лопнул в носоглоточной полости какой-нибудь кровеносный сосудик, — он старательно уничтожил все следы этого неприятного происшествия, чтобы не давать повода буквоедам из медицинского сектора станции поговорить о «хлипком здоровье современной студенческой молодежи, которую тем не менее Земля почему-то считает возможным посылать в космос на стажировку».

Однако личные неприятности сразу забылись, как только Коля узнал от Ульриха Иогановича, что в этот день с их любимцем шимпанзе Эльцебаром случилось непоправимое несчастье. У ТР-физиков что-то там не сработало, и в результате беднягу Эльцебара вывернуло наизнанку… На языке ТР-физиков это называлось монополярным вывертом. Они оправдывались тем, что Эльцебар-де «в момент транспозитации спрыгнул вдруг с когертона». Иоганыч был безутешен, и Коля, сам опечаленный до предела, очень ему сочувствовал.

И вот теперь эта проклятая пыль…

Коля вчера догадался осторожно собрать и отнести черную пыль на анализ. Оказалось, что ничего особенного она собой не представляет — просто микроосколочки альфа-стекла. Но объяснить появление альфа-стеклянной пыли на подушке никто не отважился.

Или не пожелал. На этой станции всем всегда некогда. Только у дядюшки Ульриха случалось время подолгу беседовать с молодым помощником о вещах и очень серьезных, и не очень. Но Ульрих Иоганович был специалист по приматам, и «пыльные» вопросы, к сожалению, находились за пределами его компетенции. Коля проявил упрямство и, засев в кафетерии, пил молоко до тех пор, пока не выследил одного из здешних ТР-физиков — Глеба Константиновича Неделина. Глеб Константинович с видимым отвращением цедил черный кофе чашку за чашкой, и было непонятно, слушает он Колю или нет. Потом он пристально посмотрел куда-то мимо Колиных любознательных глаз и посоветовал ему брать с собой в постель пылесос. Под конец разговора он назвал собеседника «букварем» и, страшно вращая зеленоватыми глазами, сказал, что гиперпространство — это дерьмо, станция — для дураков, эр-позитация к звездам — дохлый номер и что дальнейшее свое пребывание здесь считает стопроцентным кретинизмом. Коля ушел от него на нетвердых ногах.