Доктор Елисеев - Давыдов Юрий Владимирович - Страница 2

Елисеев неодобрительно покачал головой:

– Можно спорить, капитан.

– Разве я не прав?

– До некоторой степени.

– До какой же, доктор?

– Видите ли… Впрочем, мы сильно отклонимся…

– Но все же?

– Хорошо, я скажу. Стэнли, разумеется, великий путешественник. Но наш Юнкер – ученый. Ученый и еще раз ученый. А Стэнли – литератор, разведчик, потом уж, попутно, так сказать, географ. Теперь примите в расчет: ведь нашей державе нечего искать в Африке.

– Что верно, то верно, – согласился Марчеллини. – Куда вашему царю еще и Африка? Он недавно заглотнул Кавказ, а теперь закусывает Туркестаном.

Елисеева покоробило. Он сердито сказал, что синьор капитан не слишком утруждает себя выбором выражений и что присоединение Кавказа и Туркестана к Российской империи было совершенно необходимо «со всех ракурсов».

– Вот-вот, – кивнул Марчеллини, – у великих держав всегда есть про запас несколько «ракурсов». – Он остановился и принялся раскуривать сигару.

Елисеев облокотился о фальшборт. Над морем дышал юго-восточный ветер, сухой и горячий, как дыхание тифозного. В небе дымились и текли звезды… У Елисеева совсем пропало желание беседовать с Марчеллини.

Но Марчеллини не хотел обрывать разговор с первым русским пассажиром «Принцессы Фатимы». Сказать по правде, ему, Уго Марчеллини, в сущности, наплевать на всю эту заваруху в Африке. И на то, что французы захватили Тунис, и на то, что англичане рыщут в Египте и целят на Судан, и на то, что бельгийцы прибирают к рукам Конго… Марчеллини давно понял, что политика – грязное дело, но пусть этот эскулап не задирает свой короткий нос. Они, видите ли, рыцари науки, они, видите ли, не имеют притязаний на Африку. Хорошо, не имеют, это так… Но просто-напросто оттого, что у них и под боком добра хватает… А эскулап, гляди-ка, тотчас взвился, лишь только были упомянуты Кавказ и Туркестан. Э, нет, постой-ка, милейший, Уго Марчеллини припрет тебя к стенке…

И, раскурив сигару, капитан тоже облокотился о фальшборт. Елисеев отодвинулся. В этом движении чувствовалась неприязнь. Уго усмехнулся и закинул удочку:

– Вы, помнится, упоминали Александрию, синьор доктор?

– Да… Это ужасно…

Обугленные развалины Александрии действительно были ужасны, и Елисеев уехал оттуда удрученным. За несколько месяцев до его вторичного путешествия по Африке в Александрии возгорелось восстание против европейского засилья, и командир британской эскадры адмирал Сеймур обрушил на город такой артиллерийский ураган, что назвать это нападение пиратским значило бы жестоко оскорбить пиратов.

– Вы находите это ужасным? – Марчеллини со злобной иронией сломил брови и затянулся сигарой.

Елисеев покосился на него. Капитан в ту минуту смахивал на Мефистофеля.

– Не так ли? – допытывался Уго. – А не находите ли вы ужасными пепелища кавказских аулов и резню в Туркестане?

Елисеев резко выпрямился.

– Знаете что, – гневно процедил доктор. – Знаете что… Оставьте меня в покое. Это все у вас от бессонницы.

– У вас, вероятно, тоже, – с жестяным смешком ответил Марчеллини.

Елисеев ушел в каюту. Ему показалось, что там стало свежее. Он разделся донага и вытянулся на койке. А капитан «Принцессы Фатимы» так и остался в неведении, какими чарами зачаровал его пассажира некий Юнкер.

