Лжедмитрий Второй, настоящий - Успенский Эдуард Николаевич - Страница 34

– Арестуйте Гришку. Посадите в каменный подвал для уразумления!

Дворовые княжеские люди сказали Варлааму:

– Здесь земля вольная, кто в какой вере хочет, тот в такой и живет! Какой трон хочет, тот и получает!

Варлаам кричал и требовал князя. Трое слуг не могли с ним справиться.

Князь Константин вышел на крик монаха и заявил:

– Да у меня сын родной родился в христианской вере, а теперь держит ляшскую. И мне его не унять. Гоните его вон!

– Ну и человек, – удивлялся потом Отрепьев на Варлаама Яицкого, – ест мое, пьет на мое, мое носит и на меня же доносит. Истинно русская душа.

После долгого общения со своими «правильными» и достаточно мерзкими друзьями он видел один путь: идти к совсем иным людям.

Он ушел к запорожским казакам.

Там он, как стало известно вездесущему Варлааму, оказался в роте самого отчаянного куренного атамана – Герасима Евангелика.

Рыбак рыбака видит издалека. Не зря отчаянного головореза Герасима прозвали Евангеликом. Что-то религиозное в нем было. Может быть, некая слезливость после особенно кровавых дел.

Не говоря о себе, Отрепьев на всякий случай сеял среди казаков новейший московский слух о чудесном спасении царевича Дмитрия.

Казакам сей слух был глубоко по сердцу. Потому что Годунов с его мягкой железной лапой все больше и больше прибирал казачество под себя.

И уже очень многие казачьи проблемы решались не на кругу, а в проклятой, не совсем ясной и очень опасной Москве.

Наконец-то прибыл долгожданный святой отец Франц Помасский. Дмитрия немедленно привели к нему.

Беседа состоялась в комнате отца Ричарда Мальчевского. Того самого, который устраивал Дмитрия в оршак. Отца Ричарда в комнате не было.

– Покажите мне, друг мой, вещицу, которую вы показывали отцу Ричарду.

Дмитрий протянул камзольскую пуговицу.

– Что вы можете мне о ней рассказать? – спросил отец Франц.

Дмитрий ответил так же, как он отвечал отцу Ричарду:

– Я думаю, вы знаете о ней больше, чем я.

– Пожалуй, вы правы. Так или иначе вы тот человек, которого мы давно ждем, – царевич Дмитрий.

– Это вы сказали, святой отец, – произнес царевич, и священник с интересом посмотрел на него.

– Значит, будем выходить в открытый свет. И сделаем это так. Я дам вам капсулу, ваше царское величество, и вы примете ее. После этого с вами случится приступ, и вы будете почти при смерти.

Дмитрий насторожился.

– Через это придется пройти. Когда к вам придет священник исповедовать вас, расскажете ему, кто вы есть на самом деле. Царский крест при вас?

– При мне.

– Покажете его отцу Дзюровскому. Он православный и ничего о вас не знает. И вообще о вас здесь, да и во всей Польше, никто ничего не знает, кроме меня. А я знаю только ту малость, которая мне положена.

Дмитрий давно уже понял, что все, кто о нем знает больше, чем положено, быстро отправляются в значительно лучшие края, чем местные. Ему не хотелось, чтобы это случилось со священником Ричардом Мальчевским и особенно со старым воином Ришардом Бучинским.

– Здесь есть еще один православный священник, Арсений Богдановский, – продолжил Франц Помасский. – Ему лучше не исповедоваться, он может никому не открыть тайну вашей исповеди. А надо, чтобы она дошла до князя. В этом смысле отец Дзюровский лучше.

– Понял, – сказал Дмитрий.

От перспективы принять «полумертвую» пилюлю у него похолодело в животе. И кроме того, его сильно тревожила перспектива находиться в ситуации, им абсолютно не управляемой. Это было не в его правилах. А как быть?

В Красной палате Кремлевского дворца было двое – царь Борис и патриарх Иов. Разговор был настолько секретный, насколько может быть секретным разговор между двумя главными людьми в государстве при надвигающейся страшной опасности.

