Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Офин Эмиль Михайлович - Страница 13

За рулем дремлет дядя Вася. Костя неслышно открывает дверку и нажимает на руле пластмассовую кнопку с заводской маркой — эмалевым трехлопастным пропеллером. Звучит сигнал. Шофер потягивается и протирает глаза.

— Дядя Вася, я решил поступить в автомобильный техникум.

Совсем как прежде, дядя Вася вынимает из кармана сверток и протягивает бутерброд. Четыре года разлуки почти не изменили его, только волосы стали совсем седые.

— В техникум? Одобряю. Да кто устроит тебя? Комиссара нашего куда-то на Урал перевели.

— Ну и что же? — говорит Костя. — Теперь я и сам кое-что умею…

— Костя-а! Дядя Костя-а!

Горшков пошевелился. Пружина, выпирающая из спинки сиденья, кольнула в лопатку. Он почувствовал ломоту в теле, занемевшем от неудобной позы. Прямо над ним через пробоину в крыше автомобиля виднелось померкшее небо, предвечерние тени лежали на Клочках истлевшей обивки кузова. Снаружи донесся крик:

— Дядя Костя-а! Где ты-ы?

Горшков поспешно выбрался из машины и уже отошёл было несколько шагов, но вернулся и оставил сверток с инструментом.

Серёжа стоял около своей эмки и, сложив рупором ладони, упорно продолжал звать. Увидев Горшкова, радостно заулыбался, но спросил сердито:

— Куда ты запропал, ёлки-палки? Я охрип вовсе. Горшков присел на подножку машины.

— Ну, как там в гараже? Как Логинов, справляется без меня?

— Справляется, Сашка Обрезков помогает. Он давеча бидон молока привез; ему на тракте заблудшая корова встретилась, он ее подоил. Я молоко в холодок поставил. — Сережа пошарил вокруг глазами. — А где ин: струмент? Давай собираться. У меня картошка варится, с молоком поедим.

— Вот что, Серёжа. — Горшков посмотрел на хмурое нависшее небо, поежился и застегнул ватник. — С моторами тянуть нельзя: дождемся холодов, пойдет снег, завалит все здесь, копайся тогда. На меня Примак надеется, а я, знаешь, уснул тут — пропало несколько часов. Придется уж мне эти дни поработать подольше.

Серёжа посмотрел на усталое, осунувшееся лицо Горшкова и придвинулся к нему.

— Я тебе помогать буду, дядя Костя. Пускай Примак пешком походит. Ты скажи только, что надо делать?

Горшков обнял парня за плечи.

— Не горячись, Сережа. Примак — больной человек, его нельзя обижать. — Он посмотрел в преданные глаза Сережи и вдруг неожиданно для себя тихо сказал: — Есть у меня дочка, но она далеко, в детдоме. Встретился я тут с людьми, они ко мне хорошо отнеслись, выручили в беде, но для них я был только случайным попутчиком… Стало быть, выходит, что, кроме тебя, никого у меня нет… Вот наберу я здесь деталей на четыре мотора, оживим грузовики, получим с тобой шофёрские права и заживем тогда, как ты давеча сказал, богато.

Серёжа еще тесней прижался к Горшкову.

— Мы, когда права получим, дядя Костя, подадимся с тобой на фронт, в танкисты!

Теперь Горшков проводил в гараже лишь несколько ночных часов. С первыми лучами солнца он отправлялся на свалку и работая до позднего вечера. Постепенно удалось освободить крепления четырех двигателей, но вытащить их из рам ему одному было не под силу, и он занялся мелочами. К концу четвертых суток около «мерседеса» образовалась груда карбюраторов, патрубков, шестеренок и рычагов. Два раза в день приезжал Сережа, еще издали было видно, как он с видом заговорщика пробирается через завалы, надвинув фуражку к подняв воротник. Не доходя до «мерседеса», останавливается, оглядывается и издает крик какой-то птицы. Горшков, невольно улыбаясь, отвечает ему тихим свистом.

Сережа подходил, ставил на капот машины котелок с супом, доставал из-за голенища ложку, раскладывал на газете лук, лепешки, воблу.

Однажды он явился с алюминиевой солдатской флягой, подвешенной на ремне через плечо, щелкнул каблуками и взял под козырек.

— Начальник довольствия Ольга Никитична для вас налила спецпаек, товарищ командир танка, — отрапортовал он.

Во фляге оказался компот из сушеных фруктов.

