Мелхиседек. Книга I. Мир - Нюхтилин Виктор Артурович - Страница 4

Кстати, о художниках. Казимир Малевич был великим художником потому, что нарисовал «Черный квадрат». Скажите, а можно становится в очередь за этим званием тем, кто нарисовал черный круг, черный овал, черный треугольник, прямоугольник, звезду? И если можно, то не резонно было бы в коллегию учредителей этого звания назначить преподавателей геометрии из районных школ? А если нельзя занимать очередь, то тогда объясните нам, почему Малевич — великий художник, а другой соискатель земной славы, который очень тщательно нарисовал и закрасил черным пятиугольник, — шарлатан? Что принципиально разного в их гениальности?

Пусть читатели, которые по роду деятельности постоянно сталкиваются с профессиональными художниками и рисовальщиками, честно скажут — много ли они среди этих людей видели таких, которые не умеют рисовать? Вот в этом-то их основная беда и есть, этих профессионалов! Они умеют рисовать («писать», как это у них почему-то называется)! А если бы они, скажем, рисовали (писали) плохо, как Пабло Пикассо, или едва-едва, как Марк Шагал, то и они бы прозывались «великими»! А самое интересное то, что по картинам Шагала и Пикассо видно, что у людей руки не из того места для творчества растут, уличные художники и те более прилично владеют мастерством, а кто-то настойчиво говорит нам: «Они великие!», и мы не спорим! Вот вопрос вопросов — отыскать бы этого «кого-то» и просто посмотреть на него — в чем одет, как говорит, как ходит…

Впрочем, есть область, где это сделать не так уж сложно. Это Нобелевские премии. Мы ведь все знаем, что нобелевский лауреат — это великий ученый, умнее другого ученого, не такого великого или совсем не великого, раз он не «нобелевский». Здесь и спорить никто не будет. Это для всех уже объективно, то есть независимо от личного мнения. Как преимущество в росте, весе, как цвет глаз, густота волос и т. д. А что такое «нобелевский лауреат» на самом деле? Всего лишь человек, который, по мнению некоторого количества членов Нобелевского комитета, то есть по мнению нескольких взрослых мужчин (а может быть, даже и женщин!), по итогам зачетного периода выглядит умнее других таких же человеков! Ну, вот они вот так считают! Что ты с ними поделаешь? С ними, действительно, ничего не поделаешь, они там собираются и втихаря решают, кому, сколько и за что дать, и эта дележка затем становится ЗВАНИЕМ!

С помпезным «Оскаром» ежегодно происходит то же самое. Вообще-то правильнее было бы, когда вскрываются все эти конвертики, зачитывать следующий текст: «Мы, нижеподписавшиеся, сошлись на том, что лучшим режиссером в этом году был такой-то такой-то, снявший фильм… и т. д.» А остальные, которые в зале, вольны при этом аплодировать или не аплодировать. Но об этом как-то не вспоминается, и опять частное мнение некоторой группы людей становится (обратите внимание!) историческим фактом, ведь теперь и через пятьдесят лет скажут, что в 1999 году лучшим фильмом был именно этот!

Раз уж подобрались к истории, то здесь вообще тома можно писать обо всех несуразицах, которые изучаются в школах и вузах как постулаты этой науки. Коснемся лишь некоторых.

Например, арабы в Испании стояли (повторим — стояли!) аж ВОСЕМЬСОТ ЛЕТ! В результате испанцы почти сплошь смуглые брюнеты и брюнетки, а в испанской архитектуре, музыке, топографии — везде выпирает арабское. Но никто никогда не говорит об «арабском восьмивековом иге»! А вот на Россию сто пятьдесят лет с небольшим (!) наскакивали какие-то восточные разбойники, сжигали города и села, забирали дань и уходили опять куда-то в свои степи, при этом Россия увеличила свою территорию, понастроила городов и крепостей, била немецких рыцарей, а татарским ханам за верную службу русскому царю (во времена так называемого ига!) раздавала населенные пункты (например, город Касимов, пожалованный в свое время татарскому хану Касиму за какие-то заслуги перед русским двором). При этом в российской культуре нет ничего татарского или монгольского, а по внешнему облику русские — чистые европейцы! А теперь спросим сто русских — а знаете ли вы, что монголы и татары влили в вашу кровь чуть ли не треть своей крови, балуясь с вашими прапрапрапрабабками? И все сто ответят — конечно же, знаем! А если спросить их затем — а где же эти монголоидные и тюркские признаки, которые по закону Менделя не исчезают в поколениях? А нигде! Но при чем здесь Мендель, наследственность и европейский вид русских, когда было «иго»! Попробуйте задать хотя бы только вышеперечисленные вопросы про «иго» историкам, как они сразу сочтут вас просто недоучкой и не станут даже всерьез оппонировать. Иго — это историческая аксиома.

