Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси - Страница 11

Это стихотворение можно истолковать следующим образом. Жизнь человека похожа на миф о Сизифе. Каждый раз, вкатывая камень на вершину горы, ты видишь, как он катится вниз прямо на тебя. Люди создают монументальные творения, но все они, в конечном итоге, разрушаются. Царь, о котором говорится в стихотворении, наивно полагал, что его статуя простоит на земле до скончания веков, но он не учел, что даже прочный камень не в состоянии сопротивляться времени. Огромная статуя царя развалилась, ее подточило время, и этот исход был неизбежен. С другой стороны, можно предположить, что этот правитель оказался настолько мудрым, что задался целью показать людям конечность всего человеческого. Царь захотел, чтобы люди отвлеклись от своих деяний и огляделись по сторонам, чтобы они ощутили отчаяние, поняв, что они тоже дойдут до последней черты, когда все вокруг сравняется с землей.

Часто бывает так, что в какой-то определенный период жизни ты просто не можешь понять, что с тобой происходит, поскольку перемены происходят незаметно. Так случилось и со мной, когда я был подростком. Мое восхищение Мелвином переросло в любовь к поэзии, а потом отсюда вырос мой интерес к литературе и философии. Пока мы с братом разбирали стихи, мы сталкивались с миром идей. Несмотря на то, что я еще не умел читать, я знакомился с абстрактными понятиями и их анализом. Я начал вырабатывать в себе критический взгляд на вещи, что позже позволило мне глубоко анализировать собственный жизненный опыт. Отсюда появилось желание научиться читать, а книги, которые я, в конце концов, открыл для себя, изменили мою жизнь до неузнаваемости.

5. Выбор

Пока я учился в средней школе, часто того не сознавая, я делал важный для себя выбор, причем так случалось несколько раз. Внешнее влияние, испытанное нами в пору отрочества, настолько очевидно, что его невозможно отрицать. Вместе с тем мы можем бессознательно отвергать какое-либо воздействие по мере того, как становимся старше. В любом случае, всегда трудно сказать, как повернется жизнь. Пока я ходил в школу и попадал в неприятные ситуации, пока дрался на улицах своего квартала, слушал стихи и беседовал с Мелвином, на меня действовали другие, очень мощные силы. Нередко они были противоположными по своей сути и заставляли меня метаться то туда, то сюда. Потом я приходил в окончательное замешательство и испытывал внутренний конфликт. Так происходило до тех пор, пока я не научился различать эти силы и понимать их значение.

Среди вещей, оказавших на мою жизнь самое продолжительное влияние, была религия. Мои родители оба отличаются сильной набожностью. Когда мы с Мелвином были маленькими, отец часто читал нам отрывки из Священного писания. У меня была своя любимая ветхозаветная легенда о Самсоне, за которой почти сразу шла легенда о Давиде и Голиафе. Должно быть, я слышал эти легенды тысячу раз. Я восторгался колоссальной физической силой Самсона, а также его мудростью и умением разгадывать хитроумные загадки. Думая о таких качествах, как сила и мудрость, я до сих пор связываю образ библейского героя с моим отцом. Мне нравилась и легенда о Давиде и Голиафе, ведь, несмотря на все внешнее превосходство Голиафа, Давид ухитрился использовать верную стратегию и в результате одержал победу. Уже тогда, в детстве, мне казалось, что легенда о Давиде предназначена для меня и моего народа.

Пока мы, дети, только подрастали, нас водили в церковь ежедневно, по крайней мере, так мне запомнилось. В то время Антиохийская баптистская церковь располагала лишь маленьким помещением, где собирались верующие. Я вступил в Объединение молодых баптистов, Ассоциацию молодых дьяконов, пел в младшем хоре, а еще посещал воскресную школу и церковные службы. Мой отец долгое время был младшим пастором. Особенное удовольствие он находил в чтении проповеди о блудном сыне. Во время проповеди он обходил кафедру, то и дело размахивая руками и отбивая ритм. Его рассказы об огне и сере, о грешниках и тех, кто не раскаялся, сгоравших в геенне огненной, внушали мне неподдельный ужас. Отец был настоящим «сжигателем грешников».