Пока Горшков закусывал, Сережа доложил новости: в гараже все идет нормально; Логинов уже выдал шофёрам третий прицеп; только из отдела кадров звонили, ругались, почему Горшков не идет заполнять анкету, грозились зарплату придержать.

— А я думаю, черт с ними, раз не понимают, что человек срочной работой занят. Проживем и без денег. На что они нам, если на фронт уйдем! — Он воровски огляделся по сторонам и вынул из-за пазухи немецкий пистолет. — Здесь на свалке подобрал. Искривлен маленько. Может, починишь, дядя Костя?

Горшков взял пистолет, не разглядывая, швырнул его за гору лома и надвинул Сереже фуражку на самые глаза. Тот оторопел.

— Наше дело чинить автомобили, Сережа. Давай перетащим все это барахло в эмку и поедем домой. Домой! А завтра с утра запряжем Обрезкова, соберем людей и увезем отсюда моторы,

Сережа опять повеселел. Но в машине по дороге к гаражу все же заметил:

— Значит, фронт отставить… — И вздохнул.

15

Ночью зазвонил телефон. Звон наполнил конторку, отозвался тревожным эхом в пустом$7

— Электростанция, чтоб ей пусто было! У нас в районе хлебозавод, там лопнула аварийная установка. Звонили из райкома — тяжелое дело!

Горшков ничего не понял спросонок.

— Какой хлебозавод? При чем здесь я?

— Моя вина, — смущенно забормотал голос в трубке. — Тут недавно я похвастался в райкоме, какой у меня механик. Так теперь они просят помочь, прислали машину. Ты поезжай посмотри, Горшков, а?

— Да ведь я не электрик, Борис Григорьевич… Но Примак уже дал отбой.

После дня работы ломило спину и руки. Горшков чертыхнулся и начал одеваться, стараясь не разбудить Сережу.

У ворот гаража стоял «виллис». Накрапывал дождь, было темно, только вдалеке, в окне кабинета Примака, мерцал слабый свет керосиновой лампы.

Пока машина пробиралась по пустынным ночным улицам, шофер рассказал, что тока, видно, не будет до утра, а хлебозаводишко, хотя и маленький, снабжает половину магазинов в районе. Ночной выпечки не даст — скандал.

Горшков вспомнил разговор с Примаком.

— У них ведь, кажется, есть своя аварийная установка?

— Вот она и подвела, — кивнул шофер. — Дизелёк сколько-то поработал, потом — тра-та-та — поршень оборвало. По-моему, цилиндр угробило. Дохлое дело. Да вот сейчас сами увидите.

«Виллис» свернул в переулок, заполненный хлебными фургонами, и въехал через ворота-весы на заводской двор. Слева потянулся одноэтажный корпус с квадратными окнами, из которых под дощатыми навесами торчали лотки для отпуска хлеба. Вокруг было темно, лишь в глубине двора светился проем какой-то двери. Когда подъехали, Горшков увидел небольшое кирпичное строение вроде трансформаторной будки, оттуда раздавались голоса и стук металла.

В тесном помещении, освещенном двумя фонарями «летучая мышь», прямо против двери на бетонированном полу стоял генератор, от его шкива тянулся приводной ремень к маховику дизельного мотора. Крышки смотровых люков картера были уже открыты, они валялись на полу вместе с какими-то деталями. Лязгая гаечными ключами, вокруг дизеля сгрудились люди. Горшков молча отстранил одного — очкастого мужчину с озабоченным, сильно измазанным лицом, — взял у него тряпку и, обмотав ею рукав, сунул руку в смотровой люк.

— Вот и мне, наверно, так следовало сделать, — сказал очкастый, сокрушенно разглядывая рукава своей куртки. — Да вы смотрите второй шатун, в нем все дело.

Горшков нащупал шатун и встряхнул его. Раздался стук. Это болталась верхняя головка шатуна, ударяясь остатками поршня о стенки цилиндра. Слесари прервали работу и выжидательно смотрели на Горшкова. Сзади подошел шофер «виллиса».

— Ну вот, видите? Я же говорил, дохлое дело. Можно не копаться.

— Закрой дверь, Игнат, и помолчи, — сердито сказал очкастый. Он внимательно смотрел на Горшкова, будто старался вспомнить что-то.

— Шофёр прав. Стенки цилиндра дали трещину. — Горшков вытащил руку из картера и поднес ее к фонарю. С пальцев вместе с бурым маслом стекали прозрачные струйки воды.