Зелёная пиала - Александрова Анна Николаевна - Страница 6

Тогда старшина гончаров, чернобородый Али, заткнул пальцами уши и сказал:

— Перестаньте кричать! Хан жесток, и слёзы детей не спасут нас от гибели! Вспомним лучше Усмана-агу и спросим у старика совета. В юности он был украшением гончарного ряда, — не поможет ли он нам в старости? Сто лет он живёт на свете, но до сих пор каждую пятницу присылает на базар полную арбу хурмача — больших кувшинов, и знатоки платят за них по двенадцать теньга, потому что даже в полдневный зной вода в них остаётся прозрачной и прохладной, как горный снег.

Нет коня — поскачешь на ишаке! Пришлось гончарам собираться в путь и ехать в далёкий кишлак Риштан к старику Усману.

Старый гончар усадил гостей на супе, покрытой пёстрым ковром — паласом — и приказал ученику и праправнуку Джафару принести мастерам зелёного чаю. Долго прихлёбывали чай гончары Коканда, долго перебирал старик черепки ханской чаши своими морщинистыми руками. Уже солнце поднялось на полдень, уже солнце склонилось к закату и по земле легли длинные тени, а старик молчал.

Наконец он покачал головой и сказал:

— Нет, эту чашу склеить нельзя.

Тогда гончары заплакали ещё громче, чем их жёны и малолетние дети, а старшина Али закрыл руками лицо и в отчаянии прошептал:

— Теперь, отец, нас никто уже не спасёт!

При этих словах слеза печали скатилась по белой как снег бороде Усмана. Он воскликнул:

— Эй, нет! Я не допущу вашей гибели! Ступайте к Мадали-хану и добейтесь отсрочки на год. Год — долгий срок, и никто не знает, что может случиться за год. Быть может, я догадаюсь, как склеить драгоценную чашу.

Целый год никто не видел Усмана-аги. Он заперся в своём доме и уже не присылал на базар своих кувшинов. А гончары, замирая от страха, ждали окончания срока.

И вот ровно через триста шестьдесят четыре дня все гончары города собрались на базарной площади, но никто уже не верил в спасение. В знак печали они разорвали на себе одежды и посыпали головы дорожной пылью. В знак горя их жёны надели синие покрывала, а дети так громко плакали, что смотреть на них было жалко. Но жестокий хан не знал милосердия, — его сердце обросло волчьей шерстью. На площади, перед своим великолепным дворцом, он приказал построить помост для казни, и палачи уже готовили верёвки. Наконец воины громко ударили в барабаны, возвещая начало казни, и несчастные гончары расстались с последней надеждой. Но именно в эту минуту все увидели старика Усмана.

Старый гончар медленно ехал на ишаке, бережно держа перед собой большой свёрток, укутанный мягкой кошмой, а следом за ним шёл его праправнук и ученик Джафар. Не спеша, как и следует аксакалу, Усман-ага приблизился к гончарам и, по обычаю, прежде всего отдал им привет-салям. Гончары взглянули на мастера и увидали, что за один только последний год он постарел больше, чем за все сто лет своей долгой жизни: руки его дрожали, а глаза почти не видели. Усман-ага сел на ковёр рядом со старшиной и знaком приказал Джафару развязать свёрток. И о чудо! О радость для глаз и сердца! Гончары увидели ханскую чашу! То, что было грудой осколков, кучею черепков, не более ценных, чем горсть земли, снова стало несравненной ни с чем красотой! Сколько ни разглядывали гончары чашу, сколько ни постукивали по ней тонкой камышинкой, чаша звенела серебряным звоном, и этот звон отзывался радостью в каждом сердце.

Ай-ля-ля! Тум-тум-дзы! Ходуном заходила площадь! Гончары плясали и пели, смеялись и плакали, и обнимали друг друга от счастья! Старшина взял в руки большое глиняное блюдо и стал обходить гончарный ряд. Женщины бросали на блюдо свои серьги и кольца, мужчины щедро бросали деньги, даже дети не хотели отставать от старших и клали на блюдо свои расшитые тюбетейки. Когда блюдо наполнилось до краёв, почтенный Али с поклоном поставил его у ног Усмана, но старый гончар не принял подарка. Он сказал:

— Я награждён уже тем, что своим трудом сохранил для людей эту прекрасную чашу, а для ваших жён и детей сохранил ваши жизни. Другой награды мне не нужно.

