«На суше и на море» - 73. Фантастика - Балабуха Андрей Дмитриевич - Страница 8

ФИНАЛЬНЫЙ АККОРД

Николай притушил сигарету. Чашка Петри уже была полна окурков.

— Кажется, все. Блокировка не сработала, — значит, с ним ничего не случилось. Во всяком случае ничего плохого.

Дмитрий Константинович молча кивнул. Последние минуты были невыносимо длинными, сделанными из чего-то фантастически тягучего и липкого. Казалось, сейчас можно ощутить квант времени, как виден в абсолютной темноте квант света. Он был уверен, что сделанное им никуда не годится, что этот рискованный эксперимент — попытка с негодными средствами. Он достал пакетики вылущил еще две таблетки.

— Коля, — сказал он тихо и вдруг впервые обратился к Николаю на «ты»: — Принеси мне, пожалуйста, воды…

Николай встал, сделал шаг. И замер.

Леонид все еще сидел, откинувшись на спинку кресла, глаза его были закрыты. Но «фен» вдруг стал приподниматься над его головой, словно отходящие от него провода приобрели жесткость и потянули колпак вверх, потом медленно, очень медленно поплыл по воздуху и лег на панель пульта. У Николая перехватило дыхание: похоже, питекантроп познал-таки тайны звездолета.

Сзади хрипло, с надрывом дышал Дмитрий Константинович.

Леонид открыл глаза и начал подниматься из кресла.

Сегодняшняя гениальность, понял Николай, телепатия, телекинез, левитация… Нет! Не то! Понадобятся совершенно новые понятия, неизвестные пока человеческому сознанию и языку.

Мысль была смутной, он сам еще не мог постичь ее до конца, но она упорно билась в мозгу, словно проникая в него извне. Или это не его мысль?

Сейчас Леонид повернется и скажет…

Александр Абрамов, Сергей Абрамов

СИНИЙ ТАЙФУН

— Это очень низко, — сказал капитан. Капитан имел в виду барометр — тяжелый, окованный начищенной медью, доставшийся капитану, наверное, еще от отца, а тому от деда, ибо и барометр этот, и почерневшая трубка, да и сама морская профессия передавались в семье Лепиков по наследству: от Артура к Яну, от Яна опять к Артуру. А под барометром висела плохонькая фотография, на которой весело смеялась женщина — жена капитана Артура Лепика, и прижимался к ней десятилетний мальчишка — сын капитана Артура Лепика, которого, конечно же, звали Ян и которого также ожидали впереди и барометр, и трубчонка из вереска, и капитанский мостик.

— Это очень, очень низко, — повторил капитан, и Малинин вгляделся в застывшую на нижнем делении стрелку, вгляделся непонимающе, спросил:

— Погода портится?

Капитан кивнул, ничего не объясняя, да Малинин и не ждал поспешных объяснений: все равно их не будет. Сначала капитан подумает, крепко подумает, и только тогда скажет — коротко и точно. Малинин стоял и смотрел на капитана Артура Лепика, немногословного рыжего эстонца, а тот стоял и смотрел на фамильный барометр. Так прошла минута-другая, пока капитан не принял наконец решение и, вспомнив о Малинине, сказал:

— Будем менять курс.

«Тоска-то какая! — думал Малинин, топая по коридору за капитаном Артуром Лепиком. — Ничего толком не объяснит, ходи тут за ним, слова клещами тяни… Курс будем менять… Почему? Зачем? Погоды он испугался, что ли? Программа к черту летит…»

Здесь Малинин соврал: программа шла великолепно, по графику, установленному в институте, придуманному самим Малининым и утвержденному очень высоким и очень ученым советом. А соврал Малинин из жалости к себе, из-за охватившего его сейчас чувства ностальгии. Третий месяц экспедиционное судно Института океанографии находилось в плавании: сначала в Японском море, потом в Южно-Китайском, теперь снова на пути домой. Третий месяц Малинин мечтал о твердой земле, о травке-муравке, об асфальте, наконец. Ему надоела вечно качающаяся палуба «Миклухо-Маклая», вечно качающаяся койка в каюте, вечно качающийся стол, вечно качающийся мир. И только надев маску и акваланг, он забывал о твердой земле, и о траве, и об асфальте. Он уходил в море, как в теплый сон, когда не хочется просыпаться, открывать глаза — еще минуту, только одну, и еще минуту, и еще, и еще…

— Надо сказать Рогову, — напомнил капитан. «Что сказать Рогову? — удивился Малинин. — Что погода портится? Что курс меняем? Рогов будет страшно обрадован, ну просто счастлив: да он с милейшего капитана Артура три шкуры спустит. Что ему какой-то древний барометр!»

