Истребитель - Алданов Марк Александрович - Страница 5

- ...Нет, нет, ничего, я так... Просто мне очень весело и уютно с вашим сиятельством. Да, да, недурно жили эти крепостники, - говорила она, снимая с вертела мясные кружки. - Четыре вам, четыре мне, по братски. - Он вспомнил, что до этого, раз кто-то при нем назвал ее Марьей Васильевной и что ему это было приятно: точно она была его сестрой. - У княгини в гардеробной стояло шестнадцать огромных шкапов, каждый чуть не больше вашей сакли!

- Князь Воронцов, - сказал Иван Васильевич, - в 1815 году командовал чем-то во Франции. Наши офицеры жили весело и все понаделали там долгов. Так вот, чтобы не запятнать русского имени, он за них за всех заплатил долги из своих средств.

- Какой дурак!

- Человек он был, кажется, в известном смысле нехороший. Но это не помешало ему создать то чудо искусства, - сказал он, показывая коркой хлеба в сторону окна. - У этих людей был размах. Сами они, быть может, в искусстве смыслили не так много, но боюсь, что только при них, при их строе, и могли создаться все чудеса искусства: дворцы, соборы, даже картины.

- Опять буза! Мы в порядке социалистического строительства создадим не такие чудеса.

- Вам, быть может, удастся создать то, что у каждого человека будет своя комната с проточ-ной водой и балкончик с горшком цветков. И я нисколько не иронизирую: проточная вода и балкончик с цветочками великая вещь. К несчастью, пока у нас нет и этого. Но о произведениях искусства не говорите: для них нужна свобода духа... Она будет? Может быть, но люди живут только один раз! Вот я, маленький человечек, не так счастлив, что я и подобные мне - это глина, из которой делаются кирпичи для чужих дворцов, все равно княжеских или ваших.

- "Ваших"! Сказал! Они не "ваши", а "наши". Эти дворцы теперь принадлежат народу, то есть вам.

- Неужто? Конечно, в известном смысле это и так, но вот, представьте себе, я здесь живу без малого тридцать лет и не чувствую, что этот дворец мой. Не все ли равно мне, живут ли в нем князья или помещаются никому не нужные учреждения? А показывали дворец посетителям и при Воронцовых. Нет, дворец не мой, Марья Игнатьевна, и мне он, конечно, ни к чему. Вот, если бы хоть эта сакля была моя, это было бы уже недурно, да вот, видите, меня из нее погнали. Не в этом дело! - разгорячившись говорил Иван Васильевич. Хвастайте тем, что действительно есть. Войну мы выиграем, это так, честь и слава. Показали, что можно обходиться без банкиров, спекулянтов, биржевиков, тоже честь и слава. Правда, для этого пришлось создать во сто раз больше чекистов, чем прежде было мошенников, но я понимаю, это достижение, оно имеет историческое значение, хвастайте, далее привирайте, это так. А вот об искусстве вам лучше не говорить и о духовной культуре тоже: они невозможны при таком нечеловеческом гнете. Россия глупеет, Марья Игнатьевна! Ах, как поглупела Россия! Мне иногда кажется, что в ней теперь живет какой-то другой народ, а мой старый вымер. Что ж, были на наших местах какие-то древляне или там скифы, и кровь у них была наша, и биологические признаки наши, а на нас ведь они все-таки походили мало. Так и теперь, порою я думаю, народилось новое племя, в некоторых отношениях наверное очень хорошее, но другое и грубое племя, Марья Игнатьевна, ведущее грубую жизнь, грубеющее с каждым днем, все более безнадежно... Разве возможно искусство при нашем зверином быте! У нас ничего духовного нет и быть не может! - сказал Иван Васильевич и подумал, что прежде не сказал бы этого даже ей, хотя знал твердо, что она не донесет. "Видно, у нас надо заболеть раком, чтобы вслух говорить правду..."

- Сказал! - изумленно заметила Марья Игнатьевна, в самом деле очень недовольная. - По вашему, что Воронцовы покровительствовали искусству! Справились бы вы об этом у Пушкина, он как раз хорошо знал этого князя. Или вам жаль Воронцовских латифундий?

