Каникулы строгого режима - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 56

До остановки чуть больше километра. Автобусы ходили редко, раз в два часа, но ему повезло, ждал он всего пятнадцать минут. Можно было поймать попутку, но он не рискнул. Машины наверняка проверяют на гаишном посту. Автобус, ровесник гагаринского полета, так наклонился набок, что действительно мог перевернуться и перегородить дорогу, но водитель не обращал на это внимания, лихо лавируя между рытвинами. Часть оконных стекол заменяли фанерки, а мягкие сиденья – крашеные доски. Не исключено, что вместо родного мотора под капотом урчал двигатель от старой стиральной машины. Но никто не возмущался и не требовал включить кондиционер. Двигаемся, и слава Богу. Виктор Сергеевич заплатил водителю за проезд, сел на доску в заднем ряду, рядом с полной вонючей пенсионеркой, обмахивавшейся старой газетой, словно знатная дама веером.

– Я тоже за Вольфыча голосовала, – обрадовалась она, узрев знакомые буквы на груди попутчика, – он за нас, за простых людей. И Митрофанов мне очень нравится. Недавно даже пел на «Конвейере звезд». А вам он нравится?

Кто такой Митрофанов, Виктор Сергеевич не знал. В зоне был телевизор, но смотрел он его крайне нерегулярно, а за шоу с участием фраеров-политиков не следил и вовсе. Втихаря от братвы наслаждался каналом «Культура». Шутка. Реалити-шоу «Барак-2: Голодовка».

– Нравится, – коротко ответил он.

Пенсионерка, словно профессиональный агитатор, принялась радостно восхвалять вокальные и артистические достоинства лидеров Либерально-демократической партии, но воспитатель не прислушивался к ее болтовне. Его гораздо больше волновал контрольно-пропускной пункт. Как он и предполагал, к нему выстроилась очередь из легковушек и грузовиков. Автобус никто тормозить не стал.

– Мать, мне улица Правды нужна. Где сходить? – прервал соседку Виктор Сергеевич.

– Так скоро уже. Через две остановки. А вы не из Москвы случайно?..

– Из Подмосковья. Из Егорьевска.

– Если увидите Владимира Вольфовича, привет ему. Скажите, что мы его любим и уважаем. Пускай побольше выступает в ток-шоу. Он такой веселый…

– Обязательно передам…

Улица Правды не сияла витринами модных магазинов, кафе и ресторанов. Никаких рекламных растяжек и плакатов, никаких лужаек и фонтанов перед домиками. Никакой мишуры. Все в строгих холодных тонах. И ни сантиметра асфальта! Это не центр, обойдетесь. Зато есть водяные колонки, уютные захламленные канавы, потрескавшиеся столбы с провисшими проводами и дикорастущий кустарник. А также приземистый торговый ларек с солидной вывеской «Мобильный мир». Не мирок, а именно мир. Но главное, от улицы ощутимо несло перегаром. Словно накануне вместо дождя на нее с неба вылились потоки дерьмового некачественного спирта, разбавленного вонючей водой. Пахло от кустов, столбов, заборов и, конечно, домов. Если не считать дня побега, сегодня у Виктора Сергеевича был первый выход в свободный свет. И он с удовлетворением отметил, что за то время, пока он провел за решеткой, ничего особо не изменилось. Разве что исчезли плакаты «Слава КПСС!» и «Пятилетку – за три года!». Это и есть капитализм, о котором так долго говорили меньшевики?

Родительский дом Лизы, как, впрочем, и большинство домов на улице, архитектурным изяществом не отличался. Накренившийся бревенчатый сруб, обитый старыми досками с сохранившимися следами зеленой краски. Колченогий забор вокруг заросшего бурьяном участка. Нормально. В войну люди вообще в землянках жили, и ничего. А бурьян на крайний случай и в пищу сгодится.

Виктор Сергеевич, хоть и носил в настоящий момент звание заслуженного педагога, вшивого интеллигента из себя не корчил. В калитку и двери не стучал и разрешения войти не спрашивал. Но ногой двери тоже не выбивал. Внимание властей и прессы ему ни к чему, он все-таки в розыске.

Предбанник, сени, дверь, комната. «Здравствуйте, разрешите представиться – заслуженный педагог России, четырежды судимый Сумароков Виктор Сергеевич. Пришел воспитывать».

