Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович - Страница 28

Проснулся он от озноба и еще от чего-то. Было темно, как не бывает даже в степи. Он догадался. Стянул с рамы велосипеда кожанку и сразу увидел звезды. Крупные и яркие, они висели низко, из-за кургана высовывался рог месяца. И будто от него качались в степи лучи белого света; в холодном ночном воздухе отчетливо слышался стрекот мотора. Павел, поеживаясь, влез в кожанку, подтянул молнию до подбородка, взвалил на плечи велосипед и пошел без дороги прямо на свет.

Ветер дул в правое ухо, леденил щеку. Сейчас, не как днем, он пробирал до костей, однако идти по высокой траве было трудно, и Павел быстро согрелся. Степь опускалась в пологую балку, лучи фар скрылись, а звезды над головой, наоборот, загорелись ярче. Шум мотора слышался явственно, но по временам он обрывался, словно умолкал голос друга, и на степь наваливалась тишина. Тогда Павел садился на землю и отдыхал. Так повторялось много раз; одну балку сменяла другая, свет исчезал и вновь появлялся, но никак не хотел приблизиться. Казалось, ни ночи, ни этому утомительному пути не будет конца. Во рту стало сухо и вязко, велосипед давил на плечо неимоверной тяжестью; хотелось отбросить его, лечь в траву, вытянуться и уснуть. Но как только раздавался шум мотора, Павел, скрипя зубами, вставал, облизывал запекшиеся губы и, покачиваясь, брел на звук. Однажды, когда он выбрался из очередной балки, трава перестала бить по коленям; теперь ока была короткой, жёсткой и хрустела под ногами. «Стерня!» — сообразил Павел.

Комбайн чернел неподвижной массои> Впереди, насколько хватал свет фар, лежали валки скошенной пшеницы. Слышалось звяканье инструмента. Две темные фигуры копошились возле комбайна.

— Механик? Наконец-то!..

— Какой же это механик, если техника на нем приехала!

Павел снял с плеча велосипед.

— Ну, и вашу технику тоже впору на себе тащить. Что у вас? Цепь, наверно?

— Ну да, барахлит. Слетает с ведущего барабана — и все! Мы с Верой вовсе замучились.

— Попить есть?

— Есть. На вот флягу. А что делать? У нас самая дальняя загонка. Я наказал шоферу, чтобы прислали летучку или механика. Машина придет за зерном, а у меня в бункере — шиш! А что делать, если цепь слетает?

— Натяжку надо ей дать посильнее.

— Какой ты умный! Что я, не знаю, что ли? Уже некуда.

Павел опустил флягу и посмотрел на парня. Подумал: «Сердится. Неловко ему перед ней».

Светлые волосы комбайнера были всклокочены, пухлые губы обиженно сжаты. Лицо девушки оставалось в тени.

— Серёжа не виноват. Он уже все испробовал.

— Все, все! — подхватил комбайнер. — Я, понимаешь, только с курсов. Хлеб убираю первый раз, и штурвальная моя — тоже. И несправедливо это: Федора Лузгина, самого опытного, — на первое отделение, под носом у совхоза, а нас с Верой вон куда загнали! По-ка-а механика дождешься!..

— Ладно. Давай зубило, бородок. Кувалда есть?

— Нету кувалды… Товарищ, ты пей еще. Воды хватит.

— Тогда давай гаечный ключ. Самый большой. Вместо наковальни. Понял?

— Ну да, понял! Понял…

Сережа засуетился: расстелил брезент так, чтобы на него падал свет фар, разложил инструмент.

Павел зажал в кулаке зубило, повернул его и поплевал на острие. Несколькими сильными ударами, так, что из-под молотка брызнули искры, расклепал цепь, вышиб бородком соединительные валики и вынул одно звено.

Вера и Сережа напряженно следили за работой незнакомца. Он стоял на коленях, ссутулив широкие, обтянутые тесной кожанкой плечи; его тяжелые кулаки, казалось, могли бы справиться с цепью и без инструмента.

— Готово. Ставьте, посмотрим. — Павел слизнул с пальца кровь.

Девушка поспешно подала ему чистую ветошь. — Возьмите, пожалуйста. Больно?

— Ерунда. Давно зубилом не работал.

Теперь он рассмотрел лицо Веры. Оно было совсем еще детское и какое-то смешно озабоченное. Румяная щека и светлая косынка перепачканы в машинном масле.

