Рассказ о самых стойких - Локерман Аркадий Александрович - Страница 19

Состояние финансов не предвещало лучших времен. Медлить было нельзя. Поэтому министр Канкрин решился на смелый шаг.

БЕЛЫЕ ЧЕРВОНЦЫ

В Государственный совет, высший орган царской России, Канкрин представил «платиновый прожект» и пояснительную записку, в которой напомнил невеселую историю российских финансов, о том, как хроническая нехватка золота и серебра заставляла его предшественников «изобретать» денежные эрзацы, чему свидетельство Медный бунт 1656 года, а также начатый Екатериной II в 1769 году выпуск ассигнаций, «бумажных свидетельств на получение денег». Они, настоящие и фальшивые, завезенные наполеоновской армией, наводнили страну, дезорганизуют денежное обращение.

Угроза «ассигнационного» бунта реальна, и единственный выход, утверждал Канкрин, — выкупить ассигнации и построить финансовую систему на прочной основе благородных металлов. Все добываемое золото и серебро немедленно идет в чеканку, а платина, полноправно благородный металл, остается «втуне лежащей». Мириться с этим нельзя, для осуществления реформы необходимо использовать все возможности. Испанцы пытались применить платину для подделок, добавляли ее в золото, а он предлагает пойти в открытую чеканить платиновую монету!

Реформа, предложенная Канкриным, была осуществлена спустя 15 лет, а тогда, в 1827 году, его идеи лишь всполошили сиятельных старичков из Государственного совета: только платинового бунта еще не хватало!

Ответ Государственного совета прозвучал почти по Некрасову:

Ждать можно было только банкротства. Поэтому министр пошел на конфликт, представил проект в высшую инстанцию — царю. Николай I собственноручно начертал на проекте: «Потребовать заключения компетентных лиц по сему вопросу».

А кого же таким считать в столь новом деле?

Оставалось утешаться тем, что царь «начертывал» резолюции и куда более замысловатые, вроде «три сапога — пара»!

Канкрин все-таки выход нашел. Он обратился к человеку, которого именовали Аристотелем XIX века. Этот век был богат талантами, но с Аристотелем по широте научного кругозора сравнивали только Александра Гумбольдта, имя которого теперь носит Берлинский университет.

Заслуги Гумбольдта в развитии астрономии, географии, геологии, геофизики, ботаники, климатологии и многих других наук огромны. Его многотомный труд «Космос» для своего времени был подлинной энциклопедией естествознания.

Гумбольдт был неутомимый путешественник и зоркий наблюдатель. Ему по праву принадлежит честь научного открытия Южной Америки. Он первым проник в заповедные ее дебри, доказал соединение систем Амазонки и Ориноко, оконтурил вдоль западных берегов континента течение, которое теперь носит его имя. Он собрал свыше четырех тысяч растений Южной Америки, из которых почти половина ранее не была известна. Столь же блестящи были результаты его изучения минерального царства Америки. Гумбольдт посетил и первым описал платиновые месторождения Колумбии и в дальнейшем интересовался новым металлом. Еще в 1825 году он просил прислать ему образцы уральской платины.

Кто же, как не Гумбольдт, знаток истории и нумизматики, мог быть признан «лицом компетентным»?

Когда открыли платину в России, Гумбольдту исполнилось пятьдесят. Он находился в зените славы. К нему за советом по самым различным вопросам обращались даже короли. Его слово значило очень много.

Канкрин попросил поддержки у Гумбольдта. Переписка их продолжалась несколько лет. Она сохранилась и опубликована.

К письму от 15 августа 1827 года Канкрин приложил пробные образцы белых червонцев, сделанные по рисунку художника Эллерса. Министр отчеканил их втайне, поспешно, с явным желанием поставить противников новых денег перед свершившимся фактом. Посылкой этих проб Канкрин как бы намекал Гумбольдту, что вопрос практически решен, но почтительнейше просил «возможно скорее сообщить любезно Ваше столь важное для меня мнение».

