Деревенские девчонки - О'Брайен Эдна - Страница 13

Глава шестая

То лето прошло для меня очень быстро. Я жила в семье Бэйбы и ходила к себе домой только днём и только для того, чтобы приготовить обед и вымыться. Несколько дней я только убирала постели. Хикки перебрался жить наверх после смерти мамы (мы всегда между собой говорили, что она умерла, а не утонула), и комнаты стояли в полном беспорядке. Мне было очень грустно ощущать запах пыли, старых носков, да и вообще затхлости из-за того, что окна с тех пор никогда не открывались.

Мужчины почти все дни проводили в поле, скашивая пшеницу и связывая её в снопы, а я приходила к ним в четыре часа дня с чаем. Мой отец тем летом ел очень мало, а каждый раз, когда он пил чай, принимал две таблетки аспирина. Он почти не разговаривал, а его веки чаще всего были красные и набухшие. Когда они возвращались домой, Хикки доил коров, а отец выпивал ещё чашку чаю, снимал на кухне ботинки и шёл спать. Я думаю, что он плакал, лёжа в кровати, потому что было ещё очень светло, чтобы спать, да и Хикки очень громко гремел внизу молочными флягами, и никому бы не удалось уснуть в таком шуме.

Однажды я возилась наверху, разбирая мамин гардероб и укладывая её хорошие вещи в коробку, чтобы отправить их её сестре, когда наверх поднялся отец. С тех пор как он вышел из больницы, я разговаривала с ним не очень часто. Я предпочитала молчать.

– Есть кое-что, о чём ты должна знать, – сказал он.

Он только что вернулся из деревни и теперь развязывал узел галстука. На одну ужасную секунду мне показалось, что он пьян, потому что его волосы были растрёпаны.

– Наша ферма уплывает от нас, – просто произнёс он.

– Уплывает куда? – спросила я.

Он сбил шляпу себе на затылок и стал чесать лоб. Он колебался.

– У нас были долги, потом то да сё, и долг очень вырос. Мне не повезло с лошадьми.

– И кто её покупает? – Я вспомнила предупреждение Джека Холланда о какой-то опасности, нависшей над нашей фермой.

– Что ты говоришь? – переспросил отец.

Он вполне хорошо расслышал мой вопрос, просто не хотел отвечать на него. Теперь он сощурил глаза, думая, что это придаст ему вид коварный вид. Я повторила вопрос. В трезвом виде я его не боялась.

– Банк практически уже заграбастал его, – сказал он наконец.

– И кто будет управлять им? – Я не могла представить себе, что кто-то, кроме Хикки, будет пахать землю, доить коров и подрезать живую изгородь летними вечерами.

– Скорее всего её купит Джек Холланд.

– Джек Холланд! – Я была потрясена. Вот негодяй. Он сможет купить её практически за бесценок. Вот чего стоит весь этот его трёп о королях и королевах, его обещание купить мне новую перьевую авторучку к моему переезду в монастырскую школу. И подумать только, он заказал прочитать по маме семь месс. Даже перевёл специально для этого деньги в Дублин, на особый церковный счёт.

– А что будет с тобой? – спросила я.

Мне вдруг пришло в голову, что он может последовать за мной в город, где была монастырская школа.

– Да я устроюсь. У меня остался ещё принадлежащий только мне участок земли, а жить я смогу в сторожке привратника.

Он произнёс это так важно, что посторонний человек мог подумать – ему пришлось приложить массу усилий, чтобы оставить за собой старую, давным-давно нежилую сторожку, стоявшую за клумбой с рододендронами. Воздух в ней пропитался влагой, а дверь и два маленьких окошка заросли шиповником.

– А Хикки?

– Боюсь, ему придётся уйти. Для него больше нет работы.

Это был конец всему. Хикки работал у нас уже лет двадцать, он появился у нас ещё до моего рождения. Он был слишком толст, чтобы переезжать куда-то, и я сказала об этом отцу. Но он только отрицательно покачал головой. Он не любил Хикки и стыдился всего происшедшего.

– Чем ты занимаешься? – спросил он меня, глядя вниз на стопки одежды, лежавшие на полу.

– Бедная мама, бедное созданье, – пробормотал он, подошёл к окну и заплакал.

Мне не хотелось никакой сцены отчаяния, поэтому я произнесла, словно не видя его слёз:

– Для школы мне нужны форма, ботинки и шесть пар чёрных носков.