Когда комбайн тронулся, наконец, и пошел подбирать валки пшеницы, Павел растянулся на брезенте, подложил под голову рюкзак. Комбайн удалялся, двигатель тарахтел глухо и ровно, как вагонные колеса на стыках, и Павлу показалось, что он все еще лежит на жесткой полке, а за окном проплывают вишерские болота, подмосковные сады, плоты на Каме, уральские туннели, курганские степи. И всю дорогу — один, без Елены, бзз товарищей, без очкастого Генки… Генка! Тонкая шея, острый нос, на носу очки. В них отражается свет люстры актового зала. «Есть предложение исключить…» Так отражается, что глазам больно…

Комбайн, разворачиваясь, полоснул лучами фар по глазам. Павел проснулся. От земли тянуло предутренней сыростью и тушеной капустой: прямо перед его носом на расстеленной косынке лежал кусок пирога и стояла фляга. Комбайн стрекотал поодаль, рядом с ним двигался грузовик.

Пирог оказался свежим и ароматным. Павел съел его до крошки. Потом достал из мешка конфеты и открыл флягу—в ней оказался чай. После дороги по степи Павел никак не мог напиться.

Подъехал грузовик. Остановился в двух шагах, слепя фарами.

— Вот он, — сказала Вера. — Проснулись? Плотный мужчина в плаще спрыгнул с подножки.

— Ты к нам, что ли, молодой человек? По путевке?

— Нет…

— Не к нам?.. — Мужчина вдруг рассердился, нагнулся, сгреб с брезента косынку. — Чего тут раскидалась, Верка?

— Ладно, вы полегче. — Павел взял у него косынку, расправил, положил в нее две оставшиеся конфеты и отдал девушке: —Спасибо вам, Вера.

— Егоровна, — буркнул мужчина. — А я — Егор Фомич. Будем знакомы. Куда же, если не к нам? Тут вокруг на полсотни километров нет жилья.

— Так я же и не говорю, что не к вам. Только путевки у меня нет.

— Слушай, товарищ, мне люди вот как нужны…

— Что вы, я сам… — Павел шагнул к Вере, но та уже успела затолкать его велосипед в кузов машины.

— Ага, дочка, правильно! — Егор Фомич полез вслед за велосипедом и крепко встал на грузовике, зарывшись сапогами в зерно. Протянул Павлу руку — Цепляйся! Мне тут прохлаждаться недосуг.

Рявкнул мотор. Павел едва успел ухватиться за борт и перемахнуть в кузов. Машина с места взяла разгон и пошла, набирая скорость.

Лёва Королевич и другие

— Ты почему не спишь, Граня?.. Да брось, ничего Верке не сделается, там же с нею Серёжа. Я только что оттуда, все у них в порядке. Послушай, Граня, сейчас к тебе придет один товарищ — Павел Крылов. Ты покорми его, пожалуйста, и уложи поспать.

— Я уже отоспался, Егор Фомич. В поезде и в степи. И поел. Давайте мне работу.

Павел сидел на табурете, положив кулаки на колени. Его обветренные губы запеклись и почернели, худое лицо было напряженным.

Директор положил телефонную трубку:

— Хорошо. Прочти вон там…

Под портретом Ленина висел лозунг, написанный чернилами на полосе бумаги: «Не дадим зерну зимовать в степи».

— Это пионеры сюда повесили, чтобы у меня перед глазами было. Ребята помогают чем могут: сопровождают зерно, чтоб оно при перевозке не рассыпалось, дежурят на токах… Ты не суди по тому комбайну, его со свалки взяли. По нынешним временам это не машина, да и Сережка с Веркой еще не механизаторы. Но сколько-то все равно уберут. Элеватор далеко, но мы подготовили временные ссыпные пункты: покрыли навесы толем, полы забетонировали. Понаделали прицепы из списанных грузовиков, а некоторые из них подлатали — пригодятся, — когда подъедут студенты, посадим их на эти грузовики…

— А когда они приедут?

— Уже есть телеграмма.

— Дайте же мне скорее работу, Егор Фомич!

На улице раздался треск мотоцикла и смолк под окном. В комнату быстро вошел человек в стеганке. Лицо его горело.

— У Лузгина заминка, Егор Фомич! Комбайны простаивают с полными бункерами.

— Что ты предпринял?

— Там корреспондент из областной газеты попался мне под руку, на своем «москвиче» приехал. Так я его на грузовик пересадил — уговорил поработать. Потом Сашку Губанова с цистерны снял — тоже на трехтонку. Дело улучшилось. Не знаю только, кто теперь воду в бригады повезет?