Несмотря на все принятые меры, лицо, выдававшее себя за царевича Дмитрия, тайно сумело выйти за пределы Московии, пробраться в Литву и основательно там наследить. О появлении его в разных местах то и дело сообщали тайные агенты.

Складывалось такое впечатление, что это не человек, а нечистый дух, так быстро он менял облик и города.

Закопошились и ожили старые борисовские враги и в Москве, и даже в самых дальних пределах…

Из Антониева-Сийского монастыря пристав Воейков писал про главного врага Годуновых Федора Никитича Романова (отца Филарета):

…А что старец Филарет просит Вас из его кельи выгнать чернеца Ивашку Прохорова, что, мол, не годится бельку с чернецом в одной келье жить, так это он пишет нарочно. В самом деле не хочет, чтоб чернеца от него забирали. Они с этим малым душа в душу живут, и от Ивашки ничего узнать про отца Филарета нельзя, хотя для этого его и сажали.

Отец Филарет сильно изменился. Было все печалился, плакал о своих детях, что в Белоозере, а теперь загордился. Ходит важно, живет не по монастырскому чину.

Жаловались мне старец Иринах и старец Леонид, что он сильно бранил их, в келью к себе заходить запретил. К старцу Иринаху с посохом подскакивал и бил его. Мне он все грозит: «Вот посмотрите, каков я буду. Не обрадуетесь!»

Много говорит о ловчих птицах и собаках…

Борис понимал, что кто-то, несмотря на все запреты, осведомлял князя Федора Романова о московских событиях. Значит, вопреки царской воле, были, были и еще раз были сношения между его врагами. Была организованная сеть.

И все это из-за слухов о проклятом самозванце.

– Ну что, отец Иов, – сказал Борис, – не пора ли нам обозначить его?

– Боюсь, что пора, государь.

– Ну и как?

– Отрепьев, – сказал патриарх.

– А как ошибемся? А если это не он?

– Можем и ошибиться. Только не обозначать еще страшнее.

– Чего я не пойму, так это полного неведения о нем в московских доносах, – думал вслух Борис. – Обо всем пишут – о пьянстве, о поборах, о содомском грехе, о самоуправстве воевод, а о таком страшном грехе, как самозванство, ничего!

– И на исповедях ничего, – сказал Иов. – Я специально священников опрашивал.

– Не хочется мне Отрепьева, – продолжил царь. – Наглый монах, науськанный Романовыми да Черкасскими. Не тянет на такую роль.

– Он-то, может, и не тянет. Ситуация его толкает!

– Ну, давай, отец Иов, на твое усмотрение. Готовь грамоту патриаршью ко всем церквям и монастырям.

– Патриаршью? – переспросил первосвященник.

– Именно, – ответил Борис. – В случае ошибки, лучше чтобы патриарх отвечал саном, чем государь головой.

Про князя Адама Вишневецкого говорили, что годами он велик, а умом мал. Что он бражник, гуляка, бездельник и мот. Что он бесчестен, не помнит хорошего, жаден и бессердечен.

Что угодно плохого можно говорить о человеке, который обладает огромными владениями на обоих берегах Днепра, влиянием на короля, имеет богатейшую родню, и дела которого никогда за последние десять лет не были расстроены. Несмотря на близость коварной Русии, опасных казаков и далеко еще незамиренных татар.

О таком человеке только плохое и можно говорить.

На самом деле это был один из действительно блестящих и образованных польских князей. Военный, культурный и хозяйственный опыт нескольких поколений шляхетства был вложен в него и в его брата Константина, владения которого находились рядом.

Пожалуй, при его умении быстро принимать решения и быстро их реализовывать у него было слишком много свободного времени, и от скуки он постоянно искал развлечений. Вплоть до военных.

Недавно в приграничном споре русские захватили два принадлежащих ему местечка – Прилуки и Свецино.

Местечки были пустоватые, но князь вовсю раздувал конфликт с русскими. При этом он привлекал короля польского Сигизмунда как защитника и князя Острожского Януша как судью. Чем больше будет базар, тем больше будет шансов, что больше русские не полезут.