Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович - Страница 83

Внезапная мысль осенила меня. Я повернулся к немцу:

«Что будет, если вы вернетесь к тем, кто вас послал, и доложите, что на дороге все спокойно?»

Он вздрогнул и поежился: может, этот парень представил себе свое возвращение и доклад эсэсовцу, начальнику охраны генерала.

«Майор все равно присылайт узнавать, что есть с Ганс Лемке».

«А если вы скажете, что Лемке случайно разбился, и проверка подтвердит это?»

«Тогда фон Блютих будет ехать этот дорога».

Я приказал увести пленного, подождал, пока они с Михаилом скрылись в лесу, и сделал радисту знак следовать за собой.

Когда час спустя мы возвратились, Брук сидел на поваленной сосне, держал в руке кисет Михаила, свертывая козью ножку. Рядом валялась пустая консервная банка. Как увидел меня, сразу отдал кисет, вытянулся, щелкнул каблуками.

Я сказал ему — медленно, внятно:

«Вальтер Брук, сведения, данные вами, достоверны. Возьмите вашу машину и уезжайте, вы свободны».

А немец поднял руки и отступил назад:

«Нет-нет! Я не желайт война, я желайт плен! Я прошу…»

«Молчать! Час назад вы говорили, что вы бывший немецкий комсомолец. Что это было, болтовня?»

Вижу, немец обиделся. Я раскрыл планшет, подал пленному карандаш и стал диктовать по-немецки:

«Я, рядовой Вальтер Брук, — поставьте, говорю, номер части и фамилию командира, — не желая более служить захватническим планам проклятого фашизма, добровольно отдаюсь в руки советского командования и сообщаю сведения, касающиеся генерала фон Блютиха и целей его командировки в связи с внедрением нового вида вооружения». Подпишите. Все.

Я вырвал листок, спрятал его и громко, чтобы все могли слышать, сказал по-русски:

«Если вы окажетесь предателем и меня убьют или возьмут в плен, этот листок попадет к вашему начальству; если мне удастся спастись, мое командование сумеет переправить этот документ в штаб вашей армии. И в том и в другом случае эта записка будет вашим смертным приговором».

Немец не дрогнул. Он только беззвучно шевелил губами. Так ничего и не сказал.

Я приказал Михаилу привести на дороге все в такой вид, будто человек и мотоцикл разбились о дерево. Потом подал Бруку его документы и документы убитого, велел вернуться к себе и рассказать там, что спутник его погиб, налетев на сосну. А когда я вручал немцу отобранные у него и у второго, убитого, автоматы, девушка предупредила: «Они заряжены!..» — но тут же успокоилась: в двух шагах за сосной стоял Павел, указательный палец его правой руки лежал на спуске снайперской винтовки.

В тишине леса раздался звук заведенного мотора.

Когда мотоцикл Брука скрылся из глаз, я приказал ребятам положить в карман убитого кольца и серьги, всем сойти с дороги, лишние следы уничтожить.

Утром следующего дня на дороге появились три мотоцикла. Мы затаились намертво. На переднем приехал Вальтер Брук. Из коляски последнего выпрыгнул молодой офицер в форме СС; он осмотрел тело Ганса Лем-ке, нашел у него в кармане серьги и кольца, спрятал их в свою рукавицу. Тот факт, что драгоценности оказались при погибшем, видимо, успокоил эсэсовца. Он еще покрутился около трупа и жестом приказал убрать его. Мотоциклисты оттащили убитого в чащу, на несколько метров от дороги. Искалеченный мотоциклет столкнули в канаву.

«Also, alles ist ganz ruhig {Итак, все спокойно.}, — сказал офицер и, усевшись в коляску, скомандовал — Zuriick!»{Назад!}. Они тронулись с места.

Вальтер Брук немного замешкался — его мотоцикл не хотел заводиться, — поглядел на лесную чащу и бросил на снег клочок бумаги.

Когда пост номер один донес, что все три мотоциклиста скрылись из виду, я разрешил принести записку.

В ней стояло: «Фон Блютих будет ехать «оппель-капитан», в штатская шуба, середина конвой».

Но ни в этот, ни на следующий день на дороге никто не появлялся. Зуммер полевого телефона молчал.