Мать Лизы, как и предполагала дочь, находилась в нетрезвом виде, серьезно оскорбляющем человеческое достоинство. Не в полном коленно-локтевом безобразии, а пока лишь в переходном периоде. Ее мужчина, обнаженный по пояс, сидел перед столом спиной к дверям и, скорей всего, тоже имел пару-тройку промилле спирта в крови. Сам стол хранил следы недельного праздника. Общая же обстановка в помещении напрочь опровергала тезис Максима Горького, что человек – это звучит гордо. Господа активно спорили на философские темы, высокий смысл которых был понятен только им. На вошедшего педагога никакого внимания они не обратили – мало ли в их краях педагогов?..

– Здравствуйте, Галина Федоровна, – вежливо, но грозно поздоровался Виктор Сергеевич.

Господа прекратили спор, мужчина повернулся. Его тощую бесцветную грудь скрашивала пара синих церковных куполов. Это означало, что их носитель минимум два раза подвергался репрессиям за уголовные проступки. (Любой педагог подтвердит!) Женщина попыталась встать, но не смогла:

– Ты кто?..

– Я воспитатель твоей дочери, пьянь. – Виктор Сергеевич понял, что вежливость в этих стенах неуместна. – У нас сегодня родительский день, а ты бухаешь, как корова.

Лизина мать в ступоре уставилась на товарища в футболке «ЛДПР» и в шортах, пытаясь прорваться сквозь баррикады, воздвигнутые в мозгу алкоголем. Не прорвалась…

– Ка-ка-кой день?

– Родительский! Сплавила дочку в лагерь и забыла? Так я быстро напомню!..

Мужчина с куполами, услышав грубые интонации, решил встать на защиту чести и достоинства своей подруги. Встать получилось со второго раза. По пути он захватил столовый ножик с деревянной ручкой и почерневшим лезвием.

– Ты чё, в натуре, хамишь, дядя?

– Не «чё», а чего. Крестьянин…

Воспользоваться ножиком заступник не успел. Короткий, но сильный удар кулаком в купол одной из церквей, полет в угол, и рефери открыл счет. «Раз, два… Восемь, девять, аут!»

Виктор Сергеевич на всякий случай пощупал пульс. Жив, курилка. Подобрал выпавший ножик. Соперник приоткрыл глаза, проморгался, потом относительно трезвым голосом удивленно пробубнил:

– Сумрак?!. Ты?!

Педагог повнимательней вгляделся в его небритую физиономию. Да, он видел этого трудящегося на зоне, но ни клички, ни фамилии, разумеется, не помнил. Поди упомни всех. Скорее всего, тот недавно освободился. На его вопрос Виктор Сергеевич не ответил, сразу перейдя к сути дела:

– Слушай сюда, женщина. Сейчас по-шустрому трезвеешь, моешь рожу, покупаешь подарок и валишь к дочке в лагерь. Она ждет. Чтоб до шести была.

– У… У меня денег нету…

Воспитатель достал пятисотенную купюру из денег, что выиграл у местного пахана, и бросил на стол.

– Пропьешь – обоих похороню.

Потом кивнул на бойфренда:

– Он подтвердит.

Бойфренд что-то прогундосил. Виктор Сергеевич поднял его с пола, поддернув за брючный ремень, ловко вонзил ему указательный палец в левую ноздрю и подтянул к себе:

– А ты, сохатый, если кому стукнешь, что меня видел, кишки на кулак намотаю. Честное, блин, пионерское. Понял?!

Мужик вновь интенсивно закивал головой.

– И завязывайте бухать. Я не Минздрав, предупреждать не буду… Приеду, проверю!

Нож глубоко загоняется в столешницу между купюрой и стаканом. «Ни хрена ж себе у них воспитатели!..»

* * *

Родительский день, тьфу-тьфу, протекал без сбоев. После представления родителей повели по кружкам демонстрировать лучшие работы пионеров. Наибольшее впечатление произвели фигурки сказочных героев из хлеба. Как необычно! Даже Железный дровосек – и тот был из хлеба. Вышкин вообще хотел забрать себе несколько самых красивых в коллекцию.

– Надо попросить у кружковода, – ответила Зинаида Андреевна, – Леночка, а где, кстати, Виктор Сергеевич?

– Они с Евгением Дмитриевичем в санчасти. Чем-то отравились.

– Странно. В нашем лагере невозможно отравиться. Все готовится из свежих и экологически чистых продуктов… Но, я думаю, до вечера они поправятся, и я вас познакомлю, Николай Филиппович. Замечательные люди и прекрасные педагоги. Между прочим, почти ваши коллеги.