- Нет, вы меня не поняли. Зачем мне "латифундии"? Слава Богу что их отобрали. Вы думаете, я им этого не прощаю? Нет, нет, не заблуждайтесь. Я поглупения России им не прощаю и никогда не прощу! Наш народ был одним из самых умных в мире, наша интеллигенция была тонкая, чуткая, гуманная, и такая же была наша литература. А теперь? На обложке самого модного романа одобрительно сообщено об авторе, что он от такого-то года по такой-то служил в ЧеКа. Мыслимо это было в мое время или в какое угодно другое? Роман, конечно, дрянной, читать стыдно. А наша жизнь, наша молодежь? "Буза", "чуба накрутят", "собирай манатки"... Он хотел было добавить: "у вас гражданин, похоже на рачек", но спохватился, увидев, что она побледнела. "За бузу!" - Ради Бога, не сердитесь, я не то хотел сказать, совсем не то.

- То-то и есть, что не то! - сказала Марья Игнатьевна. Ей не хотелось с ним ссориться. - Вы нездоровы, Иван Васильевич и стали плохо собой владеть. Надо быть осторожнее... То есть, я говорила и повторяю, что надо критически относиться и к своим мыслям, и к своим действиям. Вот вы так любите вашу духовную культуру, а посмотрите, как вы живете. Окурки кидаете в чашку, это партия вас заставляет, что ли? Или может быть советский строй запрещает вам убирать вашу саклю, а? Нет, положительно вам надо переехать в Николаев. Меня приглашают туда читать курс, как только кончится война, говорила она, опять примирительно улыбаясь.

5

Все были довольны. По главному вопросу было достигнуто соглашение. Сталин признал полную независимость Польши и согласился на линию Керзона. Было решено в месячный срок устроить в освобожденной Польше демократические выборы на началах всеобщего тайного голосования. Было решено также включить лондонских поляков в национальное правительство. Все говорили Черчилю, что блестящий успех был в значительной мере следствием его короткой речи.

- "Великобритания, - сказал он, почти не поднимая голоса и вкладывая известными ему способами, - глухим звуком, замедлениями, расстановкой и повторением слов, выражением лица, тяжелыми, короткими, резкими жестами, даже легким, нервным покашливанием, - огромную силу в то, что он говорил, Великобритания объявила войну Германии ради того, чтобы Польша осталась свободной. Всякий знает, с каким страшным риском это было для нас связано. На карту было поставлено самое существование нашей страны. Для англичан дело Польши есть дело чести! Мы подняли меч для ее защиты от Гитлера, и не может, не может нас удовлетворить такое решенье, которое не оставило бы Польшу свободным, независимым, суверенным государством".

Его слова произвели сильнейшее впечатление. Президент Рузвельт и члены американской делегации кивали головами с полным одобреньем. Англичане не кивали только потому, что их полное одобренье разумелось само собой. Сталин слушал, полузакрыв глаза. Он ждал перевода, но видел, что Черчиль говорит не так, как обычно. Когда короткая речь была переведена, Сталин одобрительно наклонил голову. И тотчас одобрительно закивали Молотов, Вышинский, Майский, Гусев, Громыко, адмирал Кузнецов, маршал Худяков, и генерал Антонов.

Так в общем шло дело во все время работ конференции. Бывали осложнения, лица станови-лись озабоченными, о многом спорили долго, и вдруг затем оказывалось, что незаметно достигну-то соглашение. Все выражали радость, президент облегченно вздыхал и шутил. Понемногу улучшилось и настроение у Черчиля. Этому способствовала стоявшая в Ялте прекрасная весенняя погода. Англичане, подчинявшиеся настроению старика, были тем более довольны, что старик приехал на конференцию злой.

Он не хотел ехать в Крым и умолял президента не соглашаться на встречу в Ялте. Уверял, что там негде остановиться, что там мороз, вши, тиф. Несмотря на свою культуру и образование, истинно необыкновенные для государственного человека, Черчиль почти ничего о России не знал, кроме газетных известий и секретных донесений. И тем, и другим он верил плохо: газеты, даже английские, не всегда печатают верные сведенья, а секретные агенты, даже умные и добросовест-ные, часто врут что попало, так как ценного материала добывают недостаточно, вынуждены верить сомнительным осведомителям и вдобавок, сознательно или бессознательно, подлажива-ются к настроениям тех, кому докладывают.