Рогов возглавлял экспедицию и вместе со всеми ее участниками третий месяц мотался по морям, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, профессорское звание и титул члена-корреспондента Академии наук. Рогов был богом, во всяком случае для Малинина, скромного кандидата наук, чья докторская диссертация медленно, но верно распухала в тумбе все того же вечно качающегося стола.

— То-то вам Рогов задаст, — мстительно сказал он.

Но капитан Артур Лепик не испугался страшной угрозы.

— Не задаст, — сказал он. — Тайфун.

Пока Малинин туго соображал, что это значит, они дошли до роговской каюты, остановились на пороге, капитан снял фуражку, огорошил:

— Беда, Павел Николаевич…

Рогов отложил ручку — он что-то писал в блокноте — посмотрел сквозь затемненные стекла очков.

— Что за беда, Артур Янович?

— Очень низкое давление. Штиль.

Рогов снял очки, потер переносицу — переварил сообщение, спросил быстро:

— На берег радировали?

— Нет связи.

— Что-нибудь с аппаратурой?

— Рация в порядке. Молчит эфир.

— Помехи?

— Помех нет. Тишина. Ни разу такого не было.

Малинин подумал, что капитан сегодня слишком многословен, такого тоже ни разу не было.

— Ваше решение? — спросил Рогов. Он снова надел очки, встал из-за стола, подошел к капитану.

— Будем обходить, — сказал тот. — Если это тайфун, быть может, удастся уйти.

…Уйти им не удалось. Они вошли в зону тайфуна минут через сорок неожиданно, что было особенно страшно. И все же капитан сумел увести корабль от эпицентра тайфуна: ревущий хаос остался где-то справа, северо-восточнее, потому что именно оттуда шла темнота, иссиня-черная, непроглядная, с нарастающим ритмом грохота, словно миллионы тамтамов били тревогу.

И вместе с грохочущей темнотой налетел ветер. Нет, не ветер — вихрь, смерч, ураган (какое слово еще подобрать?!). «Миклухо-Маклай» нырнул носом, потом задрожал, передав вибрацию на палубу, на палубные надстройки, на мостик, где стояли они втроем: капитан, Малинин и Рогов, остановился на секунду, словно встретив преграду, и вновь пошел вперед, но уже медленнее, труднее, преодолевая удары ветра и волн.

Малинину стало страшно. Штормовка, предусмотрительно захваченная в каюте, мгновенно превратилась в мокрую и холодную тряпку, фуражку сорвало сразу, даже удержать не успел. Ветер пытался оторвать пальцы, вцепившиеся в поручни, отбросить назад, к рубке, вдавить в переборку, распластать, размазать.

Капитан пошевелил губами, и Малинин, напрягшись, еле расслышал сквозь грохот волн и вой ветра:

— Нам… повезло… идем… по краю…

— Машина выдержит? — крикнул Малинин и, не услыхав своего голоса, закричал опять: — Машина выдержит?

Капитан наклонился к его уху:

— Должна… Иди… в рубку…

И схватил его цепкой рукой, потащил по скользкому настилу к двери, рванул ее на себя. Она подалась неожиданно легко, распахнулась, и капитан не удержался, упал на мостик, придавив собой Малинина. И сразу, будто только и дожидаясь этого случая, ветер бросил на палубу чудовищную волну. Она подхватила Малинина, швырнула его к трапу, ударила головой о стойку. На секунду он потерял сознание, но тут же пришел в себя, пополз к открытой двери, преодолевая бешеное сопротивление ветра. Потом его кто-то опять подтолкнул, и он вкатился в рубку, сел у переборки, очумело оглядываясь. Следом за ним втиснулся капитан, долго, будто ему что-то мешало, тянул дверь, наконец захлопнул ее, обернулся.