Лжедмитрий Второй, настоящий - Успенский Эдуард Николаевич - Страница 16

Было на нем сто человек духовенства, двести семьдесят человек бояр, окольничих, иных придворных чинов и дворян. Были выборные из городов, стрелецкие полковые командиры, крупные торговые гости.

Перевес был в сторону московского служилого люда. А люд этот неплохо служил под рукой Годунова.

Народ был в основном все прекрасно понимающий. Может, он не очень любил правителя, но знал, что без Бориса может случиться такая кровавая свистопляска, что будет во сто крат хуже.

Собор собрался в Кремлевском Архангельском соборе. В основном это были серьезные люди.

Седобородые, в золоченой одежде бояре важно восседали на скамьях по стенам, чтобы все видеть, за всем следить.

Торговые гости пробирались вперед. Хотели себя показать.

Мелкий люд клубился в середине.

Патриарх Иов взошел на кафедру и обратился к собору со словами:

– Братие! Братья мои! Царствие государя нашего, великого князя Федора Ивановича, принесло Русии покой и благоденствие. Ни Литва, ни шведы, ни турский султан не приносили бед, не беспокоили и не разоряли земель и городов наших. С Божьей помощью удалось разбить и прогнать Крымскую орду. Не было ни язвы, ни морового поветрия. Слава Богу, пожары не злобствовали, как в прежнее тяжкое время.

Иов дважды перекрестился.

– Но Бог забрал государя Федора пред свои очи. Окутала его смертная тьма, и он предстал перед Богом. И сейчас душа его молится за наши великия прегрешения. Осталась вместо него на троне государыня наша царица Ирина Федоровна. Нами – духовенством русским и всеми людьми московскими и всеми боярами – предложено было ей взять под свою руку царствие наше, но царица отказалась. На то есть Бог, он ей руководитель и судия.

Иов в который раз осенил себя размашистым крестом.

– И сейчас, пока престол московский свободен, ее именем все дела делаются. Но царство долго не может быть вдовым. Нам при помощи Божьей следует подумать, в чьи руки передать государственное правление.

Иов снова медленно и торжественно перекрестился.

– У меня, Иова патриарха, у митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов и у всего священного вселенского собора, у бояр, дворян, приказных и служилых людей, у всех православных христиан мысль и совет всех единодушно, что нам мимо Бориса Федоровича иного государя не искать и не хотеть.

Иов помолчал, оглядывая зал. Зал безмолвствовал. Но и злобноватого гула слышно не было.

Представители от разных городов и сословий помалкивали.

– Много славных людей имеется в Боярской думе, многие роды ведут свое имя от Рюрика. Но нам незачем искать другого человека, когда есть правитель, умудренный опытом, ясно мыслящий и незлобивый. Многие годы вел он корабль русский, помогая в управлении государю нашему Федору Иоанновичу. Правитель наш Борис государское здоровье хранил, пространство государское расширил. Это он прегордого царя крымского победил. Непослушника царя шведского под государеву десницу привел. Города, которые были за Шведским королевством, взял. К нему и шах персидский, и султан турский послов своих со многою честию помимо государя Федора присылали. И я передаю на ваше размышление наше предложение сделать государем нашим Годунова Бориса Федоровича. Он и в стране уважаем, и иностранные государи его больше всех бояр русских жалуют. О нем и о его деяних можно много говорить, но все вы с его делами, слава Богу, знакомы.

Была долгая, напряженная пауза.

– Может, кто из бояр, или князей, или детей боярских желает что сказать, – продолжил патриарх. – Вот ты, князь Федор Иванович, – обратился он к Мстиславскому. – Что ты думаешь?

– Что тут думать, – ответил Мстиславский. – Думать раньше надо было, а теперь чего? Дело говоришь про Бориса Федоровича. Его выбирать надо.

– А ты, князь Василий Иванович, что скажешь? – спросил патриарх Иов князя Шуйского.

Наступил самый ответственный момент. Все делегаты собора насторожились.

– Что уж мне говорить иное после Федора Ивановича! – сказал Шуйский. – Знать, не нашлось никого лучшего среди нас, чем Борис Федорович!