Тогда гончары роздали всё, что собрали, нищим, и бедняки громко прославили щедрость Усмана-аги. Сам грозный хан, увидев свою прекрасную чашу рождённой заново, приказал наградить гончара по-царски и прислал ему в подарок чёрного бесхвостого ишака.

Не прошло и недели, как слава о чудесном мастере разнеслась по всему Коканду. На площадях, на базарах, в каждом доме и даже в мечети все люди говорили одно и то же:

— Усман-ага владеет чудесной тайной! Он знает составы, связывающие и склеивающие без трещин, и разбитую вещь превращает в новую!

Гончары сказали: «Усман-ага уже стар, и дни его сочтены. Не должен ли он передать свою тайну нашему сословию?» — и стали собираться в дорогу.

Старшина и пять лучших мастеров надели пёстрые праздничные халаты и на горячих конях, как на свадьбу, поскакали в тихий кишлак, захватив с собой богатые подарки.

Старый мастер терпеливо выслушал гончаров. Опустив голову, он долго перебирал свою белую бороду восковыми пальцами, а потом ответил:

— В моём ремесле нет никакой тайны. Так же, как вы, я смешиваю глину с песком и водой, так же, как вы, обжигаю в печи кувшины, а потом их охлаждаю. Но с детских лет я горячо полюбил своё ремесло и стараюсь достичь совершенства во всём, что бы я ни делал — простой ли горшок для крестьянина, или чашу для великого хана. Другой тайны у меня нет, а эта тайна доступна каждому. Я всё сказал и большего сказать не могу.

Ни с чем ускакали гончары обратно в город, но они не поверили старику.

Некоторые из них даже бранили мастера за то, что он бережёт тайну для своих детей и внуков и не хочет открыть её своему гончарному сословию.

Так же подумал и Джафар — ученик Усмана и его праправнук. Он упал старому мастеру в ноги и со слезами сказал:

— Сжалься, о отец моего деда! Кроме меня и сестры моей Сурмахон, у тебя нет никого. С малых лет мы служили тебе и чтили тебя. Открой тайну своему ученику и праправнуку, и мы ещё больше будем беречь твою старость!

Но старый мастер не ответил Джафару ни слова. Он строго взглянул на юношу и молча ушёл в свою мастерскую, стоявшую в стороне от дома на берегу многоводного арыка.

С этого дня не стало мира в доме Усмана. С этого дня Джафар ходил по двору печальный как тень, а сестра его плакала, не осушая глаз. Даже бесхвостый ишак — подарок хана — и тот не хотел принимать пищи, а старик от зари до зари сидел один в своей мастерской за гончарным кругом и молчал, как камень. Ай, плохо, когда в семье нет мира!

Подошла пятница, и Джафар думал, что дед, как всегда, пошлёт его на базар продавать кувшины, но старик сам нагрузил на арбу посуду и поехал в город. Стыдно стало Джафару, что он так обидел деда, и горько от того, что дед ему не верит и не хочет поведать своей тайны. Он сел на траву у арыка и стал думать, как поправить дело. И вдруг услышал, что кто-то зовёт его тоненьким голоском:

— Джафар-джан, иди сюда! Скорее иди!

Сурмахон стояла в дверях мастерской и звала брата. Джафар испугался:

— Зачем ты вошла в мастерскую? Ты знаешь, что дед этого не любит!

Но девочка потащила брата к двери:

— Иди скорее! Он ничего не узнает, зато ты узнаешь о многом!

Джафар вошёл вслед за сестрой и увидел, что мастерская давно не убиралась. Пыль толстым слоем лежала даже на гончарном круге.

«Вот до чего я довёл старика!» — подумал юноша и чуть не заплакал. А проворная Сурмахон, как ящерица, скользнула в угол и, порывшись в кучах старой глины, вытащила оттуда большой свёрток.

— Возьми, — шепнула она брату, озираясь, как испуганный козлёнок: — Когда я приносила деду обед, он рассматривал эти черепки…

Дрожащими пальцами Джафар развязал мешок и — о, удивление! — перед ним были черепки ханской чаши! Черепки с чудесным узором, столетия назад нанесённым искусными мастерами сказочного Хорезма!