Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович - Страница 72

ПАМЯТНИК

В то сентябрьское утро Николай Иванович сидел в своем кабинете у раскрытого окна. Стояла тишина, залетавший из сада ветерок шевелил бумаги на письменном столе.

В комнату вошла Вера Васильевна, старший библиотекарь, и положила перед Николаем Ивановичем какой-то листок.

— Там пришел гражданин, просит выдать книгу на дом. Я объяснила, что из нашего книгохранилища выносить книги не разрешается. Но он говорит, что проехал три тысячи километров ради этой книги. Очень темпераментный читатель. Вот его удостоверение.

Николай Иванович взял удостоверение и прочитал вслух: «Г. Л. Азарян является научным сотрудником кожной клиники Курортологического института…»

— Это рукописная книга семнадцатого века, — напомнила Вера Васильевна.

— Рукопись? Тем более нельзя ее выдать на дом. Пусть, как и все другие, занимается здесь, в читальном зале,

В дверях появился человек в легком чесучовом костюме. Его густые волосы круто вились, черные глаза нетерпеливо блестели.

— Почему здесь? Почему? Мне нужно изучать эту книгу, а не читать для удовольствия! Понимаете — изучать! Понадобится и справочная литература, консультация у специалистов…

Посетитель подошел к столу и доверительно взял Николая Ивановича за локоть.

— Послушайте, прошу, суть дела. — Он, не дожидаясь приглашения, уселся на стул и, прежде чем Николай Иванович успел что-либо сказать, накрыл растопыренными пальцами бумаги и папки на столе. — Понимаете, в летописях Урала упоминается о человеке по имени Тихон Соломка. Современники уверяют, что оный Тихон Соломка «при помощи мазей и настоев из трав с толком изгонял лишаи и поганые коросты не токмо с домашней скотины, а и с человечьей кожи, до полной ее гладкой мягкости». Предполагают, что этот Соломка успешно лечил чешуйчатый лишай — очень распространенное заболевание верхних слоев кожи. Этот лишай считается неизлечимым. Понимаете, до сих пор не знаем, как лечить этот чертов лишай! Разные теории, как он произошел, почему произошел, — это все есть. А как от него избавиться — вот этого, дорогой, никак не знаем!

Посетитель опять доверительно притронулся к рукаву Николая Ивановича и спросил:

— Вы, наверно, думаете, лишай — это что-нибудь вроде прыщика? Нет, дорогой! Понимаете, вдруг появляются пятна, вначале на коленях и локтях, они шелушатся, увеличиваются, сливаются, и вот уже значительная часть кожи покрыта уродливой, грубой корой. Представьте себе человека, какую-нибудь молодую девушку! Она не может надеть блузки с короткими рукавами, заняться спортом — словом…

Он покосился на Веру Васильевну и усмехнулся.

— Словом, этот лишай прямо смеется над докторами: то вдруг ни с того ни с сего почти исчезнет, то опять всё начинается сначала.

— Неужели так-таки и нет средств борьбы с этой болезнью? — спросил Николай Иванович. Посетитель явно заинтересовал его.

Тот пожал плечами.

— Средств много: купанья в нашем замечательном Черном море, светолечение, переливание крови, Ма-цеста. Иногда помогает курс внутривенного вливания хлористого кальция. Но все это пока что только кратковременный эффект. Болезнь обязательно возвращается…

— А Тихон Соломка? — нерешительно напомнила Вера Васильевна.

— Соломка?.. Судьба его сложилась совсем печально. Церковники ополчились на него, особенно после истории с одним купцом. Попы утверждали, что бог проклял этого купца — покрыл его тело лишаями, а Тихон Соломка, скажи пожалуйста, вылечил купца начисто! Тут попы, конечно, обвинили Тихона в колдовстве, угрожали, знаете, дыбой. Он скрылся неизвестно куда, следы его потерялись. Но потомству осталась книга, в ней Соломка изложил «Методу изгнания корост и иных кожных проказ». Вот о ней как раз и идет речь.

Мужчина замолчал и нетерпеливо заглянул Николаю Ивановичу в глаза.

— Вера Васильевна, будьте добры, принесите сюда эту рукопись, — сказал Николай Иванович.