Ученый поблагодарил за «прекрасно отчеканенные пробы, которым я обязан любезности Вашего превосходительства и которые по справедливости вызвали восхищение короля и знатоков монетного дела, доказав, что в С. Петербурге, более чем где-либо в другой стране, преодолены технологические трудности по очистке и обработке платины».

К замыслу Канкрина Гумбольдт отнесся с осторожностью, отметил, что такая «провинциальная» монета вряд ли сможет долго существовать. Он справился, достаточны ли запасы платины на Урале, чтобы обеспечить долговременный выпуск белых червонцев? Предостерегал, что увеличение добычи в Колумбии может спутать все карты. И наконец, высказывал опасение, что простолюдины будут новые монеты брать неохотно, опасаясь спутать их с более дешевыми серебряными.

Министр финансов в ответ усиленно благодарил, сообщал, что он с «большим вниманием читал и снова перечитывал письмо Вашего превосходительства, но с тем же свободомыслием и с полным сознанием вескости этих причин я все-таки признаюсь, что еще не совсем убежден…».

Точнее было бы сказать, совсем не убежден, потому что далее Канкрин энергично возражает. Провинциальная монета может существовать и приносить пользу, потому что это будет «монета роскоши с добровольным оборотом» (то есть не хочешь-не бери!). Простолюдина не обмануть, по весу новые монеты будут резко отличаться от серебряных такого же размера.

Не следует беспокоиться и о запасах металла, заверил Канкрин, и тут же послал Гумбольдту официальное приглашение приехать «в интересах науки и страны», самому убедиться в возможностях уральских россыпей, «по сравнению с которыми колумбийские, судя по описанию Вашего превосходительства, ничтожны».

В том же письме, словно забыв о возражениях Гумбольдта, он просит его сообщить свое мнение о выборе соотношения стоимости платины к серебру.

Против намеченного Канкриным соотношения 5:1 Гумбольдт не возражал. Предложение приехать он принял, и весной 1829 года посетил Урал. Его путешествие способствовало изучению края, но для проблемы: быть или не быть платиновым деньгам — уже значения не имело.

Еще за год до этого, 24 апреля 1828 года, был обнародован «именной указ» о чеканке умеренного количества платиновой монеты из казенного металла и приемки ее в платежах на добровольных началах.[5] За подделку новой монеты было обещано то же, что и за подделку всех других.

Вероятно, письма Гумбольдта сыграли роль в невиданно быстром для тогдашней России осуществлении проекта.

Во всяком случае, на другой день после «именного указа» Канкрин отправил Гумбольдту благодарственное письмо, приложив к нему белый червонец, отчеканенный первым.

После смерти Гумбольдта, дожившего до девяноста лет, в 1859 году эта монета была выкуплена, вернулась в Петербург, в Эрмитаж, часть Зимнего дворца, незадолго до этого открытую «для публичного обозрения», хранится она там и теперь.

Среди сверкающих дворцовых коллекций белый червонец выглядит более чем скромно. Монетка по виду очень похожа на нашу двадцатикопеечную, даже чуть меньше, но раза в четыре тяжелее. На лицевой стороне изображен герб Российской империи — двуглавый орел. При очень хорошем зрении можно разглядеть на груди орла московский герб, а на его правом крыле гербы царств Казанского, Астраханского и Сибирского, на левом — Польского, Херсонеса Таврического и Великого княжества Финляндского.

На обратной стороне в середине монеты чеканка в пять строк:

Эта надпись окаймлена ободком, а между ним и зубчатым краем монеты по кругу надпись: «2 зол. 41 дол. чистой уральской платины» (что было не совсем точно: монеты содержали около 97 процентов платины, 1, 2 процента иридия, 0,2 процента палладия, 0,5 процента родия, остальное составляли медь и железо).[6]