Так или иначе, но в церковную жизнь была вовлечена вся наша семья: кто-то служил там непосредственно, кто-то пел в хоре, кто-то встречал прихожан, показывал им места или выполнял другие обязанности. Я с огромным рвением выполнял обязанности младшего дьякона. Каждое третье воскресенье месяца постоянные дьяконы разрешали нам садиться вместо них на стулья, стоявшие внизу у кафедры. Мы занимали их места и принимали участие в проведении службы, например, собирали пожертвования, начинали молитву, в общем, делали почти все. Нам только не давали читать сами проповеди. Я тщательно выполнял все, что полагалось мне по сану. Я даже читал список больных, за выздоровление которых надо было молиться, и специальные послания, хотя у меня были проблемы с чтением. Впрочем, никто другой из младших дьяконов не делал это лучше меня: мы все страдали от неграмотности.

Но наша слабость в чтении компенсировалась в других сферах. Лично я обожал играть в церковных сценках, ведь к тому времени я уже приобрел некоторые навыки ораторского искусства, декламируя стихи, когда Мелвин приобщал меня к миру поэзии. Мне не составляло труда запомнить свою роль после того, как я прослушивал ее один или два раза. Моя активная деятельность в церкви привела меня к музыке. Все, что бы я ни делал, приводило родителей в сущий восторг, поэтому они решили, что я должен учиться играть на пианино, причем, главным образом, с той целью, чтобы принимать еще большее участи в церковной службе. Я учился игре на пианино в течение семи лет, моими преподавателями были прекрасные теоретики музыки и пианисты, игравшие классическую музыку.

Оглядываясь назад, я понимаю, что находился в одной лодке со своими друзьями: на земле нам был уготован ад, зато, находясь в церкви, мы старались попасть на небеса. Участие в церковных делах и в проведении церковной службы дарили нам ни с чем не сравнимое ощущение собственной значимости.

На кафедре нашего пастора, преподобного Томаса, с незапамятных времен была надпись «МОЛИТВА ИЗМЕНЯЕТ МИР». Прихожан поощряли рассматривать молитву как единственный путь к спасению. Если на человека наваливались проблемы — болезнь, несчастный случай, денежные затруднения, ответом на них была молитва. Все пришедшие в церковь молились вместе с тобой, объединяясь в одно целое, чтобы облегчить душевное напряжение и достичь состояния катарсиса. Никакой другой социальный институт в общине не мог обеспечить такую эмоциональную отдушину, которую давала людям церковь. В ту пору церковь была едва ли не единственным прочным основанием бытия чернокожих. И пока некоторые сомневались в том, что церковь может помочь людям, она действительно вносила в наши жизни элемент постоянства. Церковь всегда была с нами, дарила утешение и надежду.

Для меня церковь становилась источником особого вдохновения. Это вдохновение помогало мне преодолевать страх и унижение, которые мучили меня в школе. И хотя я не хотел провести в церкви всю свою жизнь, хорошая проповедь и громкие песнопения доставляли мне подлинное наслаждение. Мне даже удавалось почувствовать ощущение благочестия, защищенности и освобождения. Это было странное чувство, и его трудно описать, но одно можно сказать точно: в церкви я испытывал невероятное эмоциональное облегчение. Хотя я сам никогда не кричал, эмоции остальных действовали на меня заразительно и быстро передавались. Бушующие чувства одного подхлестывали чувства другого, и мы вместе впадали в экстаз, искренне веря в то, что наши проблемы обязательно будут решены, пусть мы и не знали как. Этот религиозный опыт прекрасно описан в книге Джеймса Болдуина «В следующий раз».[18] Автор как раз останавливается на состоянии сильного эмоционального возбуждения и экстаза, которое могут испытывать прихожане во время службы. «Не существует музыки, — пишет Дж. Болдуин, — подобной той, что звучит в церкви, больше нигде не увидишь такого драматического представления из круговерти возрадовавшихся святых, стенающих грешников, громко звенящих бубнов, нигде не услышишь, как это многоголосье сходится в один-единственный крик, возносящий хвалу Господу… Мы разделили нашу боль и нашу радость — они отдали свою радость и боль мне, а я передал свои чувства им». Испытав это чувство однажды, вы больше не утратите его. Было время, я подумывал сделаться священником. Однако я отказался от этой идеи, когда начал изучать в колледже философию. Я стал задаваться вопросом о сущности религии и о существовании Бога. Пытаясь обрести Бога и понять Его как философскую категорию Бытия, я начал искать для себя не только христианское определение Бога, но и попытался выявить сами основания моих религиозных чувств. И я увидел, что их фундаментом служила лишь вера, не подвергавшаяся никаким сомнениям.