Снегопады прекратились, мороз крепнул. Он, черт его подери, добирался до нас даже в глубине подпола. Мы прямо-таки коченели. Особенно ночью. Продовольствие, что взято было на две недели, подходило к концу…

На третий день терпение у нас полезло по всем швам. Народ мой совсем заскучал. Стали мы строить всякие предположения. Девушка наша, загибая пальцы, начала прикидывать: эсэсовцы приезжали в пятницу, а суббота — предпраздничный день. Ну, а по воскресеньям гитлеровцы и вовсе никаким делом не занимаются. Сегодня понедельник, и они, наверно, уже выехали.

Эти слова приободрили ребят. Я взял, незаметно так, руку девушки и пожал, а она подозрительно взглянула на меня и нахмурилась. Говорит негромко:

«Товарищ старший лейтенант, у всех дневной рацион пищи уменьшен… кроме меня. Почему это?»

Я кивнул на Михаила: вот, мол, завхоз, с него и спрашивайте. Тот отвечает:

«Это общее решение. Ты же одна среди нас».

В это время раздался писк зуммера… Дождались наконец!

Машины приближались медленно. Впереди на мотоцикле ехал Вальтер Брук, за ним — автомобиль, сзади — два мотоцикла с колясками, а в колясках — пулеметы.

Я не стану описывать бой. Мы были хорошо к нему подготовлены, и он продолжался меньше минуты.

Эсэсовцы лежали там, где их настигла смерть. Вальтера Брука мы, конечно, не тронули. Он сидел на снегу, привалившись к своему мотоциклу.

В открытую дверку автомобиля высунулся белый носовой платок.

За ним появился мужчина в богатой хорьковой шубе и бобровой шапке.

Я покинул засаду и подошел к нему вплотную.

«Ваша фамилия и должность?»

Он пожал плечами:

«Их ферштее нихт».

Я подозвал Михаила и внятно сказал:

«Я думал, здесь поедет генерал, а это какая-то штатская крыса. Документы — взять. Самого — расстрелять».

Пленный вздрогнул и поспешно сказал:

«Этот сведений неверный, я есть фон Блютих!»

Он распахнул шубу, под ней оказалась темно-зеленая генеральская бекеша.

Михаил усмехнулся.

«Оказывается, не только понимаете, а и говорить умеете. А где русскую шубу взяли?»

Я приказал главстаршине замолчать и сказал генералу:

«Можете отвечать на немецком языке. Я знаю его достаточно, чтобы не слушать, как вы коверкаете мой».

Услышав беглую немецкую речь, генерал стал меня «хвалить».

«О, вы, оказывается, культурный советский офицер. Это позволяет думать, что со мной будут обращаться, как это принято у цивилизованных народов…»

Я сказал, что это будет зависеть от него, и подал Михаилу знак. Матрос свистнул. Чаща в ту же секунду ожила. Ребята выскочили на дорогу.

Тем временем Павел вынес из генеральской машины большой кожаный портфель. Он был заполнен аккуратно сложенными и пронумерованными папками. Это были чертежи, зашифрованные характеристики и инструкции по уходу и обслуживанию нового вида вооружения.

Я дал команду собираться: все оружие сложить в подпол, лаз заминировать.

Когда все было готово, люди построились в маленькую шеренгу. Все, кроме Павла, который остался сторожить генерала, были в строю. На левом фланге стоял Вальтер Брук,

Я сказал разведчикам, что доверенная нам операция выполнена только наполовину: теперь нужно доставить командованию то, ради чего мы рисковали и рискуем жизнью. И объявил, что мы немедленно пускаемся в путь.

На листке блокнота я написал: «Кризис миновал. Больной изолирован. Рецепты у меня. Выхожу к Одинокой Сосне». Вручил листок радисту, велел передать немедленно, после этого рацию вывести из строя и следовать за нами.

Девушка вела наш отряд к линии фронта сквозь чащу, овраги и замерзшие болотца. Без отдыха, без остановок.

Мы очень торопились и прошли уже немало километров, когда услышали гул отдаленных взрывов.

Мы остановились, прислушались. Взрывы больше не повторялись. Михаил говорит:

«Гитлеровцы проникли в подпол».

Я проверил время; они пришли туда скорее, чем я ожидал.

Михаил говорит:

«Сейчас они бросятся в погоню за нами».

Я подумал: «Нет, они, без сомнения, сделали это сразу же, как только явились на место боя. Погреб и лаз могли обнаружить позже. Взрыв мог произойти уже после того, как по нашим следам бросились в погоню. Может быть, они идут за нами уже несколько часов».