– И сколько всё это может стоить? – спросил он, повернувшись.

По его щекам катились слёзы, и он слегка всхлипывал.

– Даже не знаю. Фунтов десять или пятнадцать, может быть.

Он достал из кармана пачку денег и дал мне три пятифунтовые бумажки. Должно быть, он получил какую-то сумму в банке.

– Я никогда ни в чём не отказывал ни тебе, ни твоей матери. Или это не так?

– Это правда.

– Тебе достаточно было только сказать, и ты тут же всё получала.

Я сказала, что это правда, и тут же спустилась вниз, чтобы поджарить ему ломтик бекона и заварить чай. Когда всё было готово, я позвала его, и он спустился вниз одетый в домашний костюм. Я поняла, что он больше не собирается выходить сегодня из дома, и на этот раз переборол искушение выпить.

– Ты будешь писать мне, когда уедешь отсюда? – спросил он, обмакивая в чай печенье.

Зубов у него почти не осталось, и поэтому он мог есть печенье только размоченным.

– Буду, – ответила я, стоя спиной к кухонной плите.

– Не забывай своего бедолагу-отца, – сказал он. Он протянул руку, приглашая меня присесть к нему на колени, но я сделала вид, что не понимаю его намерений, и вышла во двор, чтобы позвать к чаю Хикки. Когда я и Хикки вошли в дом, он поднялся наверх, а я разогрела холодную капусту с беконом, и она получилась очень вкусной. Мы съели её с горчицей. Хикки был большим любителем горчицы и сам её делал. В пяти из шести наших подставках для яиц настаивалась горчица. Каждый день он замешивал новую порцию в чистой подставке.

Сегодня вечером у Бэйбы должны были собраться гости по поводу дня её рождения, и я попросила у Хикки бутылку сливок, из которых она хотела сделать заварной крем. Он снял сливки с двух фляг молока и нацедил их в бидон. Было видно, что это ему не по душе. На следующий день в приёмном пункте у нашего молока окажется очень низкий процент жирности.

– До свидания, Хикки.

– До свидания, милая.

Когда я отправилась через поле, за мной увязался Бычий Глаз. Полевая тропинка была самым коротким путём к дому Бэйбы. Проходя краем пшеничного поля, я на минуту остановилась, оглядываясь. Пшеница стояла высокая, налитая и отливала золотом, там и сям галки клевали осыпавшиеся зёрна. Солнце опускалось к горизонту. Всё поле было залито его лучами, и колосья медленно колыхались под лёгким ветерком. На минуту я присела на край кювета. Мне вспомнился день, когда Хикки вспахивал это поле, а мы с мамой принесли ему чай и несколько толстых ломтей хлеба с маслом. Какое-то время спустя из буро-коричневой почвы выглянули зелёные всходы, и тут же на них слетелись галки. По этому случаю мама пожертвовала на пугало одну из своих старых шляп. Мне вспомнилось, как она шла по полю с этой шляпой на голове. Это яркое и неожиданное воспоминание так резануло мне душу, что я заплакала. Бычий Глаз уселся на землю и не отрывал от меня взгляда, пока я не успокоилась. Потом, когда я поднялась и снова двинулась в путь, он пробежал рядом со мной ещё несколько метров и остановился. Он был предан отцу, поэтому и повернул домой.

Во дворе дома Бэйбы, у калитки, стояло пять велосипедов, а шторы в гостиной были задёрнуты. Играла радиола, из гостиной доносились смех и голоса. Я знала, что она не услышит меня, если я постучу в дверь, поэтому обошла угол дома и постучала в окно. Это было высокое окно с переплётами, открывавшееся наружу. Из него выглянула Бэйба. Она ужасно накурилась, на ней было надето новое голубое платье с пышными рукавами.

– Боже, а я уж было испугалась, что кто-то притащился к моему предку, – неожиданно для меня произнесла она.

В течение нескольких недель после маминой смерти она была предупредительна и заботлива со мной, но, как только поблизости появлялись другие девицы, тут же забывала обо мне. Сквозь окно я видела, как Диклэн танцевал, обняв Герти Туохи. Её тёмные локоны спускались ей на плечи, напоминая толстые сардельки. На голове у Диклэна красовался бумажный колпак, сдвинутый на бок; заметив меня, он кивнул головой.