Не поведал капитану доктор Елисеев про тот зимний день 1879 года, когда он, студент-медик, желтый от недоедания, пахнущий формалином и дешевым табачищем, сидел в зале Географического общества и слушал, притаившись, отчет Василия Васильевича Юнкера. Не узнал Марчеллини и про то, как шел этот студент в своем пальтишке на рыбьем меху рядом с Василием Васильевичем – усталым и вежливым, шел, изливаясь сумбурно и сбивчиво в своей страсти к путешествиям; как потом долго сидел в своей бедняцкой каморке с ложем, напоминавшим рахметовское, с шатким столикам, на котором чесночная колбаса и кислый хлеб соседствовали с человеческим черепом и учебниками анатомии; как сидел он в этой каморке и завидовал Василию Васильевичу Юнкеру… Впрочем, и теперь, спустя годы, уже дипломированным доктором, обзаведясь глянцевитыми визитными карточками, отпечатанными в типографии Кноре, что на Кирочной, и круглой медной печаткой для рецептов, изготовленной в граверной Сидорова, что у Сенного рынка, и теперь еще Елисеев зачастую испытывал зависть к Василию Васильевичу. Не дача Юнкеров в Петергофе, не щегольской удобный экипаж, который следовал за Юнкером, возвращавшимся с заседания Географического общества, не вывески банкирского дома Юнкера, что со скромной солидностью поблескивали на Невском в Петербурге и на Кузнецком в Москве, нет, не они вызывали зависть Елисеева. Он завидовал тому, что Василий Васильевич, снаряжая свои экспедиции, не стеснялся в средствах, а путешествуя, никогда не заглядывал с тревогой в кошелек.

Елисеев вздохнул и натянул на себя простыню. Нда-с, а ты, дружок, строчишь журнальные статьи и бегаешь по редакциям. Гонорар же, известно, что свидание с любимой: ждешь долго, проходит незаметно… Разумеется, врачей в империи меньше, чем исправников или, скажем, попов. Можно бы осесть в любом уездном городишке с заплесневелыми прудами и бесконечными заборами, а то и в губернском, где каменные лабазы и колоннада дворянского собрания. И была бы у тебя, доктор Елисеев, практика. И навещал бы тебя плешивый провизор, заучивший дюжину латинских изречений, а по воскресеньям апоплексический почтмейстер потчевал бы кулебякой и вкуснейшей водкой, настоянной на почках смородины. Нда-с… И барыни, жалуясь на мигрень, заводили бы с тобой речь, шитую белыми нитками, о неудобстве холостого житья, о негодницах кухарках, которые завсегда обсчитывают холостых господ, и еще о том, что Катенька или Оленька покорнейше просят Александра Васильевича принять участие в любительском спектакле «Проказница Жанна». И не посмел бы ты даже сообразить, что к чему, как сия «проказница» замкнула б твою жизнь в кольцо семейных хлопот и забот…

2

Немало лет таскалась «Принцесса Фатима» по Красному морю, узкому, как веретено. Она плавала к Аравийскому полуострову, похожему, если присмотреться к карте, на разношенный валенок, она плавала вдоль Африки, напоминающей грубо отесанный топор каменного века, плавала туда и обратно и сызнова, опять и опять.

Море изобиловало рыбой, черными кораллами, матовым жемчугом. Море издревле знавало искусных кормчих. Теперь, после открытия в 1869 году Суэцкого канала, оно по праву звалось большим морским проспектом. И все же это море было обездоленным. Ни одна река – ни одна! – не впадала в Красное море. Ни капли пресной влаги. Жадность безводной Аравии еще можно понять. Но Африка? Африка с ее огромными реками? А Красному морю, наверное, очень хотелось пить, очень хотелось коснуться своей соленой губою какого-нибудь пресноводного устья, веселого и легкого. И ветры не облегчали участи Красного моря. Северо-северо-западные дули с мая по сентябрь; юго-юго-восточные дули с октября по апрель; но и те и другие не приносили ничего, кроме колючего злого песка и дыхания пустынь. Клубы песчаной пыли, смешиваясь с тяжелыми солеными испарениями, заволакивали горизонт, задергивали, как пологом, солнце, все багровело, и Красное море было поистине красным…

Пароход вползал на плотные островерхие волны, сваливался с волн и опять вползал. Казалось, время кружит вместе с морем и небом, а стрелки часов движутся сами по себе, без всякой связи со временем.

После ночного разговора капитан Марчеллини стал молчалив, как финн-дровосек. Капитан редко сходил с мостика и почти не отрывался от ветхих навигационных карт. «Принцесса Фатима» и Марчеллини давно плавали по Красному морю. И они знали, что погибнуть здесь легче, чем почесать затылок: море было набито рифами, как пасть акулы зубами.

Капитан был озабочен безопасностью плавания. Доктору Елисееву пришлось заботиться о пассажирах.

Красноморское солнце и быка могло бы свалить, оно так и норовило грохнуть по темени. Казалось бы, паломники привыкли к жаре. Но тут, на море, палил не просто зной, тут обливал их, мутя рассудок, зной душный, соленый и такой плотно ощутимый, что хоть черпай его, словно расплавленную медь.