В истории, впрочем, все спорно и недоказуемо, но при этом не становится менее курьезным. Чтобы не давать повода для споров, историю оставим, упомянем лишь один забавный эпизод настоящего: жили-были когда-то киевские князья, киевскими они назывались, потому что работали князьями в этом городе, а сами сплошь были выходцами из северных русских земель. Государство, которым они правили, именовалось Киевской Русью, землю свою они называли «русская земля», народ свой — русичами или росами. Когда они избрали веру Христову, то это называлось Крещение Руси, при этом основной закон (конституция), по которому они правили на этой земле, назывался «Русская Правда», а сами себя они называли русскими князьями. А сегодня на Украине этим князьям сделали выговор за неправильное применение некоторых слов — они должны были говорить: «Киевская Украина», «О, украинская земля, уже за шеломянем еси!», «Крещение Украины», «Украинская Правда» и пр. Впрочем, строго пожурив князей, украинцы их тут же простили и даже учредили государственные ордена с их именами. Украинские ордена!

Но, повторимся, историю оставим. Там одни набычившиеся идеологи — настоящих ученых в ней давно уже нет. Лучше вернемся к нашей повседневке, тут еще прозрачнее видно, как мы выворачиваем наизнанку то, что лежит прямо перед нами.

Давайте посмотрим, что мы говорим. Ой, мы такое говорим! Например, мы говорим «голова кружится», и нам верят! Хотя всем видно, что голова у нас на месте и нисколечко не кружится. Единственные дни на неделе, когда можно вообще никуда из дома не выходить (что мы обычно и делаем), мы вполне последовательно называем «выходными». Самый бурный из океанов у нас — Тихий. Место, где вообще никогда шторм не прекращается, называется мысом Доброй Надежды, а какой-то отрог в устье Нила, где так крутит, что все летит вверх тормашками, со времен древних греков называется проливом Наслаждения.

Кстати, о наслаждении…

Все, что происходит между мужчиной и женщиной в физическом плане, — это хорошо или плохо? Если это хорошо, то почему мы делаем это, тщательно укрывшись от чужих глаз, как нечто очень постыдное? А если это плохо, то почему мы называем это супружеской обязанностью? Мы, что, тем самым вменяем в обязанность грех? А если это обязанность, то есть непременная работа, то почему мы так не любим, когда ее за нас пытается выполнить кто-нибудь другой? Мы считаем, что он все сделает неправильно и только дело испортит? Или почему? Если это не обязанность, а наслаждение, то почему мы устроены так, что мужчина получает его всегда и в самые короткие сроки, а женщина может получить далеко не всегда даже при самых рекордно длительных сроках? Если это не наслаждение, а игра, то почему проигравший не выбывает и не сменяется очередником, а победитель не получает права первым начать второй тур? И вообще, что это за игра, когда тот, кто способен играть часами, может получить приз только в том случае, если для этого хоть что-то сделает тот, кто может выиграть уже через минуту? Если это не игра, а необходимый для здоровья физиологический акт, то зачем в таком случае придумана эрекция, которая делает необходимое возможным или невозможным, в зависимости от своего присутствия? Если это средство продолжения рода, то зачем тогда овуляция и те многочисленные дни после нее, во время которых ребенок не может быть зачат? И главное: если это средство продолжения рода, то куда мужчина в конце так оголтело торопится, если ребенок будет только через девять месяцев? Вопросы, вопросы, вопросы, каждый из которых превращает в ничто те ответы, которые мы знали до того, пока не задали вопросы к ним. Кто и когда убедил нас в том, что это — ответы?