Лжедмитрий Второй, настоящий - Успенский Эдуард Николаевич - Страница 14

Патриарх подошел к Ирине Федоровне, обнял ее и еле слышно сказал:

– Матушка царица, что государь наш Федор тебе говорил? Кому престол завещал? Царица молчала.

– Ты прости меня, Ирина Федоровна, но, если не знать этого, большую кровавую смуту получить можно.

Царица, закрыв лицо черным платком, взяла патриарха за руку и вывела из палаты. Все, кто был в палате, повернули вслед им головы. И в палате начался резкий гул.

Когда зашли на половину царицы, Ирина Федоровна подняла лицо на священнослужителя и сквозь слезы быстро заговорила:

– Отец Иов, не знаю, что тебе сказать. Никому он не хотел завещать престол. Даже Борису, как я его ни просила. И ничего объяснять не хотел. Видно, что-то он знал, чего нам знать неведомо. Он так говорил: «Я на себя этот крест не возьму. Пусть Бог все решит. Он один ведает, что творит».

Патриарх погладил царицу по голове и грустно произнес:

– А ведь и верно, он что-то знал, но и мне говорить не хотел. Значит, нам самим теперь это решать. – Потом он добавил: – Нам с тобой, матушка государыня.

– Нет, – возразила царица Ирина Федоровна. – Отец Иов, это ты один будешь решать. Мое место в монастыре. Я до конца дней буду свой грех отмаливать, что из-за меня царский корень пресекся.

Борис Годунов с трудом протиснулся сквозь толпу тяжело одетых мощнобородатых бояр и поспешил в свою рабочую комнату. Там его давно ждали Андрей Клешнин и Семен Никитич Годунов.

– Ну что, Борис Федорович, как дела? – спросил Клешнин.

– Плохи дела. Сейчас такая свара будет! Федор Романов даже кинжалом мне угрожал.

– А как же ему не угрожать, – сказал Семен Никитич, – когда у него в Коломенском доме уже большой портрет висит с надписью «Федор Никитич Романов – государь всея Русии».

– Точно ведаешь? – спросил Годунов.

– Ты же знаешь, Борис, у меня ошибок не бывает.

– Хорошо, проследи за портретом, чтобы не вывезли, не сожгли.

– Есть у меня в этом доме верные люди, доложат. Годунов оборотился к Клешнину:

– А что у тебя, Андрей Яковлевич?

– Богдана Яковлевича Бельского люди в большом количестве в город приехали. Есть и с оружием.

– Чего хотят?

– Хотят Бельского на престол кликать. Своих к Кремлю будут собирать.

– А вот этого допустить не следует. Со всех деревень наших людей соберите. Всех мастеровых поднимите. Стрельцов сгоните. Пусть костры жгут, вокруг крутятся. Но чтоб люди Бельского и на одну стрелу к Красному крыльцу не подошли.

Когда весть о том, что царица Ирина заключилась в Новодевичий монастырь, прокатилась по Москве, к Кремлю со всех сторон стал стекаться простой люд. Все больше и больше разгоряченного народа подбиралось к Красному крыльцу. Стоял великий шум, местами возникали стычки.

Наконец напряжение достигло предела. На Красное крыльцо вышел великий дьяк Василий Щелкалов:

– Братие! Царица наша, надежда последняя, в монастырь заключилася. Такова воля Божия!

Он перекрестился, поклонился народу и продолжил:

– Многие бояре достославные думали и надумали объединясь Москвой и страной править. Меня послали спросить у вас добра. И если вы согласны, православные, надо сейчас присягнуть Думе боярской. Самое верное правление будет. Верно, братие?

Народ зашумел недовольно:

– Знаем мы эту Думу! Пауки в банке дружнее живут!

– Не знаем ни князей, ни бояр! Знаем только царицу.

– Бориса Федоровича знаем!

Народ шумел, угрожающе сминая дворцовых стрельцов. Стрельцы заволновались:

– А ну, поди! Подай назад!

Люди напирали. Назревала мощная свара. Замелькало оружие. Полетели камни. Чем кончались такие толковища, бояре уже знали. Народ («наш господин»), а заодно и всякий пришлый сброд так и мечтал войти в истерику, чтобы пустить ненавистную боярскую кровь из золотых и красных кафтанов.

– Стой! Стой! Осади! – на всю силу закричал Щелкалов. – Ясно! Ясно все. Пусть царица Ирина Федоровна правит!

В этот день, чтобы не было большой склоки, все князья, бояре и дети боярские присягнули государыне Ирине. И многие бумаги ее именем делались.

В царских покоях, в кабинете царицы Ирины Годунов диктовал документ дворецкому Григорию Васильевичу Годунову. Рядом находился сын Годунова Федор – просто одетый, изящный, иконоликий и быстро все понимающий юноша. С каждым днем он все больше принимал участия в делах отца.

– Пиши, – говорил Годунов Григорию. – «Воеводам всех пограничных городов, всех гаваней, всех портовых городов пофамильно. Приставам пограничных застав – только общий приказ. Торговым посадским старостам выдержки». Записал?

– Записал, Борис.

– Ниже пиши сам приказ: «Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких поставить стражу. Чтобы ни чужеземец, ни государев человек, ни беглый люд – никто не вышел и не вынес никаких вестей из государства нашего в Литву, и к немцам, и к другим каким государям». Записал?

– Записал вчерне.

– Пиши дальше: «В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских, немецких и других каких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и корм лошадям из казны, дабы не озлобились. Задержать всех гонцов и послов изо всех стран». Есть?

– Есть.

– «По Украине обновить укрепления. Смоленск подготовить к военным действиям. Укрепить стены, завести снаряжение и выставить на стены пушки. Во все приграничные города разослать московских воевод с правом управлять царским именем».

– Не много ли будет?

– Ты пиши.

– Записал, Борис.

– Теперь передай в Разрядный приказ, пусть размножат, подпишут у дьяков и куда надо рассылают.

– Скажи, отец, а кого в Смоленск послать думаешь?

– Никого бы не надо, там воевода прекрасный Курнаков. Ему бы просто не мешать. Он сам все как надо сделает. А все же пошлем Трубецкого на пару с Голицыным.

– Зачем? – удивился дворецкий Годунов.

– Эти два гуся опять друг в друга вцепятся: кто главней, кто под кем служить не может. И многих в свою распрю втянут. Нам сейчас это всего нужней.

– Нам же скажут, что мы их нарочно стравливаем, – вмешался Федор.

– И пусть скажут. А мы ответим: «Так они ж помирены давно Федором Мстиславским вместе со Щелкаловыми. Али плохо мирили их?»

«Государственное повеление всем государевым людям, воеводам, городским приставам, дьякам и подьячим. Всем, кто пограничную и припортовую службу несет.

Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких тропах поставить стражу. Чтобы никто не вывез никаких вестей из Московского государства в Литву и к немцам.

В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских и немецких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и сено из казны, дабы не озлобились.

Задержать всех гонцов и гостей изо всех стран.

В случае невыполнения, государева кара суровая».

Архангельск.

В большом припортовом трактире с видом на порт за столом сидели трое: некрасивый изящный мальчик и двое крепких, хорошо одетых мужчин.

Крепость их была разная. Один был здоров от природы, весь квадратный, он был из тех, кто кулаком дверь прошибает. Другой был крепок такой крепостью, какая бывает от постоянных тренировок и верховой езды.

В такой же пропорции была разной и их одежда. У одного она была крепкая, простая и добротная, но какая-то вся кондовая. У другого тоже простая, но ладная и даже несколько щегольская.