Их нерадостное и даже открыто недовольное, но все-таки безоговорочное признание прав за Годуновым решало судьбу престола.

– А что воеводы скажут? – спросил кто-то из гостей.

– А чего нам говорить, – сказал стрелецкий полковник Темир Засецкий. – Жалованье нам исправно платят. Жилье имеется. У нас жалоб нет.

– А где сам Борис Федорович? – спросил кто-то из Шуйских.

– Он при царице – инокине Александре в Новодевичьем, – ответил патриарх.

– А чего не пришел? Почему его-то нет? Али случилось что? Али болен?

– А оттого и не пришел, что не решил еще, следует ли ему престол принимать. Больно дело это страшное и ответственное.

– Так если не хочет, может, и не уговаривать? – спросил кто-то из приезжих.

Патриарх почувствовал, что может упустить собор.

– Я считаю, что нечего нам время терять. Другого правителя, лучше чем Борис Федорович, не сыскать. Всем нам присягать Борису Федоровичу следует. Давайте, государи мои, выходите к соборной грамоте руку прикладывать. Пусть бояре и думные дьяки начнут. Выходи ты первый, Федор Иванович, – обратился он к Мстиславскому.

Собор замер. Наступила церковная тишина.

Мстиславский встал, перекрестился, глядя на зал. И пошел к патриарху прикладывать руку к заранее заготовленной грамоте.

За Федором Ивановичем уже без приглашения потянулись другие бояре. Потом думные дьяки, стрелецкие начальники, торговые гости, духовенство.

Дело было сделано.

Дело было сделано, но оно пока и копейки не стоило.

В это же время состоялся разговор между Афанасием Нагим и Симеоном.

– А не пора ли нам нашего претендента выпускать? – спросил Симеон.

– Какого? – спросил Афанасий. – Если выставлять, то только того Дмитрия, настоящего, Углицкого, который в Литве. Его все узнают и признают. И прислуга, и мать, и бояре. Его враз примут за царевича. Это верно.

– Ну так и что?

– А то, что он неуправляем и живодер. Наши же головы первыми с плеч полетят: почто запихнули его в глухомань? Доброжелатели и советчики для этого враз найдутся. И примеры мы уже имеем с его батюшкой – Иваном Васильичем. Это раз. Во-вторых, убийство на нем висит. Как тебе нравится такой сомнительный царевич против умнейшего Бориса Годунова, который пол-Москвы выслал, пол-Москвы купил, а пол-Москвы запугал насмерть.

– Я смотрю, у Москвы три половины появилось. Не много ли? – сказал Симеон.

– В самый раз, – зло ответил Нагой. – Ты Москву еще плохо знаешь.

– Так, хорошо. А если нашего пишалинского Дмитрия выставить? – спросил доктор. – Он же управляем. И убийство с него Шуйским снято: подставной мальчик в Угличе сам убился. Шуйский с комиссией на следствии лично это установил.

– Его тоже ни в коем случае выставлять нельзя. Его никто не признает. Он в Угличе ни дня не был, никого из угличских не знает. Вся обслуга против него восстанет. Все увидят, что это подстава, слишком мало времени прошло. Прежде чем права этого Дмитрия на трон предъявлять, его и в Углич свозить надо, и в Москву. Ему надо много чего показать и много чего рассказать, чтоб он очень четко все представлял. В таких делах не то что ошибки, ошибочки недопустимы.

– Спасибо, согласен.

Симеон все понимал моментально и значительно глубже, чем ему объясняли.

Восемнадцатого февраля в субботу и девятнадцатого в воскресенье уже в Успенском соборе весь день служили молебны, чтобы Господь Бог услышал просьбу людей московских и всей Русии и даровал православному христианству, по его просьбе, царя Бориса Федоровича. То есть чтобы Бог утвердил прошение собора.

Вечером в Новодевичьем монастыре, в келье инокини Александры патриарх встретился с Годуновым. Вернее, с двумя Годуновыми. Там был еще Семен Никитич.

Келья была устроена просто, но богато. В ней было большое, непривычное для монастыря окно. На лавках лежали дорогие, шитые золотом ковры. У окна стоял рабочий столик хорошего дерева с ящиками.