Библиотекарша вышла, а посетитель снова закрыл руками бумаги на столе перед Николаем Ивановичем.

— Понимаете, дорогой, наука не должна пренебрегать ничем. Так говорил Мечников, говорил Пастер, говорил Павлов. Очень часто народные средства оказывались чудодейственными…

Вернулась Вера Васильевна. Она положила на стол толстый том в порыжелом кожаном переплете и вышла.

Николай Иванович раскрыл книгу, но не успел прочесть и строчки, как вдруг посетитель сорвался с места и выхватил книгу у него из рук. Некоторое время он смотрел широко открытыми черными глазами на полоски папиросной бумаги, которыми была реставрирована страница, потом прикрыл лицо рукой и опустился на стул.

— Неужели…

Его пальцы осторожно перелистали книгу; к внутренней стороне переплета был приклеен узкий голубой листок с какой-то надписью.

— Алеша, Алеша… — Мужчина впился в Николая Ивановича блестящими глазами. — Эта книга моя! Понимаете, моя больше, чем ваша… Дела давно минувших лет.

Николай Иванович молчал, ничего не понимая, и ждал. Он был уверен, что Азарян заговорит. Тот смотрел в окно, где над самым подоконником на фоне ясного неба мягко шевелились бронзовые листья клена» Лицо Азаряна стало печальным, глаза затуманились.

— Извините, дорогой. Знаете, тогда тоже лезли в окно желтью клены. А только не было окна. Ни стекол, ни рамы — кирпичная дыра, дорогой мой…

Наш НП помещался на втором этаже, в единственной уцелевшей комнате барского особняка. Ветер, совсем как зимой в горных ущельях, врывался вместе с жухлыми листьями и дождем, свистел в обгорелых стропилах; паркет разбух, выпирал буграми, точно мокрый лист фанеры. Впрочем, здесь находились только наблюдатели, а жилье было устроено в сухом бетонированном погребе… Мы его обнаружили рядом с домом, под обломками бревен.

О прежних хозяевах дома мы ничего не знали. Крестьянская девушка Еленка — она приносила по ночам молоко из освобожденной нами деревни — говорила порусски совсем плохо; по ее словам выходило, что владелец усадьбы удрал уже давно и гитлеровцы устроили здесь какой-то склад. Перед нашим наступлением они уничтожали все, что не успели увезти. Еленка сама видела, как жгли картины, мебель, разбивали статуи, вазы. Однако история уничтожения награбленных ценностей нас не интересовала: за эти годы мы насмотрелись всякого. Сейчас каждый из нас рвался на запад, потому что там был конец войны. И самым нетерпеливым, пожалуй, был один сержант… Помню, как этот сержант ходил из угла в угол нашего погреба и спрашивал, без конца спрашивал, когда же будет команда наступать.

А старшина Кульков сердился:

«Ты перестал бы дымить, лихорадка. Третью цигарку подряд смолишь, а махорка, между прочим, общая».:

Но сержант распалялся еще больше:

«Ты, Кульков, штатская душа, одно слово — переплетчик. Зачем на фронт пошел? Сидел бы в своей типографии!»

«А я бы и сидел, — говорит, — ежели б Гитлер не выгнал. Мне, между прочим, война ни к чему».

Нашему старшине в то время уже перевалило за тридцать, но выглядел он моложе, потому что был мал ростом, светловолосый, худой. Орден Красной Звезды — не знаю, как бы это сказать, — ну, выглядел как-то неожиданно на его гимнастерке. Тихий, в общем, был человек. Солдаты за глаза называли его просто Алешей, короче говоря, любили.

Однажды в наш наблюдательный пункт шарахнул снаряд. Мы выскочили из погреба, бросились наверх. Дым, кирпичная пыль! Наблюдатель Петренко сидит на полу, кругом щепки, обрывки бумаги, а он улыбается совсем белыми губами; скажи пожалуйста, жив остался человек, только руку немножко ранило! На полу — страницы растрепанных книг, куски переплетов: снаряд пробил стену, а там в груде кирпича оказался большой ящик с книгами.

Кульков полез в пробоину и стал выносить книги. Сержант спросил:

«Ты что, думаешь там клад найти?»

Кульков рассматривал книги, рассматривал, потом сказал: